Нет Адама в раю

– Арман, ты просто пьян.

– Возможно. Во всяком случае, я шел к этому весь день. Но ты послушай. Моника разработала совершенно уникальную систему. Может быть, ты замечал, что внизу, на первом этаже, она выгородила для себя уголок, который называет комнатой для вышивания? И ты видел, что там стоит кушетка? Так вот, в те ночи, когда я поднимаюсь наверх первым, Моника остается внизу в этой клетушке и спит на кушетке. Но это еще не все. В тех случаях, когда Моника ложится спать первой, а это бывает чаще всего, она залезает в постель со своей стороны и лежит недвижно, как бревно. Когда я тоже ложусь, она делает вид, что спит. Для нее это вопрос гордости.

Арман подлил себе виски.

– А я еще долого-долго лежу без сна.

– Арман, - мягко произнес доктор и сжал пальцами руку друга.

– О, я понимаю, о чем ты думаешь, - сказал Арман.
– Ты, должно быть, недоумеваешь, как нам с Моникой удалось завести ребенка. Что ж, я тебе и это скажу. В нашу брачную ночь я изнасиловал ее - именно тогда она и забеременела. Это единcтвенный стоящий поступок, который я совершил за все время нашей с ней совместной жизни. Наоборот, я абсолютно уверен, что единственный добрый поступок Моники за это же время это рождение Анжелики. С тех пор я больше ни разу к Монике не прикасался.

Мужчины долгое время сидели и молчали, потом Арман посмотрел на своего друга и произнес:

– Вот тебе кое-какой материал для статьи в журнале. Я долго, очень долго раздумывал над этим. Бывают дети, которые появляются на свет Божий с какими-то недостатками: с одной рукой или ногой, глухие, немые или слепые. Это следствие ужасных ошибок природы, трагических ошибок. Но, мой друг, за эти годы я пришел к другому выводу. Природа может ошибиться не только при формировании внешности человека, но и при создании его внутренней сущности. Одно ведь следует из другого, верно? Я знаю это наверняка, потому что именно так случилось с Моникой.

– Откровенно говоря, я ни черта не понимаю, - покачал головой доктор Саутуорт.
– Моника ничем не отличается от остальных женщин. А то, что она больше не сможет иметь детей, вовсе...

– Подожди, - перебил его Арман.
– Я говорю вовсе не о физическом изъяне. Ошибка, которую допустила природа, создавая Монику, совершенно иного рода. У Моники изъян другого характера. Каким-то образом ее сердце лишилось тепла, а душа утратила способность любить. То место, в котором заключены чувства у других женщин, у Моники совершенно пусто. Моника заперла дверцу и не впускает туда больше ничего и никого.

– Арман, ты не имеешь права так говорить, - возразил доктор.
– Я уверен, что Моника любит вашего ребенка, так же, как и тебя.

– Любит?
– горько усмехнулся Арман.
– Моника любит Анжелику не больше, чем дом, мебель или белье в шкафу. Все это для нее лишь объекты, которые следует содержать в чистоте и сдувать с них пылинки, чтобы, не дай Бог, они не показались кому-нибудь грязными.

– Если все это правда, - произнес доктор, - тебе следовало давным-давно с ней расстаться.

– Да, одно время я всерьез думал об этом, - вздохнул Арман.
– До рождения Анжелики я мечтал о том, как сбегу. Но с того дня, как ты вручил мне в руки эту прелестную малютку, я больше ни разу не вспоминал об этом.

– Но ребенок не сможет заменить тебе все остальное, - сказал доктор.
– Ни один ребенок не возместит тебе утрату женской любви и ласки. Ты бы безусловно обрел счастье с другой женщиной.

– Если бы я даже не любил Анжелику больше жизни, - сказал Арман, - я не оставил бы ее Монике. Я не допущу, чтобы малышка стала такой же, как мать. Я хочу, чтобы у нее была прекрасная жизнь, чтобы все вокруг светилось счастьем и любовью.

– Значит, ты пожертвовал собой ради Анжелики, - заключил доктор Саутуорт.
– Лично я никогда не одобрял самопожертвования.

– Но я вовсе ничем не пожертвовал, - возразил Арман.
– Просто я распрощался с некоторыми привычками.

Он снова наполнил свой стакан, поднес его к губам, но не выпил.

– Бенджамин, - сказал Арман.
– Знаешь, какие в моей родной деревне яблоневые сады? Как они цветут весной? Они тянутся вдаль бесконечными белоснежными рядами и кажутся даже белее, чем есть, из-за чуть розоватого оттенка. У цветков в самой середине есть желтое пятнышко, и пчела, садясь на цветок, сосет его сердцевинку с такой страстью, словно это юноша, который целует свою возлюбленную. А видел ты когда-нибудь первые ягодки земляники в лесу? Такие крохотные, что пара без труда умещается на ногте мизинца. Их съедаешь в сметане - такой густой, что в ней стоит чайная ложечка, - и тебе даже не хочется подсыпать сахара, такие сладкие эти ягодки.

А утром ты просыпаешься с рассветом. Смотришь из открытого окна и глаза увлажняются от всей этой немыслимой красоты, и тебе хочется выскочить босиком и кататься по свежей росе. Внутри возникает щемящая боль, и ты внезапно осознаешь, что где-то в мире есть существо, которое мечтает разделить с тобой все это счастье. Женщина, которой не нужно ничего объяснять, но которая молча встанет рядом с тобой и испытает это счастье и эту боль.

Бенджамин, а знаешь ли ты, какие необыкновенные тени отбрасывают в поздние дождливые вечера уличные фонари в Париже? А девушка, которая рядом с тобой, кажется в такой вечер воздушной и неосязаемой, она тает в твоих объятиях и растворяется в тебе. А рассвет так рано пробирается в крошечные спаленки в домах на бульваре Сен-Жермен. В призрачном голубоватом свете лежащая с тобой рядом женщина просыпается и ты видишь, что ее соски уже набухли, а лоно уже увлажнилось соком любви, нетерпеливо ожидая твоих ласк. В такое утро девушка не станет брыкаться или кричать. Она тихо лежит, внимая твоим ласкам и лишь время от времени еле слышно поскуливает, словно маленький зверек. Но ты целуешь ее грудь и губами ощущаешь, как колотится ее сердце, словно готовое вот-вот выпрыгнуть на свободу, и вот тогда ты осознаешь, что получаешь самое большое удовольствие не от того, что делаешь ей сам, а от того, что она дает тебе. Удивительно, Бенджамин. Порой я просто не могу понять, куда все подевалось - яблоневые сады, дикая земляника и крохотные спаленки в голубой рассветной дымке.

Арман откинулся на спинку стула, а стакан выскользнул из его руки и упал на пол, но доктор не слышал звон разбившегося стекла.

Доктор Бенджамин Саутуорт тихонько плакал.

Глава девятая

Вскоре после того, как Анжелика Бержерон отпраздновала свой восьмой день рождения, доктор Саутуорт начал всерьез беспокоиться о своем друге Армане. Он уже давно предупреждал Армана о последствиях пьянства, но тот только смеялся.

– Бенджамин, - говорил он.
– Чья бы корова мычала, а твоя... Ты же сам обожаешь заложить за ворот.

– С двумя большими отличиями, - серьезно отвечал доктор.
– Я никогда не пью днем, а вечером начинаю пить только на сытый желудок.

– Ты просто переводишь добро, мой друг, - говорил Арман.
– Любому известно, что ничего не может сравниться с глоточком славного виски натощак.

– Верно, - согласился доктор.
– Но и с ударом по твоей печени тоже ничего не сравнится.

– Ты несешь вздор, словно выжившая из ума старуха, - холодно ответил Арман.
– Как будто на твоем месте сейчас Моника.

Несколько раз случалось даже так, что доктор отказывался составить компанию Арману в выпивке. Но даже это не помогало. В таких случаях Арман либо приходил к другу и пил в одиночку, либо уже напивался вусмерть в Хаббарде, тогда доктору приходилось ехать за ним и отвозить домой.

Доктор начал замечать, что на щеках Армана появляются тоненькие синие вены, изломанные, как паучьи лапки. Порой Арман прижимал руку к правому боку, а потом с болезненной гримасой отдергивал - доктору становилось страшно.