Нестор-летописец

Иноки подхватили дерюгу и поволокли расслабленного подвижника в храм.

— Чернь, — ошеломленно твердил Захарья, — как же так… Вместе торговали, ходили с обозом… Он был богат, очень. До шести лодий снаряжал… И почему Исаакий?

— При постриге в иночество дается другое имя, — пояснил Несда, — в знак того, что монах умер и родился заново.

— Умер? — растерянно повторил Захарья. — Да, умер… Я так и подумал тогда: Чернь, наверное, умер.

Несда тронул отца за руку.

— Пора возвращаться.

13

Гавша Иванич, пожаловавший в Киев к князю, решил навестить родичей. Прискакал с двумя отроками ко двору Захарьи, а хозяина нет дома. Одна Мавра на хозяйстве, да и та места себе с рассвета не находит. Извелась вся, поджидая мужа с хворым дитем. Дядька Изот глядел на нее с жалостью, помогал, где мог, одного только Гавшу Иванича унять не сумел.

С тех пор как на киевском столе утвердился Всеслав, Гавшу здесь не видели, да не особенно оттого горевали. И вдруг объявился: на коне сбруя позолоченная, сам в бархате и собольих мехах, в повадках злое веселье. Смотрит будто бы радушно, а в глаза к нему загляни — почуешь себя волчьей сытью, еще не пойманной добычей. Как увидел стол со скудной трапезой, накинулся на Мавру — что это, мол, гостя дорогого вчерашними объедками потчуете? Выслушав объяснения, вдруг расхохотался. Привлек к себе сестру, усадил на колени и стал наговаривать ей в ухо срамное. Мавра брыкалась, но Гавша держал крепко. Ухватил ее за молочную грудь, будто в шутку, да шутка оказалась плоха. Под рубаху к ней полез уже не шутя. Дядька Изот, видевший все через простенок, поспешил войти… и не спешил уходить. Гавша Иванич выпустил Мавру, осушил кружку с медовухой. Потом спросил у сестры, кивнув на кормильца, отчего не продали его, раз уж начали сводить холопов на торг. Мавра обиженно промолчала, поправляя сбившийся повойник.

Не получив ответа, Гавша сказал, что зря приехал, и отправился во двор. Мавра осталась наверху, дядька Изот, как сторож, при ней.

Со двора не доносилось ни звука. Дядька выглянул в оконце — Гавшины отроки сидели на завалинке и дразнили прутиками разомлевшего в грязи хряка.

— Пойду посмотрю, — сказал кормилец, ощутив, как сердце сжала невнятная тоска.

Он проверил в изложнях, спустился вниз и зашел в челядню. В хлебне Гавши тоже не было. Перед поварней дядька Изот остановился. В голову ему словно плеснуло банным жаром. Ничего еще не видя, он уже знал. Сказали звуки, проникавшие сквозь неплотно прикрытую дверь. Чтобы убедиться, он заглянул в щель.

На полу поварни лежала Дарка. Его Дарка, которую он в мыслях давно звал своей. Девку, распластавши, как лягушку, подмял под себя Гавша Иванич. Дарка отворотила голову в сторону, закусила до крови губу и тихо всхлипывала. Рубец на щеке багрянел, будто свежая рана.

Первым его желанием было ворваться, сдернуть насильника с девки и всадить ему в сердце мясной нож. Дядька Изот медленно, с долгими остановками выдохнул и отошел от двери. «Она не моя, — жестко, с м у кой в душе сказал он себе. — Никогда не будет моей. Пускай он заберет ее. Пусть она родит ему… Святые боги!»

Он бросился во двор и скрылся от всех в конюшне.

Не дождавшись Изота, Мавра вышла на хоромное крыльцо. Постояла, оглядывая двор и приставленных к делу челядинов. Больше же всего с бабьей тревогой смотрела на ворота — не отворятся ли, пропуская хозяина. От волнения, которое толкалось в сердце, будто дитя в чреве, не услышала, как сзади подошел Гавша.

— Дура ты, дура! — довольным голосом сказал он сестре. — Я ж о тебе забочусь, не о себе. Скоро твой муж совсем без портов останется. Уходи от него. Я тебе хорошего мужа найду. Может, за боярина какого выдам. Старовата ты, конечно, сестрица, двадцать четыре года все ж… Ну да ничего, баба ты еще в соку.

Гавша, ухмыляясь, обнял ее за живот.

— Пусти, дурень!

Мавра расцепила его руки и, сердясь, обернулась к брату.

— Поди прочь, Гавша. — И пригрозила: — Я мужу скажу.

Он зашелся в хохоте.

— Ох и дурища ты, сестрица! Что мне твой Захарья — тьфу и растереть. Он даже меч как надо держать не умеет. И детей таких же немочных плодит.

Мавра, вспыхнув, вся подобралась, шагнула, занесла руку для оплеухи. Гавша с кривой улыбкой взял ее за запястье, скрутил и толкнул. Мавра, охнув, упала на порог сеней.

Гавша спустился с крыльца, позвал своих отроков. Пока те взнуздывали коней, он крикнул сестре:

— И что за уродливая стряпуха у тебя на поварне? От ее вида, верно, снедь портится…

Звук отворяемых ворот не дал ему досказать. Во двор въехал на коне Захарья, за ним катила телега. Но Гавша смотрел не на зятя, а удивленно взирал на бегущего к нему холопа с угрожающе нацеленными вилами. Раб кричал что-то гневное, только Гавша ничего не понял. Он вытащил из ножен меч и, уклонившись от удара вил, проткнул холопу шею.

— Дядька Изот!!! — взвизгнул Несда.

Кормилец выронил вилы. Зажимая шею руками, он осел в грязь. Несда подбежал к нему, упал рядом и прижался к дядьке всем телом. Он содрогался и ревел во весь голос.

— Эх, дите… — с трудом прохрипел напоследок дядька Изот.

Гавша обтер запачканный кровью клинок пуком молодой травы и брезгливо сплюнул.

— Чтоб холопы на меня кидались, такого еще не было. Этот… он бешеный или чего? — вопрос предназначался Захарье.

— Что здесь произошло? — громко спросил тот у Мавры, подбежавшей к телеге за дитем. Из-под повойника у нее выпростались волосы.

В ответ она лишь покачала головой и, прижав к себе младенца, громко, гневно повторила:

— Уходи, Гавша. И не приходи больше.

— Эй, зять, почему обращаешься не ко мне, а к бабе? — зло поинтересовался Гавша Иванич. — Это я хочу тебя спросить, что произошло и отчего твои холопы кидаются на меня с вилами.

Захарья, будто не слыша его, бросил жене:

— Ступай прибери волосы. Что ты позоришь меня?

Потом с мрачным видом повернулся к Гавше.

— Изот просто так кидаться не стал бы. Знать, было отчего.

— Что-о?! — презрительно сощурился Гавша. — Ты меня, княжого мужа, винишь не пойми в чем по свидетельству раба?! Такого даже в Русской правде нет, чтоб холопам позволять разевать рот!

— Этот холоп был нам как родич, — возразил Захарья и повысил голос: — В Русской правде князя Ярослава сказано, что за убийство родича мстит убийце его род.

— А я, выходит, не родич? — Гавша так удивился, что даже забыл злиться.

— Родич, — с сожалением подтвердил Захарья. — Я не стану требовать с тебя виру за убитого холопа. Но и видеть тебя на своем дворе больше не хочу. Убирайся.

— Ты в своем уме, зятек? — недоумевал Гавша. — Я же тебя в грязь втопчу. Все твое имение, какое еще осталось, по ветру развею. Ты же будешь у меня в ногах валяться, милости и подаяния просить. Твои пащенки по миру с голыми задами пойдут. Сам в холопах жизнь доживать будешь и жена твоя, дурища.