Нестрашные сны

Наверное, сейчас меня просто убьют. Будет больнее, чем было?

А потом очередь дойдет и до него самого…

— Глеб!! — кричу я и вздрагиваю, когда боль распарывает меня до самого позвоночника.

Оборотень отшатывается, оседает на пятки и нервно облизывается. Смотрит на меня. Кажется, или глаза его становятся яснее? Разумнее?

— Их много, — говорю я раздельно и громко. — Они вырвались из… — Я хочу сказать «Кобуци», но вдруг он про нее не знает? — …из лаборатории. Я не справилась с ними. Надо позвать на помощь. Вы понимаете меня?

Он снова переводит взгляд — и я прикрываю руками свой перетянутый курткой живот. Под пальцами горячо и влажно. Надо будет еще чем-нибудь перевязать.

— Глеб!

Оборотень смаргивает и выглядит почти виноватым. Совсем по-собачьи склоняет голову набок, даже уши приподымаются, как у насторожившейся псины.

— Вы поможете мне?

Тяжелая рука-лапа с темными подушечками скользит по моему лицу. Точно гладит. Оборотень вскидывает голову, жадно нюхая воздух, поворачивает голову и поднимается. Смотрит в конец коридора. И вдруг срывается с места.

— Не туда! — кричу я ему вслед. — Там же они! Глеб!

Оборотень опускается на все четыре конечности — и исчезает во тьме коридора.

И тьма поглотила его…

— Агата…

Мне чудится. Кажется. Слышится.

— Агата, господи, Агата…

Я открыла глаза со стоном — даже их открывать мне было больно. Надо мной склонились два лица. Я их не узнавала: бледные, какие-то перекошенные, с широкими зрачками…

— Агата, маленькая моя…

Я заплакала. Плакать тоже было очень больно и очень стыдно, но я никак не могла перестать.

— Бабушка… это… ты?.. правда, ты?

Второй человек торопливо ощупывал меня, спрашивал отрывисто:

— Где больно? Здесь? Здесь?

Я скосила глаза вниз, на его белые сильные руки — они были заляпаны чем-то красным.

— Нигде… Везде… бабушка, забери меня отсюда.

— Не плачь, моя хорошая, сейчас.

— Забери скорее, а то они придут…

Бабушка осторожно опустила мою голову обратно на пол, и я вскрикнула, ловя ее ускользающие пальцы:

— Пожалуйста, ну пожалуйста, не оставляй меня здесь! Не бросай меня!

Бабушка тяжело поднялась, встала, глядя вдоль коридора.

— Игорь, уносите ее.

— Да, а как вы…

— Уводите всех из здания.

Его руки беспрерывно двигались вдоль моего тела, не знаю, что он делал, но боль становилась все сильнее, наваливалась черно-красным жаром-туманом, а потом как будто что-то щелкнуло — и боль пропала. Вместе со всем телом. Я с облегчением выдохнула, когда Келдыш одним плавным слитным движением поднял меня с пола — и вдруг вспомнила.

— Нет, не вы, только не вы!..

Келдыш отвернулся от тычка моих ладоней, но не отпустил, перехватил поудобнее. Лицо его было серым и сосредоточенным.

— Да-да, только потом… все потом…

— Быстрее, Келдыш!

Голоса я не узнала. Посмотрела за его плечо — бабушка стояла к нам спиной. Очень прямая, точно стержень проглотила. Седые растрепавшиеся волосы шевелились вокруг головы — как змеи вокруг головы медузы-горгоны… Она ничего не делала, просто стояла, но я вдруг вспомнила слова Димитрова. И он меня называл страшной?

Надо мной плыл потолок, через одинаковые промежутки появлялись светильники. Я жмурилась, но совсем закрывать глаза боялась — а вдруг я засну и опять останусь одна в этом бесконечном коридоре? Надвинулась арка входных дверей… странно, но левая створка почему-то висит на одной петле, вторая вообще на земле валяется. В лицо пахнуло ночным ветром, и я крепче ухватилась за шею Игоря. Неужели вырвались?

— Целителя приволок? — спросил Келдыш.

Из темноты отозвался Борис:

— Да, Марка.

— Приволок! — передразнил высокий недовольный голос. — Выдернул прямо из кровати! Что у вас за вечный… канкан, вроде взрослые уже люди! Сюда опускай.

Меня уложили на что-то качнувшееся, точно гамак. Ткань расступалась, обволакивала…

— А ты куда? — спросил Борис.

— Надо бы мадам помочь…

— Я уже послал Анжелку, она с кобуцевскими тварями получше твоего разберется. Ты останешься здесь!

Пауза.

— И с какой это стати? — почти с любопытством спросил Келдыш. Они переговаривались надо мной, пока целитель меня ощупывал — куда быстрее и больнее, чем Ловец.

— Игорян, если с Лидией что-то… ты остаешься у Агаты один. Ты это понимаешь?

Мне эти слова не понравились — что значит «если что-то»? Я завозилась и невольно вскрикнула. Мужчины склонились ко мне, но Борис тут же отпрянул, страшно ругаясь.

— Кто ее так?!

— Пока не знаю, — сквозь зубы сказал Келдыш.

— Ты обезболивал? — спросил целитель.

— Да.

— Молодца… а что там в Институте творится?

— Не отвлекайся ты!

— Понял, не дурак, дурак бы не понял… девочку лучше пока усыпить.

— Нет! — я начала в панике хвататься за чьи-то руки. — Не надо! Только не спать!

Ладонь скользнула по моему лицу.

— Тихо-тихо, не волнуйтесь! Ей нельзя сейчас засыпать.

— Ты не понимаешь…

— Нет, это ты не понимаешь!

Сопение.

— Ну ладно, вам же хуже. Тогда держи ее. Блин, дождь еще!.. Кто там рядом есть? Сделайте зонт, что ли!

Незнакомый голос:

— Над всеми?

— Над операционным полем, болван!

— А-а-а…

— Бе-е-е! — передразнил целитель. — И свет поярче! Откуда вы только вытащили таких идиотов?

— Оттуда же, откуда и тебя — из кроватей — так что народ тоже еще не проснулся. Давай-давай, шевелись, целитель!

У целителя характер был, похоже, еще вреднее келдышевского. Он огрызнулся:

— Попрошу меня не дергать! Я не могу работать в обстановке спешки и недоброжелательства!