Нет у любви бесследно сгинуть права...

Лагерь Моабада был расположен на опушке леса. И вот как-то во время совещания военачальников в шатре Моабада из лесу выскочил огромный кабан… Моабад, будучи страстным охотником, вышел из своего шатра, вскочил на коня и стал также преследовать зверя. Завидев кабана, шах метнул в него дротик, но промахнулся, и кабан, напав на всадника, опрокинул его вместе с конем. Не успел Моабад снова вскочить в седло, как кабан устремился на него и распорол ему клыком живот…

Страна очень страдала от Моабада, и с его смертью все были избавлены от бед. Они избавились от несправедливости Моабада и радовались справедливости Рамина, как если бы все они были спасены из ада.

Рамин царствовал счастливо, и удача сопутствовала ему во всех его делах; все его военные походы были успешны; власть его простиралась от Китая до Берберии…

Вис родила ему двух сыновей, Хоршеда и Джемшида, ставших впоследствии храбрыми витязями…

Вис прожила восемьдесят один год. Прожив так долго, Вис и Рамин имели многочисленных внуков. В старости Вис «согнулась, как лук, высохла и стала безобразной». Она просила у бога не дать ей пережить Рамина; желание ее исполнилось, и Вис умерла раньше своего супруга.

Оплакивая Вис, Рамин говорил, что ему тяжело ходить по земле, в которой покоится прах его верной Вис; он лишил бы себя жизни, но он знает, что жизнь без Вис ему принесет больше страданий, чем смерть, а он не должен избегать страданий, которые ему суждены самой судьбой.

Рамин выстроил себе и Вис богатую гробницу, украшенную золотом и ляпис-лазурью…

Почувствовав приближение смерти, Рамин призвал к себе своего старшего сына Хоршеда и в присутствии своих приближенных и войск посадил его на свой трон, возложив на его голову царский венец, опоясал его мечом, благословил его на царство и дал ему имя Хосров.

Передав сыну «свой венец, трон, царство, войска и казну», Рамин удалился в гробницу Вис и не выходил из нее до самой своей смерти.

НАВОИ

Перевод Л. Пеньковского

ФАРХАД И ШИРИН

…Да, красотой своих искусств Китай Пленяет мир и обольщает рай!.. Был некогда в Китае некий хан, Не просто хан — великий был хакан. Коль этот мир и тот соединить, Я знал бы, с чем его страну сравнить. Был до седьмого неба высотой Хаканский трон роскошный, золотой. Звезд в небесах, а на земле песка Нам не хватило б счесть его войска… Его взыскав, ему давало всё Судьбы вертящееся колесо… Хакана сыном наградил творец, Наградой осчастливлен был отец… Пышна Фархада колыбель, но в ней Всё плачет он, тоскует с первых дней… Десятки, сотни китаянок тут, Как соловьи сладчайшие, поют, Но в нем печаль, какой у детства нет, — Навеять сон Фархаду средства нет!.. Фархад особенным ребенком рос; Как муравей питаясь, львенком рос. В год — у него тверда была нога, В три — не слова низал, а жемчуга, И речь его не речью ты зови,— Зови ее поэмою любви. В три года он, как в десять, возмужал, Все взоры этим чудом поражал… Не только сам обидеть он не мог, — Ничьих страданий видеть он не мог. Всегда душой болея за других, Он, как мудрец, был молчалив и тих. Отца он в размышления поверг, У матери — в печали разум мерк. Хан утешал: «Все дети таковы». Мать плакала: «Нет, только он, увы!..» Когда Фархаду стало десять, он Во многих был науках искушен. И в десять лет имел такую стать, Какой и в двадцать не дано блистать. Всё знать и всё уметь хотел Фархад, Оружием наук владел Фархад. Оружием отваги — силой сил — Теперь он также овладеть решил. И не остался пред мечтой в долгу; В кольцо сгибал он радуги дугу, Соединять ее концы он мог, Соединяя Запад и Восток. Тупой стрелой он мог Арктур пронзить, А острой мог зенит он занозить; Планету Марс он на аркан ловил, Созвездью Льва хребет он искривил; Он выжал воду из созвездья Рыб; Он шестопером семь бы сфер прошиб. Со скоростью круженья сфер — свое Умел меж пальцев он вращать копье Так, что казалось — он прикрыт щитом, Полнебосвода им затмив притом. Он горы так умел мечом рассечь, Что прорубал в горах ущелья меч. И пусть гора одета сплошь в гранит — Навек прорехи эти сохранит… Но хоть ученым он прослыл большим И был, как богатырь, несокрушим, Он скромен был, как новичок, едва По буквам составляющий слова. Он силой не хвалился никогда, Ни в чем не заносился никогда, И, равнодушен к власти, он скорей На нищенство сменил бы власть царей. Он сердцем чист был и очами чист, Всем существом, как и речами, — чист… Не знал хакан, чем сына одарить: Решил хакан хранилища открыть, Не говори — хранилища, не то: Сто рудников и океанов сто! Тех ценностей ни сосчитать нельзя, Ни в сновиденьях увидать нельзя… Но, зрелищем пресыщен наконец, Фархад заметил в стороне ларец. Как чудо это создала земля! Был дивный ларчик весь из хрусталя,— Непостижим он, необыден был. Внутри какой-то образ виден был, Неясен, смутен, словно был далек, — Неотразимой прелестью он влек. В ларце замок — из ста алмазов… Нет! То не ларец — то замок страшных бед! Ничем не отомкнешь его врата,— Так эта крепость горя заперта!.. Магическое зеркало! Оно — Столетьями в хрусталь заключено, Как в раковину жемчуг, — в том ларце Хранилось у хакана во дворце. Нет! Словно солнце в сундуке небес, Хранилось это зеркало чудес. Мудрец его украсить так решил, Что тайно сзади тайну изложил: «Вот зеркало, что отражает мир: Оно зенит покажет и надир, Его сиянью — солнце лишь пример, Его создатель — румский Искандер… Кто зеркало найдет в любой из стран, Тот обретет в нем дивный талисман, Послужит только раз оно ему, Но что судьбой указано ему, Что неизбежно испытает он, Что скрыто смутной пеленой времен,— Будь горе или счастье — все равно: Оно явиться в зеркале должно. Но зеркало заключено в ларец. Его открыть решится лишь храбрец, Кто муки духа может побороть, Не устрашась обречь на муки плоть… Есть мудростью венчанная страна, Зовется в мире Грецией она. Но и мудрейший среди греков грек — Лишь прах своей страны, лишь человек. Ты должен, человек, туда пойти. Знай, встретишь ты препятствия в пути. Три перехода трудных совершив, Препятствия на каждом сокрушив, Сверши последний переход, герой: Остановись перед большой горой, Пещеру обнаружишь в ней: она, Как ночь разлуки черная, черна. В пещере той живет Сократ-мудрец. Он, как Букрат, велик, стократ мудрец! Войдешь в пещеру. Если старец жив, Утешит он тебя, благословив. А если грек премудрый мертв уже, Ты к вечной обратись его душе — И узел затруднений всех твоих Премудрый дух развяжет в тот же миг…» Вот что прочел взволнованный Фархад: Застыл, как очарованный, Фархад. И он с тех пор забыл питье, еду, Одною думой жил он, как в бреду… Хакан в литавры бить велел. Гонцы Несутся по стране во все концы — Войскам китайским объявляют сбор, Войска идут, спешат… С тех самых пор Как купол древнего монастыря, Кружась, накрыл и сушу и моря, Никто столь многочисленную рать Не пробовал и не мечтал собрать… Намного их опережала весть, Народы им оказывали честь: Не как врагов встречали — как гостей, Вручали им ключи от крепостей. Полгода длился их поход, и вот Уже пред ними Греция встает.

[После великих подвигов, совершенных с помощью греческих мудрецов, Фархад находит Сократа, и тот говорит ему:]

«Свой дух и плоть к страданьям приготовь:

Великую познаешь ты любовь.

Тысячелетье уж прошло с тех пор, Как сам себя обрек я на затвор, Я горячо судьбу благодарю, Что наконец с тобою говорю. Ведь ждал все дни и ночи я тебя: Вот вижу я воочию тебя! Мой час пришел — я в вечность ухожу, Послушай, сын мой, что тебе скажу: Знай, этот мир для праведных людей — Узилище и торжество скорбей… Тот, кто от «я» отрекся, только тот К спасению дорогу обретет. Дороги же к спасенью нет иной, Помимо жертвенной любви земной. Любовь печалью иссушает плоть, В сухую щепку превращает плоть. А лишь коснется, пламенно-светла,— И вспыхнет щепка, и сгорит дотла. Тебе любовь земная предстоит, Которая тебя испепелит. Ее не сможешь ты преобороть; Ты обречен предать страданьям плоть. Отвержен будешь, одинок и сир, Но озаришь своей любовью мир. Слух о тебе до дальних стран дойдет, Он до южан и северян дойдет. Твоей любви прекрасная печаль Затопит и девятой сферы даль. Твоя любовь, страданьем велика, Преданьями пройдет и сквозь века. Где б ни были влюбленные — для них Священным станет прах путей твоих. Забудет мир о всех богатырях, О кесарях, хаканах и царях. Но о Фархаде будут вновь и вновь Народы петь, превознося любовь!.. Когда вернешься в свой родной Китай, Ты свойство талисмана испытай,— Открой ларец — и в зеркало смотри: Что скрыл художник у него внутри, Проступит на поверхность. Ты узришь Ту, от кого ты вспыхнешь и сгоришь… Любовь тебя пленит навек. Но знай: Как ни страдай в плену, как ни стенай, Но кто такой любовью жил хоть миг — Могущественней тысячи владык!..» Фархад унять волнения не мог, Едва переступив родной порог, Он, удержать не в силах чувств своих, Потребовал ключи от кладовых: Свою мечту увидит он теперь! Сокровищницы распахнул он дверь,— И вот ларец в его руках… о нет, Скажи: вместилище ста тысяч бед!.. Царевич всё же отомкнул замок И зеркало из ларчика извлек… Он увидал гряду гранитных скал — Их дикий строй долину замыкал. И там, на склонах каменной гряды, Людей каких-то видит он ряды. Они стоят, как будто вышли в бой, Толкуя оживленно меж собой. Но у людей — ни луков и ни пик, — Кирки в руках: долбят в камнях арык. Один из них, хоть молод он на вид, Всех возглавляя, сам долбит гранит, То действует киркою, то теслом, Каменотесным занят ремеслом. Как он печален! На него, скорбя, Глядит Фархад — и узнает себя! А в это время из-за острых скал Сюда отряд наездниц прискакал… Одна была — как шах средь всей толпы Как роза — лоб, ресницы — как шипы… Был облик пери лучезарно-юн, Она казалась солнцем между лун. Куда б ни обращала взор с седла, Сжигала вмиг сердца людей дотла… Глядит Фархад и видит, что она В ту сторону пустила скакуна, Где был он сам, печальный и худой, Изображен в работе над плитой. Когда же, перед ним остановись, Она его окликнула, смеясь, И всадницы лучистоокой взгляд Почувствовал каменотес Фархад,— Его черты покрыла смерти тень, И он упал, как раненый олень… Увидя, как упал его двойник, Едва пред ним блеснул той пери лик, Получше разглядеть решил Фархад Красавицу, чей смертоносен взгляд. Поднес он ближе зеркало к глазам, Взглянул — и простонал, и обмер сам, И на пол так же, как его двойник, Бесчувственно упал он в тот же миг.

[Хакан по совету врачей едет вместе с Фархадом, заболевшим от любви и душевных терзаний, на прекрасный остров, где юноша должен выздороветь. Но буря разлучает отца и сына.

Чудом спасшийся, Фархад подобран купцами. На их корабле он подружился с великим художником Шапуром.]

Свое происхожденье скрыл Фархад: «Что в этом проку?» — говорил Фархад. Об остальном сказал, но вкратце он: Про зеркало не смел признаться он. Сказал он так, что, мол, во сне одна Ему приснилась дивная страна. Он не читал, не слышал о стране Подобной им увиденной во сне, Но так она чудесно хороша, Что ею пленена навек душа. И вот — с тех пор он бросил край родной, Разыскивает этот рай земной. Приметы он привел своей мечты — Какие горы видел и цветы. Фархад уже готов был и про ту Красавицу сказать начистоту, Но застонал, и, не разжавши уст, Смертельно побледнел — и пал без чувств… Шапур немедля помощь оказал: Он голову Фархада поддержал, Виски ему натер, а также грудь, — Сумел ему сознание вернуть… Шапур сказал: «О кипарис Фархад, Не унывай, приободрись, Фархад! Осенних ветров ты изведал гнет, Но тверже будь — и ветер не согнет. Угодно было, видимо, судьбе, Чтоб ты мне всё поведал о себе. Итак — отчаяньем себя не мучь: К замку твоей мечты имею ключ. Настолько точно описал ты мне Тот край, который видел лишь во сне, Что я узнал его! Я был там сам! Я вновь влекусь к тем дивным небесам. Не может быть другой такой страны: Всё сходится, приметы все верны. Живительно-тепло погодье в ней, Обилье роз и плодородье в ней. Как сам Ирем, пленительно свежа Она от рубежа до рубежа. Армен — ее названье. Если ты Отправишься в страну своей мечты, Возьми меня, о друг мой дорогой, Своим проводником, своим слугой!..»

[И вот они прибыли в страну Армен.]

Картина, им представшая, была Поистине печальна, тяжела: Кляня свою судьбу, самих себя, Крепчайший камень этих гор долбя, С надсмотрщиком суровым во главе Трудились человек там сотни две, Изнурены, измучены трудом — Бессмысленно порученным трудом: Такой гранит был твердый, — ни куска Не скалывала ни одна кирка!.. Фархад глядел, и сердце сжалось в нем! Вскипели сразу гнев и жалость в нем! С глубокой складкой горя меж бровей Глядел он, не стерпел и крикнул: «Эй, Несчастные! Судьбой, как видно, вы, Подобно мне, угнетены, увы! Однако кто, за что обрек вас тут На этот тяжкий, безуспешный труд?.. Откройте вашу цель, и, может быть, Я чем-нибудь смогу вам пособить!..» «Ты спрашивал, теперь ответ внемли: Отчизна наша — это рай земли. Есть сорок крепостей у нас в стране, — Их башни с Зодиаком наравне. Венчает добродетелью страну Царица, наш оплот — Михин-Бану. От Афридуна род ведет она, И в мире, как Джамшид, она знатна… Есть у нее племянница Ширин, Как свет зари румянец у Ширин… Михин-Бану полна забот о ней, Навек ей дав приют в душе своей. Отраду в жизни находя одну, Лишь для нее живет Михин-Бану. А о труде своем что скажем мы? Арык ведем в гранитном кряже мы… Порою эта гурия пиры Устраивает в том конце горы. Дворцу под стать — окрестность хороша: Как дивный рай, вся местность хороша… Ах, видно, нет и рая без беды: Ни капли на вершине нет воды! Однако, по сужденью знатоков, Исход из положения таков: Пробить арык — и из ручья тогда На запад, мол, поднимется вода… Не только мало жизни нам одной, Но если б жить нам столько, сколько Ной, И то нам этот не пробить арык,— Столь непосилен труд и столь велик!..» Их повести печальной внял Фархад, За них страдая, застонал Фархад: «О ты, несправедливая судьба! О, с камнем непосильная борьба! А я такие знанья берегу И неужели им не помогу? Хоть я не для того пришел сюда, Но слишком велика у них беда…» Оставить их не мог беспечно он: Горн попросил и мех кузнечный он… Ковал кирки под стать своим рукам: Одна — равнялась десяти киркам! Почтительно застыв, толпа людей Ждала, что будет делать чародей… Как будто их сомнения прочел, Фархад к черте арычной подошел, Киркой взмахнул — и вот уже громит Он богатырскою рукой гранит… Воскликнула Ширин: «Кто ж он такой, Наш гость, творящий чудеса киркой? Он добровольно нам в беде помог, — Действительно, его послал к нам бог! Он птица счастья, что сама влететь Решилась в нашу горестную сеть… Чем эту птицу счастья привязать? Ей нужно уваженье оказать!» Она приказ дала седлать коней, — Михин-Бану сопутствовала ей… Для уловленья в сеть ее красы,— Как два аркана черных, две косы — Две черных ночи, и меж той и той Пробор белел камфарною чертой. Злоумышляла с бровью будто бровь, Как сообща пролить им чью-то кровь, И на Коране ясного лица Быть верными клялись ей до конца… Фархад, узрев Ширин, окаменел, То сердцем леденел, то пламенел. Но и сама Ширин, чей в этот миг Под пеленою тайны вспыхнул лик, К нему мгновенной страстью занялась, Слезами восхищенья облилась. На всем скаку остановив коня, Едва в седле тончайший стан склоня, Тот жемчуг, что таят глубины чувств, Рассыпала, открыв рубины уст: «О доблестнейший витязь, в добрый час Пришедший к нам, чтоб осчастливить нас! С обычными людьми не схож, ты нам Загадка по обличью и делам. По виду — скорбен, изможден и хил, Ты не людскую силу проявил,— Не только силу, но искусство! Нет, Не знал еще такого чуда свет!..» Едва Ширин свой приоткрыла лик, Фархад ее узнал и в тот же миг, С глубоким стоном, мертвеца бледней, Как замертво свалился перед ней… Фархад вторые сутки там лежал, То — будто бы дышал, то — не дышал. При нем, не отходя ни шагу прочь, Ширин с Шапуром были день и ночь. Когда же непреодолимый сон Им в третью ночь сковал глаза, — то он Глаза открыл, очнулся — и не мог Понять никак, что это за чертог, Как он сюда попал и почему Столь пышно ложе постлано ему?.. И вдруг он вспомнил, как к нему пришла Та, что была, как солнце, вся светла. Что с ней беседы удостоен был, Что награжден своей мечтой он был… Здесь он подумал: «Я пред ней в долгу. Чем благодарность высказать могу Ей, луноликой, светлой пери, ей, Так снизошедшей к участи моей? Арык — ее заветная мечта, Так пусть не будет тщетною мечта! Хоть жизни нашей скоротечен срок (Не знаю, мне какой намечен срок), Но ровно столько я хотел бы жить, Чтоб это дело с честью завершить…» И вот опять киркой он замахал, Опять гранит в горах загромыхал: Что ни размах руки — то грома треск, Что ни удар кирки — то молний блеск… Ширин таилась: с кем ей говорить, Какому другу сердце ей открыть? Ах, первая любовь всегда робка,— Ширин блюла достоинство пока. Проходят дни, а всё грустна Ширин, Не ест, не пьет, не знает сна Ширин. То вдруг решает: «Я пойти должна!» То вдруг и мысль об этом ей страшна. Честь говорит ей: «Нет», а сердце: «Да!» Кто скажет ей — что благо, что беда?.. Гранитных скал стал жителем Фархад — Стал скалосокрушителем Фархад. Подтянет свой кушак потуже он — Одним ударом рушит целый склон; Махнет, как бы игрушкой, он киркой — Смахнет скалы верхушку он киркой. Он низвергал за глыбой глыбу в степь — Обрушиться хребты могли бы в степь! Осколки били по луне, но ей Был ореол защитой от камней… Так исподволь всё дело шло к концу, Арык уже был подведен к дворцу… Когда он это дело завершил, И город он снабдить водой решил. А город был внизу, и без воды Там огороды гибли и сады. Фархад исчислил высоту — она Двум тысячам локтей была равна. И с этой кручи вниз пустил Фархад За водопадом в город — водопад. И так благодаря его трудам Все люди воду получили там… «Рекою жизни» тот арык с тех пор Зовется у людей армянских гор, И «Морем избавленья» — водоем Народ прозвал на языке своем… Царил тогда на западе один Могучий, именитый властелин, Аджамский шах и аравийский шах, — Скажи: он был полуазийский шах. Хосроя внук, Хормуза сын он был. Хосров Парвиз — так в мире он прослыл… А в это время разнеслась молва (Вскружилась у Хосрова голова), Что гурия одна, покинув рай, В мир снизошла, избрав армянский край; Что чистотой ее озарена, Как солнцем, та счастливая страна… В его воображенье день и ночь Была она, не отступая прочь… Дворца привратник доложил Бану: Мол, счастье правит повод в их страну, Пришел от самого Хосрова, мол, Вельможный, благороднейший посол… И вот — Бану одна В пучину дум душой погружена. Ни родом, ни державою своей, Ни в чем Хосров не уступает ей, Напротив, лестен очень этот брак, — Страну б ее упрочил этот брак. Но вспоминался ей Фархад, и вновь От жалости в ней холодела кровь… Хосрову отказать? Придет он в гнев: Легко джейрана одолеет лев… Так сеяла старательно она Соображений разных семена И, видя, что плодов посева нет, Племянницу призвала на совет: «Послала испытанье нам судьба. Решай сама, а я, увы, слаба». И гурия, суть дела разобрав, Воскликнула, лицом к земле припав: «…Твой приговор скорей изречь прошу, Скорей обрушить скорби меч прошу. Иль заживо низвергни ты меня, Как у индусов, в капище огня: Пусть плоть моя избавится в огне От сотен тысяч мук, сужденных мне; Пусть я, подобно волосам моим, Вся превращусь в кудрявый, легкий дым. И даже и стенать не стала б я, Освободила б мир от жалоб я. И одинокий мученик Фархад! Прости: так будет лучше мне, Фархад. Я — лишь мечта твоя, однако ты Пожертвовал всей жизнью для мечты. И мне, поверь, достаточно самой Сознания, что ты в мечте — со мной…»

[Они решают отказать шаху под тем предлогом, что Ширин смертельный враг замужества.]

Парвиз, поднявший гнева острый меч, Решив страну армян войне обречь, Собрал такую силу, что и сам Не ведал счета всем своим бойцам… А нери думу думала одну — Она с военачальником Бану Фархаду в горы весть передала: Мол, таковы у них в стране дела,— Его судьба, увы, ее страшит, Пусть он укрыться в крепости спешит. Не думал он в укрытие засесть, Но, чтоб обиды пери не нанесть, Он всё же нужным счел туда пойти, Но с тем, чтоб не остаться взаперти… Над крепостью была одна скала — Быть башней крепости небес могла. На ней Фархад решил осады ждать, Чтоб камни в осаждающих метать… Хосров на ту скалу направил взгляд, Где на вершине пребывал Фархад, Как жемчуг драгоценный на челе, Хосров его заметил на скале… И кликнул шах: «Эй, люди, кто храбре Ко мне его доставьте поскорей…» Увидел с высоты своей Фархад, Что мчится в десять всадников отряд, И громко закричал оттуда вниз: «Эй ты, сардар! Хосров ли ты Парвиз, Иль не Хосров, но уши ты открой И вслушайся в мои слова, герой! Своих людей ко мне ты с чем послал? Когда б меня ты в гости приглашал, То разве приглашенья путь таков, Что требовал бы сорока подков? А если смерти ты меня обрек, Мне это — не во вред, тебе — не впрок, И грех пред богом и перед людьми За десять неповинных жертв прими… Дорогой гнета день и ночь скача, Конем насилья всё и всех топча, Ты тем ли горд, что кровь и произвол Ты в добродетель царскую возвел? Моею речью можешь пренебречь, Но страшно мне, что ты заносишь меч И тучу войск на ту страну ведешь, Куда тебя вела любовь… О, ложь! Свои уста, язык свой оторви — Ты говорить не смеешь о любви!..»

[Обманом Фархад захвачен в плен.]

Без чувств был к шаху принесен Фархад, Тиран был так его плененыо рад, Что, царственных не пожалев даров, Людей по-царски одарил Хосров. С Фархада он аркан сорвать велел, Всего цепями оковать велел. Врача позвав, распорядился он, Чтоб был Фархад в сознанье приведен. Открыл глаза несчастный пленник — ах! Он скован! Цепи на руках, ногах!.. Нет, он не спит, не бредит — он здоров: На троне перед ним — тиран Хосров… Дивясь его достоинству, Хосров На вид как будто стал не так суров… Величественно опершись на меч, Он с пленником повел такую речь:

Хосров

Кто ты, безумец, и родился где? Фархад

Что для безумца родина? Нигде! Хосров

Каким владеешь в жизни ремеслом? Фархад

Горением любви, враждой со злом. Хосров

Кто ж ремеслом таким бывает сыт? Фархад

Горящий сыт огнем, — любовь гласит.

X о с р о в

Не сказка ли твоя любовь навек?

Ф а р х а д

То знает лишь горящий человек…

X о с р о в

Давно ль твое горенье началось?

Ф а р х а д

Когда душа и тело были врозь.

X о с р о в

Не отречешься ль от любви своей?

Ф а р х а д

Сам отрекись от этих слов скорей.

X о с р о в

Что ты считаешь мукой для любви?

Ф а р х а д

Страшней всего — разлука для любви.