Неспящие
Шрифт:
Но Парк ничего этого не подумал. Ему даже не пришло в голову попытаться разоружить и арестовать человека. Ему не пришло в голову, насколько рискованно это было. Он не имел никакой возможности подумать ни о чем таком. То, что он сделал, он сделал не думая.
Потому что Паркер Хаас вышел из спальни и увидел, что из комнаты его дочери выходит человек и в руках у этого человека оружие. Пистолет Парка выстрелил, отдал назад, Парк выровнял его и снова прицелился, но лица человека там уже не было. Парк прицелился ниже и пошел вперед по коридору вдоль самой стены, опуская пистолет все ниже с каждым шагом,
Я еще не забрал «тавор» у человека, которому выстрелил в шею, но у меня в руке оставался «томкэт». Когда Парк возник в дверях коридора и выстрелил в мертвеца, я поступил самым естественным образом и взял его на мушку.
Парк до этого никогда не убивал. При аресте ему доводилось избивать подозреваемых, но до сих пор он разряжал пистолет только в бумажную мишень.
Я знал это наверняка. Знал, потому что он встал над мертвецом и поднял глаза, нашел меня в позе дуэлянта, с расставленными для устойчивости ногами, с выпрямленной от плеча рукой, маленький пистолет нацелен ему в голову, и сказал:
— Я еще никого не убивал.
Насколько мне известно, мне еще никто не спасал жизнь. Да, анонимный бюрократ много лет назад прекратил пытки надо мной, не дал мне погибнуть, но поверьте мне, это не то же самое, что застрелить человека, который собирался застрелить тебя.
Свой немалый возраст я заработал беспощадностью. Да, у меня были моральные принципы, но мои личные и довольно своеобразные. Мне не случалось еще лишаться ночного сна из-за того, что я кого-то убил или покалечил. По правде говоря, дело было не столько в морали, сколько в эстетике. Кого, как и когда я убил — все это были элементы композиции моей жизни. Мелодия и гармония. Один главный лейтмотив — лови момент. Своя собственная красота.
Меня больше не волновало, что Парк, может быть, передал диск Афронзо. Их допрос и нападение показали, что дело в другом. Диск где-то рядом, я был уверен. Найти его будет нетрудно. В таком случае не было причины убивать юношу, прежде чем он оправится от шока и снова станет представлять собой вооруженную угрозу.
Ясность в таких делах бесценна.
Мой палец лежал на спусковом крючке. Омаха плакала. Минута, наполненная диссонансом.
Я опустил пистолет и в этой крайней точке жизни позволил себе удовольствие узнать, что происходит.
— Полицейский Хаас, на кого вы работаете?
Парк посмотрел на свой пистолет.
— На полицейский департамент Лос-Анджелеса.
Он опять посмотрел на меня.
— Я полицейский.
Правда этих слов была такая простая и неприкрытая, не прикрашенная обманом, что я чуть не засмеялся.
— Да уж, это точно.
Парк увидел другие трупы.
— Зачем вы привели их сюда?
Я поднял руку отрицающим жестом:
— Нет, это не мои. Моих я убил раньше. Этих послали за вами. И за вашей семьей.
Он уже качал головой, пока я еще не договорил.
— Это личная охрана Афронзо.
— Именно так.
— Вас зовут Джаспер.
Я кивнул:
— Да.
Парк смотрел на свой пистолет, взвешивая его.
— Он сказал, что вы опасны. «Это не тот человек, которого вы хотели бы видеть рядом со своими близкими», он
так сказал.Я кивнул:
— Думаю, насчет этого он прав. Могу я спросить, кто «он»?
— Парсифаль К. Афронзо-старший. Он думал, вы мертвы.
Я на секунду навострил уши. Я слышал Омаху, но на самом деле я различал странную мелодию жизни этого человека, сплетающейся с моей жизнью. Что-то такое, чего я раньше не слышал. Возможно, диссонанс превращался в ассонанс.
Я снова кивнул:
— Думаю, мир, возможно, стал еще загадочнее в последнее время.
Парк смотрел только на свой пистолет.
— Еще загадочнее, чем брак.
Я смотрел, как он смотрит на пистолет в руке.
— Я был женат очень недолго, когда был очень молод, и все-таки я знаю, что вы преувеличиваете.
Он, может быть, улыбнулся:
— Только чуть-чуть.
— Да, с этим я соглашусь.
Его палец подполз ближе к спусковому крючку.
— Что случилось? С миром? Почему никто не старается его исправить?
Мой пистолет был все еще опущен, но палец лежал на крючке.
— Наверное, потому, что никто не верит, будто еще можно что-то исправить. Людей растили в фатализме и насилии. Чувство беспомощности пронизывает взаимодействие обычного человека с миром. Люди хотят, чтобы мир был удобным и знакомым. Но они перестали думать о завтрашнем дне в каком-либо конкретном смысле. Они больше не верят в него. Потому что не хотят о нем думать. О том, как там будет трудно. Тем, кто останется.
Парк еще смотрел на пистолет.
— У меня нет шансов, да?
Я не мог знать, что он имеет в виду, поэтому ответил на ближайший вопрос:
— Нет. Если вы попытаетесь поднять пистолет, я выстрелю и убью вас. И долгий разговор, который у нас должен быть, тайны, которые мы должны раскрыть, — все погибнет. К моему большому сожалению.
Он снял курок с боевого взвода, поставил на предохранитель и бросил пистолет рядом с человеком, которого убил.
Свой пистолет я все еще держал в руке.
— Мне нужен диск, полицейский Хаас.
Парк отвернулся.
— Это невозможно.
Он сделал шаг, повернувшись ко мне затылком.
— Это вещественное доказательство преступления.
Я поднял оружие.
— Он нужен мне. Парк покачал головой:
— Нет. Мне нужно к жене и ребенку.
Он пошел вперед по коридору, уходя с линии огня.
— Мы можем поговорить, когда я их повидаю. Вперед по коридору, к своей семье, прочь от мертвеца, и я не убил его.
Вместо этого я прошептал про себя одностишие, очень короткое, которое сочинил тут же.
— Паркер Хаас, плачущая Омаха и его неспящая Роуз. Есть и другие вещи в жизни, кроме убийства. Я почувствовал, что у меня есть шанс быть рядом с ними. Хотя бы недолго.
Глава 26
Омаха плакала. А Роуз становилось все хуже.
Ее оживление в те часы, которые мы провели за разговором до прихода Парка, спало. Прошлое больше не поддерживало ее на плаву, и она снова тонула в настоящем. Я смотрел, стоя у двери в спальню, как Парк рассказывал ей правду о том, что случилось минуту назад. В ее состоянии хватило бы любого обмана, и, может быть, так было бы милосерднее. Но от этого честность просияла еще ярче.