Несокрушимо

— Домой я всё-таки прихожу.

Правда, дома я чувствовал себя хуже. Я предпочитал яркие, просторные помещения винодельни тёмным, пустым комнатам своего дома. Как главный винодел, я всегда находил себе занятие здесь. Мы были маленькой винодельней, но я участвовал в каждом этапе процесса — и на винограднике, и в погребе. И всё делали вручную, по моему настоянию. Это требовало терпения, мастерства и времени, но я не хотел по-другому. Дома же я только сидел и ломал голову, где я всё так сильно напортачил.

Но это не было проблемой Мака.

— Почему ты чего всё ещё здесь, если у Фрэнни ужин в духовке? — спросил я.

— Надо было спрятать рождественские подарки от Санты у себя в офисе. Девчонки всё время их ищут.

Прятать подарки от Санты — ещё одна из традиций отцовства, которую я не успел испытать.

Я тут же отогнал эту мысль, прежде чем она задела меня сильнее.

— Они всё ещё верят в Санту?

Мак надел вязаную зимнюю шапку.

— Винни — да, ей всего пять. Фелисити восемь, она всё ставит под сомнение, так что, возможно, верит. А Милли тринадцать, так что, скорее всего, нет, но она делает вид. Фрэнни сказала ей, что тем, кто не верит, дарят на три подарка меньше, чтобы она не испортила всё своим сёстрам.

— Умно.

— Она вообще умная.

— Как ты вообще уговорил её выйти за тебя?

Мак выглядел по-настоящему озадаченным и покачал головой.

— Серьёзно, я сам без понятия.

После того как Мак ушёл, я закончил работать с бочками, ответил на несколько писем, попробовал рислинг из резервуаров, сделал заметки, убрался в лаборатории и осмотрелся, чтобы понять, есть ли ещё что-то, что нужно сделать перед тем, как отправиться домой.

Ничего не оставалось, но я всё равно не хотел возвращаться в пустой дом — тот самый, который я надеялся наполнить семьёй. Вместо того чтобы пойти на парковку, я застегнул куртку, надел шапку и перчатки и направился к винограднику.

Было холодно, конец декабря в Мичигане, но меня это не волновало. Я любил запах зимы, резкий холодный воздух в лёгких, хруст снега под ботинками. Я шел вдоль спящих рядов лоз, обдумывая прошедший сезон, пытаясь почувствовать энергию будущего роста, прикидывая новые стратегии для каждого участка. Я всегда чувствовал себя счастливее всего здесь, в винограднике, в любое время года. Лозы могли быть послушными или капризными, хрупкими или стойкими, но они говорили на языке, который я понимал. Я знал, как заботиться о них, формировать их, обновлять год за годом, превращая их в нечто прекрасное.

Если бы я был хотя бы наполовину так же успешен как муж.

Я выдохнул, и облачко белого пара рассеялось в ледяном ночном воздухе. В который раз я задавался вопросом, мог ли я сделать что-то большее, чтобы спасти свой брак. Настоящим врагом была бесплодность, которая понемногу разрушала наше счастье, пока от него не осталось ничего.

Несмотря на то, что говорила Рене, я никогда не винил её, но она чувствовала себя раздавленной от сознания, что её эндометриоз стал причиной проблемы. Она говорила, что ощущает себя неудачницей как женщина и как жена. Сколько бы раз я ни пытался убедить её в обратном, она отказывалась слушать или обращаться за помощью к психотерапевту. Гормональная терапия была адом для неё, и я изо всех сил старался быть чутким к её чувствам, напоминая себе, что это не то, чего хотел кто-либо из нас.

Единственные моменты, когда я действительно злился на неё, были наши споры об усыновлении, она даже не рассматривала такой вариант. Я называл её упрямой? Неразумной? Узколобой? Несправедливой? Я говорил слова, о которых потом жалел?

Чёрт возьми, конечно, говорил.

Но я говорил их от усталости, разочарования и страха. Я хотел быть отцом, черт побери, и видел, как мои шансы ускользают из-за её неумолимого желания «стать матерью естественным способом». Я винил её за это. Был ли я неправ?

В конце концов, возможно, это уже не имело значения.

После пяти неудачных циклов ЭКО наши сбережения иссякли. После лет попыток уловить идеальный момент для зачатия секс стал рутиной. После месяцев бесконечных ссор, ночёвок на диване и утренних извинений за слова, которые заставляли её рыдать всю ночь, я отказался от идеи иметь детей и просто хотел мира.

Я хотел перестать говорить о бесплодии. Я хотел прекратить избегать людных мест, потому что вид беременной женщины, или, что ещё хуже, её фраза «мы даже не старались», сводил Рене с ума. Я хотел снова хотеть секса, получать от него удовольствие ради самого процесса, ради освобождения, ради связи, ради веселья, чёрт побери. Мой член превратился в клинический инструмент, просто ещё один механизм в системе, которая не работала. И в конце концов стало ясно, что для Рене он был бесполезен, если не мог сделать её беременной.

Мы начали злиться друг на друга. Мы стали отдаляться. Мы разошлись.

Потом она сказала, что уходит. Что моё присутствие в её жизни постоянно напоминает ей о том, что у неё нет детей, что она больше меня не любит и не может остаться. Она ушла одним сентябрьским днём, и с тех пор я от неё ничего не слышал.

Конечно, мне было больно. Я злился. Испытывал горечь и обиду. Но вместе с этим… я чувствовал облегчение.

Потому что, если честно, я уже и сам не мог сказать, что всё ещё люблю её. Это звучит ужасно, но это правда. Годы, которые мы провели в попытках и неудачах завести семью, постоянные ссоры, финансовые траты, взаимные обвинения — всё это оставило неизгладимый след. Я понятия не имел, как сделать её счастливой, и не был уверен, что когда-либо смогу.

Честно говоря, я не был уверен, что вообще умею делать женщин счастливыми. Мой опыт в браке научил меня одному: ты никогда не узнаешь человека полностью. То, что ты думаешь, он хочет, то, что ты думаешь, можешь ему дать — всё это может измениться. Жизнь непредсказуема, и как только тебе начинает казаться, что ты во всём разобрался, что зима позади и весна уже на пороге, приходит поздний мороз и уничтожает все почки на лозе.

Поэтому, когда люди говорили мне что-то вроде: «Ты ещё молод, парням легче, всё у тебя будет хорошо», — мне хотелось дать им в морду. Всё не так просто, как просто взять и начать заново. Я больше никому и ничему не доверял — всё могло обернуться совсем не так, как ты думал.

К тому же, в этом маленьком городке не толпились одинокие красавицы, стучащиеся ко мне в дверь.

Я был ближе к сорока, чем к тридцати. Я фермер и ботаник. Меня приводили в восторг такие вещи, как почва, микроклиматы и углекислотная мацерация. Я любил испачкать руки, работая.

У меня было вполне приличное тело (спасибо часам, проведённым в спортзале, чтобы сбросить напряжение), но я не был накачанным. У меня была работа, которую я обожал, но я не был богат, и никогда не буду. Я водил старую побитую машину, таскал грязь в дом и стригся за 14 долларов.

Костюм с галстуком у меня был, но 365 дней в году я ходил на работу в потёртых джинсах и рубашках с дырками, и мне это нравилось.

Когда ей ещё было не всё равно, Рене говорила, что я хорош в постели — я всегда считал женское удовольствие важным. Но те дни давно остались позади.

Чёрт. Будет ли у меня вообще ещё когда-нибудь секс? Я скучал по всему, что с этим связано — по запаху духов в темноте, по ощущению мягких изгибов под ладонями, по вкусу женщины на языке.

Я едва не застонал вслух, дойдя до конца одного ряда и повернув в следующий. Но не было смысла терзать себя этим. Я не был готов к отношениям и не из тех, кто ляжет в постель с кем попало.