Нет Адама в раю

Для Моники Монтамбо и таких же, как она, война казалась нескончаемой. До этого Моника даже не представляла, что в Ливингстоне живет столько женщин. Женщины трудились на фабриках, выполняя ту работу, которую прежде делали мужчины. Толпы женщин заполняли улицы, лавки и церкви. Рядом с Моникой работали женщины, которые почти беспрерывно плакали и впервые в жизни стали покупать и читать газеты. Женщины подписывались на государственные займы, как безумные дожидались очередных списков убитых и без конца плакали, плакали и плакали. И уж, конечно, не могли работать, как полагается.

Когда же это кончится?
– думала Моника, для которой война представляла прежде всего массу мелких неудобств. Исчез сахар, пропала модная одежда, у женщин даже в трамваях только и мелькают в руках вязальные крючки и спицы.

Но все же война подошла к концу, а вместе с ее окончанием для Моники пришло спасение.

Спасение принесло одно слово, странное и зловещее. "Инфлюэнца".

Осенью 1918 года инфлюэнца, подобно одному из четырех апокалипсических всадников, прогалопировала по всему северному полушарию. Католические священники призывали с амвонов свою паству верить и молиться, тогда как евангелисты твердили: "Покайся - и спасешься!" Врачи уповали только на чистоту и изоляцию.

В октябре 1918 года доктор Максвелл Томпсон, который часть своего времени работал на компанию, пришел повидать Лоренса Арчибальда.

– Лоренс, - сказал он, - боюсь, что вам придется закрыть фабрики, пока не поздно.

– Максвелл, - ответил Лоренс Арчибальд, - чего ты причитаешь, как старуха. Если в городе заболело несколько человек, это еще не значит, что у нас разразилась эпидемия. Фабрики будут работать в обычном режиме.

– Сорок процентов населения Ливингстона валяется с инфлюэнцей! завопил доктор.
– Это, по-вашему, несколько человек? Многие уже умерли и еще многие отдадут Богу душу, пока эта напасть не закончится. Вы обязаны остановить фабрики!

– Послушайте, Максвелл. Наша страна остро нуждается в тканях, которые мы производим. Нация устала от войны и от военных мундиров. Женщинам нужны нарядные платья, да и мужчины уже начинают отвыкать от красивых костюмов. Мои фабрики и без того уже работают в две смены. Нет, Максвелл, и давайте больше не возвращаться к этому разговору. Мы должны работать, и ничто нас не остановит.

Доктор в изнеможении присел, что было неудивительно. Как и все другие врачи, Максвелл Томпсон порой не спал по две-три ночи кряду. Тело мучительно ныло от непосильной нагрузки, голова гудела, а нервы были натянуты до предела.

– Лоренс, - сказал он, пытаясь унять дрожь в голосе, - вы принимаете на себя страшную ответственность. Вы отдаете себе в этом отчет? Инфлюэнца распространяется микробами, которые выделяются при кашле и чихании. Она передается вместе с выделениями респираторного тракта - с мокротой и соплями, как называют их ваши работники.

– Фи, Максвелл!
– Лоренс брезгливо поморщился.

– Помолчите, Лоренс, и послушайте меня. Когда в последний раз вы обходили свои фабрики?

– Вы сами отлично знаете, что я хожу на фабрики каждый день, сварливо ответил Арчибальд.

– Верно, - кивнул доктор.
– Вы ходите в свою чистую, уютную, застланную коврами контору. Но завтра вам придется пойти вместе со мной. Мы посетим веретенщиков и ткачей. Мы зайдем в красильное отделение и в упаковочные цеха, и вы сами увидите, как люди сморкаются в два пальца и сплевывают на пол жевательный табак. Вы увидите женщин, которые не могут ни на секунду оторвать руки от станка, чтобы прикрыть рот во время кашля или чихания, и вы почувствуете удушливо влажную атмосферу во всех цехах. Когда мы закончим обход, я гарантирую, что вы сами почувствуете, как быстро расползается инфлюэнца по всем уголкам ваших фабрик!

– Вы просто бредите, - неуверенно пробормотал Лоренс, который заметно побледнел.

– Я не могу закрыть фабрики, Максвелл! Я даже не имею права вынести такое решение. Вспомните о наших акционерах...

– К чертям собачьим всех ваших акционеров!
– взорвался Максвелл Томпсон.
– Плевать мне...

– Томпсон, - ледяным голосом прервал его Лоренс Арчибальд, - в соседней комнате сидит моя жена.

– Какое мне дело до вашей жены, - не унимался доктор, - когда пятнадцать тысяч человек подвергаются смертельному риску из-за того, что вы печетесь о каких-то паршивых акционерах.

– Хватит, я вас уже наслушался, - сказал Лоренс и встал, давая понять, что разговор окончен.
– "Северо-восточная мануфактура" еще никогда не закрывалась и этому не бывать и впредь! До свидания.

– Я не считаю себя набожным человеком, Лоренс, - сказал доктор, направляясь к дверям, - но, видит Бог, я не хотел бы оказаться сегодня на вашем месте. Гореть вам в геенне огненной за ваше злодеяние.

– До свидания, Максвелл, - повторил Лоренс Арчибальд.

– Да поможет вам Бог, - покачал головой Максвелл Томпсон.

Первой в семье Монтамбо заболела Тереза, самый младший ребенок Туссена и Жоржетты. Три дня спустя у девочки развилась пневмония и меньше чем через неделю ее не стало. Терезе едва исполнилось шесть. Тереза Монтамбо стала одной из 548 тысяч жертв, которые унесла страшная эпидемия.

Как и другие члены семьи, Моника помогала ухаживать за больной сестренкой, но еще долго потом самым страшным для Моники оставалось даже не воспоминание, как содрогалось в конвульсиях бедное дитя, а образ маленького тельца в белом гробике, который пять дней простоял в гостиной дома Монтамбо в ожидании похорон. Дождаться отпевания в католической церкви Ливингстона было осенью 1918 года почти так же сложно, как удостоиться аудиенции у президента Соединенных Штатов. На пятый день, когда Терезу Монтамбо похоронили, отец Роллан, который провел семь похоронных служб подряд, упал прямо у алтаря и в тот же вечер скончался в больнице.

Неделю спустя свалилась Жоржетта, а за ней и все дети, кроме Антуанетты и Моники. Антуанетта, которая в течение последних трех лет работала на фабрике вместе с Моникой, осталась дома, чтобы ухаживать за больными.

– Антуанетта должна посидеть дома, - сказала Жоржетта Туссену, оторвав голову от подушки.
– Моника зарабатывает больше, а сейчас, видит Бог, мы должны считать каждый цент. И давайте дружно молиться, чтобы ни одна из вас не заболела.

Трое суток Моника, стиснув зубы, боролась с лихорадкой, которая пылала в ее теле. Ноги ныли так, что она едва стояла перед станком, а руки болели так, что всякий раз, когда Монике нужно было тянуться к одной из верхних шпулек, на глаза навертывались слезы. На четвертый день Моника потеряла сознание и пролежала на полу больше часа, потому что никто не хотел к ней прикасаться из опасения подцепить инфлюэнцу.

На нее наткнулся доктор Максвелл Томпсон во время одного из своих бесконечных обходов.

– Еще одна, - безнадежным голосом произнес он и поднял девочку на руки.
– Господи, неужели это никогда не кончится?

Доктор отвез ее домой и там обратил свою бессильную ярость на Туссена.

– Разве вы не знаете, что ваша дочь вот уже три дня ходила больная? набросился он.
– Вы представляете, сколько людей она могла перезаражать за это время? Или вы все, кануки, такие ненормальные? Девочка может умереть. Чудо еще, что она до сих пор жива.