Нет мне ответа...

Понимаешь, какая беда в твоих рассказах, они не изображены, не написаны — они выболтаны. В них нет страсти, они одномерны и бескровны, удержаться же им на злобе дня очень трудно. Я думаю, что их охотно напечатают в той же Перми, но не напечатают дальше. Ты прочти в № 7 1979 г., по-моему, где-то возле этого номер, в «Нашем современнике» рассказ свердловчанина Коли Никонова «На волков». Там то же самое, что и у тебя в «Праматери», но как много всего, как сильно там всё — там не один, там три или пять слоев одновременно идут, и охота страшная, бесчеловечное убийство ради убийства...

И не обижайся на меня — я кем был, тем и остался в жизни. Везде и всюду, что думал, то и говорю. Тем и держусь. Может быть, по весне мы с Марьей побываем в Перми. Твой Виктор

23 декабря 1979 г.

В Пятое творческое объединение киностудии «Мосфильм» от автора сценария «Царь-рыба» Астафьева Виктора Петровича.

Я получил заключение сценарно-редакционной коллегии на литературный сценарий «Царь-рыба» и внимательно с ним ознакомился. Замечаний по сценарию немного, и они, в обшем-то, легко выполнимы. И всё же я буду просить коллегию и руководство объединения снять сценарий из плана и отложить его на какое-то время.

Дело в том, что в двухсерийном телефильме материалу «Царь-рыбы» очень тесно. Первоначально фильм затеивался в 3-м объединении, и мы ушли оттуда именно потому, что нас не устраивал односерийный полнометражный фильм. В телеобъединении собирались делать сценарий для четырёхсерийного фильма.

Уже и тогда было ясно, что для материала «Царь-рыбы» маловато и четырёх серий, но при определённом уплотнении всё же возможен был, пусть и беглый, охват материала повести. Когда же дело завершилось тем, что разрешено было лишь две серии, то все наши попытки втиснуть материал в рамки двухсерийного фильма не имели успеха. Автор начал отходить от книги, упрощать материал и сделал-таки сценарий, совершенно далёкий от оригинала, и получился он удручающе упрощенный. И сейчас в заключении коллегии содержится просьба пойти на ещё большие упрощения — из-за финансов, трудностей производства и т.д., и т.п.

Вот почему я прошу снять сценарий из плана. И если объединение заинтересовано в том, чтобы фильм по «Царь-рыбе» бы поставлен, поставило бы все-таки вопрос о многосерийном фильме. Две серии заранее обречены на беглое, конспективное фиксирование материала, а не на добротное, интересное и художественное изображение того сложного, остросовременного материала, который заложен в повести «Царь-рыба».

Упрошенных, убогих по мысли и чувству фильмов и без того многовато на нашем телеэкране, и я не хочу, чтобы к ним добавился ещё один обрывок из отрывков, уже с моей фамилией. Думаю, и телеобъединение в этом также не заинтересовано.

1979 г.

(В.Татарскому)

Дорогой Виктор Татарский!

Так случилось, что о передачах «Встреча с песней» я не раз читал в газетах, а вот услышать довелось лишь нынче Вашу передачу и порадоваться тому, что в замусоренном эфире зазвучал чистый голос настоящей песни и разговор о ней идёт доверительный, душевный.

Мне тоже захотелось рассказать Вам одну любопытную историю, связанную с песней, а точнее, — с романсом, редким и, на мой взгляд, незаслуженно мало исполняемым.

В детстве довелось мне жить в детдоме заполярного города Игарки. Однажды в детдом был приобретён патефон и пластинки, которые, конечно же очень скоро были превращены боевой детдомовской братией в лом, уцелело пластинок совсем мало. Среди уцелевших оказалась пластинка, которую редко играли, потому что она была «неинтересная», то есть ребятам не нравилась. Я очень любил наш повреждённый патефон и часто его заводил, и когда пластинок совсем почти не осталось, начал заводить «неинтересные», в том числе и ту, на которой было написано — «Ясным ли днём или ночью угрюмою» — романс.

Не хочу хвалиться, будто романс сразу мне понравился, поразил меня. Нет. Я «вживался» в него постепенно, и когда слушал Пирогова, то мне он казался не артистом, а очень доступным человеком, может быть, даже из родной моей деревни, который думал вслух, а я слушал его, и отчего-то виделся мне солдат, который сидел в холодном ночном окопе и думал, тосковал о «ней». «Она» мне представлялась какой-то воздушной, заоблачной, взгляду и пониманию моему недоступной...

Увы, спустя не такое уж большое время мне наяву довелось увидеть солдат, которые сидели в окопах, не спали ночами, думая о своих любимых, о матерях, сестрах, жёнах. И образ тот, бесплотный, как бы пребывающий за облаками, начал обретать вполне земные черты — это образ великой, прекрасной и многострадальной русской женщины. И слова: «Ясным ли днём или ночью угрюмою всё о тебе я тоскую и думаю» звучали в моей душе с такой грустью и горечью, что иногда хотелось заплакать, хотя лично обо мне никто «не тосковал и не думал», потому что на фронт я ещё совсем молоденьким ушёл, ни с какой девушкой не встречался, а матери у меня уже давно не было.

Проходили годы. Война давно закончилась. У меня появилась семья, заботы, но мелодия теперь уже навечно полюбившегося романса не умолкала во мне, и однажды, уже будучи опытным литератором, я решился посягнуть на дорогой мне романс, на дорогое для меня творение, и написал рассказ под названием «Ясным ли днём». В 1967 году в седьмом номере журнала «Новый Мир» он был опубликован, и после, когда рассказ получил добрые отзывы и я понял, что он получился, я печатал его уже с таким посвящением: «Памяти великого русского певца Александра Пирогова». Однако самого романса я так с детства и не слышал, слова писал по памяти, мелодию напевал, какая сохранилась в душе. Друзья и писатели при встречах и в письмах спрашивали меня, где взять романс «Ясным ли днём» и не выдумал ли я его? Я и сам уж начал сомневаться в себе, с недоверием относиться к своей памяти.

Но совсем недавно дочка моя, немножко играющая «для себя», купила сборник «Арии, романсы и песни из репертуара Александра Пирогова», и там. к великой моей радости, обнаружился романс «Ясным ли днём». Очень дорогая встреча с давно любимым романсом очень растрогала меня, и я всем друзьям написал, где его можно найти, но спеть-то не могу. Если возможно, передайте этот романс в исполнении Пирогова, передайте привет его супруге, передачу о которой я также слушал с большим наслажденьем.

Заранее Вас благодарю и низко кланяюсь. Виктор Астафьев

1979 г.

(Ю.Т.Грибову)

Дорогой Юрий Тарасович!

Я с недоумением узнал, что Вы сняли рассказ Филипповича и при этом сослались на меня, что якобы говорили со мной. Да, говорили, но ведь не сказали, что снимаете рассказ, а говорили о том, что Вам нравится, чего не нравится и т.д.

Но сколько читателей — столько и вкусов! Вот послушайте доподлинное высказывание одного, уже покойного, редактора журнала: «Я терпеть не могу Паустовского и Казакова, но у моего журнала 120 тысяч подписчиков, стало быть, миллионов пять читателей, и половина из них обожает этих писателей, так почему же я не должен считаться с этой половиной?..» Эти слова принадлежат покойному Панфёрову, человеку категоричному в жизни и гибкому в редакторском деле.

На мой взгляд, гибкости (не хитрости и извиваемости, а именно творческой гибкости) и принципиальности не хватает «Литературной России», она как имела простенькое, провинциальное личико, так его в сути своей и не меняет.

По опыту «Нашего современника», который находился в куда более худшем положении, знаю, нужна смелость и даже не кутузовская, полководческая смелость, а элементарная, редакторская и гражданская, для того чтобы ликвидировать провинциализм и наладить дыхание еженедельника — этой смелости нет ни в критических статьях, ни в беллетристике. Рассказ Филипповича Вы спокойно и свободно напечатали бы, если б он был «прикрыт» именем, допустим, моим, Распутина, а ещё лучше — Маркова иль Сартакова. Но Ваша задача не только отражать литературную жизнь России, но и открывать в ней новые имена, возбуждать творческие силы, поскольку во многих областях закрыты и альманахи, и издательства.