Несколько шагов до прыжка

И быстро вышел из кафе.

Надо бы съездить к родителям. Привести в порядок «главные коньки» в тихой, мирной, привычной с детства обстановке. Обнять маму, втянуть носом запах яблочного пирога, улыбаться в кружку чая, слушая скупые, но от этого не менее искренние похвалы отца…

Уже в машине до него дошло, что он забыл оставить деньги за коктейль.

Ну ладно. Потом отдаст.

Удивительно, что он под началом этих двоих до сих пор не забыл, как соображать.

~

Стоя в пробке по дороге на каток, Персиваль машинально барабанил пальцами по рулю и слушал скрип «дворников» по лобовому стеклу. Мелкая морось, царившая вокруг со вчерашнего вечера, настроения не улучшала. Хотя не то чтобы в последнее время ему было, на что жаловаться: тренерская карьера, можно считать, наконец пошла в гору, и он даже решил, что можно подождать какого-нибудь нового контракта. Его группа спортсменов, которые в сборную не входили, приносила свой доход, да и удовлетворение тоже. С Серафиной они по-прежнему работали, что называется, душа в душу, говорили об одной и той же программе на одном языке и видели одно и то же, пока прокат даже ещё не был готов. Словом, последний год в жизни Персиваля Грейвза можно было считать хорошим. И даже отличным.

Если бы не его вечное стремление прыгнуть выше головы — хотя как бывший фигурист он знал яснее многих, что это действительно физически невозможно. Твои подошвы всегда останутся ниже высоты твоего роста. Если ты, конечно, не легкоатлет, и у тебя нет шеста.

За шесть лет могло бы получиться и лучше. А он лепил ошибку за ошибкой.

Тину, к примеру, сразу нужно было ставить в пару с кем-нибудь крепким и внушительным — пока Персиваль не заработал себе репутацию… не самого хорошего тренера в этой стране. А так… складывалось впечатление, что Ричард Хардис год назад согласился перейти под начало Персиваля исключительно из личной лояльности к Тине. Правда, теперь, после седьмого места Чемпионата мира, напряжение лопнуло — Ричардутоже не повезло с прежней партнёршей, а с Тиной он оказался куда выше, чем раньше. «Встретились две безнадёжности», — как-то сказала Серафина в личном разговоре. «Это почти обо всех нас», — мрачно ответил ей Персиваль.

Особенно это меткое выражение Серафины подходило ему самому и Ньюту.

Когда они впервые пошли в кафе, ещё в Британии, Персиваль даже не решился сразу предлагать ему контракт. В глазах Ньюта во время чуть ли не всего разговора читалась такая тоска и безнадёжность, что Персиваль спасовал. Никакие стандартные формулировки из его обширного тренерского словаря не убедили бы Ньюта, это было яснее ясного. И только на третий раз он заговорил об этом. Даже не рассчитывая на согласие. Но получил его.

О переходе Ньюта Скамандера под американские флаги говорили много разного и часто — неприятного, но подобной дряни Персиваль наелся ещё тогда, когда сам был фигуристом. Хотя его личное мнение о себе и о том, что получилось в этот сезон, было даже более нелестным, чем чужие.

После завершения первого сеньорского сезона Ньюта, после того, как они с Тиной не прошли в произвольную программу Чемпионата мира, Персиваль остро давил в себе желание напиться. В итоге вместо этого, промаявшись несколько дней, он пришёл к Ньюту с чётким предложением разорвать контракт и с общей мыслью: «Я всё тебе испортил». В конце концов, победив на трёх юниорских Чемпионатах подряд — и на четвёртом бы тоже победил, если бы не травма — начинать сеньорскую карьеру с такого провала…

И тогда Ньют его удивил.

«Персиваль, а куда я уйду? Это во-первых. И не говори мне про Дамблдора, пожалуйста, я действительно не хочу больше с ним работать, как бы ни хвалили его газеты, и каким бы идиотом они не называли меня, что я ушёл от него к тебе. И вообще, это не твоя вина. Не только твоя. И я… перенервничал, и Тина тоже, и у всех случаются провалы. А потом, я год пропустил, и травма тоже имеет значение — нет, ты не думай, она меня не беспокоит, просто… просто она была, причём недавно, и всё. Первый сезон получился… не очень, но он же у нас не последний. И не пытайся настаивать, ладно? Просто запомни, что я никуда от тебя не собираюсь».

И так он всё это говорил, что Персиваль действительно заткнулся на эту тему.

Но мнение самого Ньюта ни разу не мешало до сих пор иногда думать, что останься тот после травмы в Британии, с Дамблдором и, пожалуй, другой партнёршей — и всё у него было бы много лучше.

Но как вышло, так вышло.

Главное — что два года назад они все согласились на внутрикомандную перегруппировку, и что на этот раз, с Куини, Персиваль всё-таки угадал.

Может, в этом сезоне они выйдут даже на четвёртое.

Хотелось надеяться.

Заехав на стоянку у ледового дворца, он сразу увидел Серафину. Стоя у входа, она пусть и медленно, но всё равно крайне нетерпеливо покачивалась с мыска на каблук, и Персиваль резко и сердито подавил в себе желание начать оправдываться. В конце концов — он кинул мимолётный взгляд на часы — опоздал он всего-то на три минуты.

В принципе, после сезона фигуристы смело могли месяц отдыхать. Но…

Но не его фигуристы. И не он сам.

И так уже отдыхали, пока остальные выкладывались на Командном чемпионате.

Бэрбоун там опять поднял половину зала.

Персиваль криво усмехнулся своим мыслям. Его соперничество с Геллертом и Дамблдором продолжалось и сейчас, после завершения карьеры.

— Я ему поражаюсь, — с сердитой нотой в голосе заявила Серафина вместо приветствия. — Вчера он паниковал и отнекивался, а сегодня заявляет мне, что произвольная тоже должна быть быстрой.

Персиваль чуть ключи не выронил. Признаться, такой прыти от Ньюта он не ожидал, хотя ещё в первый год работы прекрасно понял: он двужильный. И даже свалившись на лёд без сил, через несколько секунд попытается встать и в сотый раз повторить элемент. Но чтобы так…

— Они принесли мне музыку, теперь смотрят горящими глазами и не могут тебя дождаться, чтобы ты одобрил, — продолжала Серафина, пока они входили на каток. — Персиваль, может быть, ты не станешь одобрять?

— Зачем мне так делать? — удивился он. — Почему ты думаешь, что мы не справимся?

Она со вздохом остановилась и глянула ему прямо в глаза:

— Не нужно было бы ехать на Гран-при — конечно, всё успели бы. Но с учётом нашей малой бронзы и шестого мирового — придётся без вариантов. У нас будет полгода на две быстрые программы, Персиваль — и учти ещё показательные! — а мне иногда хотелось бы спать.

— Не поверишь, — он подошёл к кофе-автомату, кинул туда несколько монет и не глядя ткнул в нужную кнопку, — мне иногда тоже. Уверяю тебя, и им. Но если я сейчас послушаю музыку — и их обоих — и если придуманное ими действительно выгодно, то спать мы эти полгода будем мало. Хотя мне кажется, что ты преувеличиваешь. Полгода на две и даже на три программы — это нормально, можно было бы и привыкнуть. Ты сама их мелодию слышала?

— Нет, — Серафина произнесла это таким тоном, что обычное слово можно было принять за ругательство. — Они во что бы то ни стало хотели дождаться тебя. Опять выехал, не учитывая пробки?

Автомат рычал, готовя кофе, в раздевалке через пару дверей от него кто-то с кем-то ругался — судя по доносившимся вскрикам, у ругани были исключительно личные мотивы, которые никого не касались. Персиваль дождался писка машины и взял стакан. Отхлебнул и глянул на Серафину исподлобья:

— Давай теперь линчуем меня за три минуты задержки. Учитывая, что мы сегодня наверняка уйдём отсюда ближе к полуночи, вряд ли они играют какую-то роль. Пойдём.

— А насчёт привычки, Персиваль, — они зашагали к тренерской, — ты лучше всех знаешь о моём перфекционизме. Мне кажется, за полгода мы не добьёмся идеальных результатов для обеих программ. Для одной — да. Но…