Нет у любви бесследно сгинуть права...

— Правда, я пьян, и от такого напитка, что никогда опьянение это не пройдет. А помнишь ли ты, королева Изольда, тот чудный, жаркий день в открытом море? Тебе захотелось пить — помнишь ли, королевская дочь? Мы выпили оба из одного кубка. С той поры я всегда был пьян, и плохим опьянением…

Позабавившись дураком, король велел подать себе коня и ястребов и увел с собой на охоту рыцарей и оруженосцев.

— Государь, — сказала ему Изольда, — я чувствую себя усталой и расстроенной. Дозволь мне отдохнуть в моей комнате, я не могу более слушать эти глупые шутки.

Она удалилась, задумавшись, в свою комнату, села на постель и сильно загоревала:

— Несчастная я! Для чего я родилась? На сердце у меня тяжело и печально. Бранжьена, дорогая сестра, жизнь моя так сурова и жестока, что лучше было бы умереть. Там какой-то помешанный, выстриженный накрест, пришел в недобрый час: этот юродивый, этот жонглер — волшебник или знахарь, он в точности знает все обо мне, о моей жизни; знает такое, чего никто не ведает, кроме тебя, меня и Тристана; он узнал это, бродяга, гаданьем и колдовством…

— Успокойтесь, королева, — сказала Бранжьена, — сегодня вы только и знаете, что проклинать и отлучать. Где вы научились такому делу? Но, может быть, этот человек — посланец Тристана?

— Не думаю, я его не признала. Но пойди за ним, дорогая, поговори с ним, посмотри, не признаешь ли ты его…

— Бранжьена, благородная Бранжьена, заклинаю тебя богом, сжалься надо мной!

— Какой дьявол научил тебя моему имени, противный дурак?

— Давно я его знаю, красавица! Клянусь моей головой, некогда белокурой; если разум ее покинул, то виною тому ты, красавица. Не ты ли должна была оберечь любовное зелье, которое я выпил в открытом море? Было жарко, Изольда отпила из серебряного кубка и подала его мне. Ты одна это знаешь, красавица, — разве не помнишь ты этого более?

— Нет, — отвечала Бранжьена и, взволнованная, бросилась к комнате Изольды.

Но помешанный побежал вслед за ней с криком: «Сжалься!»

Он вошел, увидел Изольду, кинулся к ней, протянул руки и хотел прижать ее к своей груди; но, застыдившись, вся в холодном поту от волнения, она откинулась назад, избегая его. Видя, что она от него отстраняется, Тристан затрепетал от стыда и гнева, отошел к стене у двери и сказал своим по-прежнему измененным голосом:

— Да, я слишком долго жил, если дожил до дня, когда Изольда меня отталкивает, не удостаивает любви, презирает меня. О Изольда, кто сильно любит, не скоро забывает! О Изольда, прекрасен и дорог полноводный ручей, который разливается и бежит широкими светлыми волнами; когда он высохнет, он ни к чему не годен. Такова любовь, которая иссякла…

Узнает ли она хоть этот перстень из зеленой яшмы, который когда-то мне подарила, плача и целуя меня, в день расставания? С этим маленьким перстнем из яшмы я никогда не разлучался: часто я просил у него совета в моих печалях, часто орошал горькими слезами зеленую яшму.

Изольда увидела перстень. Она широко раскрыла руки:

— Вот я! Возьми меня, Тристан!

…— Разве не думаешь ты, что мне было бы отраднее, если бы ты узнала меня при одном напоминании о былой любви? Разве дело в звуке моего голоса? Звук моего сердца — вот что ты должна была услышать!

— Милый, — сказала Изольда, — я, быть может, услышала его раньше, чем ты думаешь, но мы окружены кознями: могла ли я… последовать своему влечению, подвергая тебя опасности быть схваченным и убитым на моих глазах? Я оберегала себя, оберегала и тебя. Ни твое напоминание о былой жизни, ни звук твоего голоса, ни самый этот перстень ничего мне не доказывают, так как все может быть злым делом волшебника. Но при виде перстня я сдаюсь. Разве не клялась я, что, как только его увижу, хотя бы мне погибнуть, я исполню все, что ты пожелаешь, будет ли то мудро или безумно? Мудро или безумно, я твоя: возьми меня, Тристан!..

Чтобы позабавиться юродивым, слуги приютили его под лестницей залы, как собаку в конуре. Он смиренно выносил их насмешки и удары, потому что порой, приняв свое прежнее обличье и красоту, он шел из своей берлоги в горницу королевы.

Но спустя несколько дней две служанки заподозрили обман и предупредили Андрета. Тот приставил к женскому покою трех хорошо вооруженных дозорных…

Тристан замахнулся палкой. Слуги испугались и дали ему пройти. Он заключил Изольду в свои объятия.

— Надо мне бежать, дорогая, ибо вскоре меня узнают. Надо бежать, и, без сомнения, я уже никогда не вернусь. Смерть моя близка: вдали от тебя я умру с тоски.

— Обними меня крепко, мой милый, и прижми так сильно, чтобы в этом объятии наши сердца разорвались и души улетели! Увези меня в счастливую страну, о которой ты некогда говорил: в страну, откуда никто не возвращается, где чудесные певцы поют бесконечные песни. Увези меня!

— Да, я увезу тебя в счастливую страну живых. Срок близится: разве мы не испили с тобой все горе и всю радость? Срок близится. Когда он настанет и я позову тебя, Изольда, — придешь ли ты?

— Зови меня, друг. Ты знаешь, что я приду.

— Да вознаградит тебя за это господь, дорогая!

Когда он выходил из комнаты, дозорные кинулись на него, но юродивый громко расхохотался, завертел палкой и крикнул:

— Вы меня гоните, славные сеньеры? К чему это? Мне нечего здесь больше делать, ибо моя госпожа посылает меня далеко, чтобы приготовить ей светлый покой, который я ей обещал, хрустальный покой, цветущий розами, сияющий утром, когда его освещает солнце!..

Едва вернулся он в Бретань, в Карэ, как ему пришлось, в помощь своему дорогому товарищу Каэрдину, воевать с одним бароном по имени Бедалис. Он попал в засаду, устроенную Беда-лисом и его братьями. Тристан убил семерых братьев, но сам был ранен ударом копья, которое было отравлено…

Он почувствовал, что жизнь его угасает, понял, что приходится ему умирать. Тогда он захотел снова повидать белокурую Изольду. Но как добраться до нее? Он так ослабел, что умер бы на море; а если бы и доехал до Корнуэльса, то как там избегнуть врагов? Он стонет, яд терзает его; он ждет смерти.

Он позвал к себе тайком Каэрдина, чтобы поведать ему свое горе, ибо они любили друг друга верной любовью. Он пожелал, чтобы никого не было в его горнице, кроме Каэрдина, и никого в соседних покоях. Изольда, жена его, удивилась в душе такому странному желанию. Это встревожило ее, и она захотела услышать, о чем они будут говорить. Припав в соседней комнате к стене, у которой стояла постель Тристана, она прислушалась. Один из ее верных слуг сторожил за дверью, чтобы никто ее не поймал,

Тристан собрался с силами, поднялся, прислонился к стене. Каэрдин сел возле него, и оба тихо заплакали. Они оплакивали свое доброе товарищество по оружию, так рано прерванное, свою великую дружбу, свою любовь, и каждый из них сокрушался о другом.

— Славный, дорогой друг, — сказал Тристан, — я на чужбине, где нет у меня ни родных, ни друзей, кроме тебя одного: ты здесь один был мне радостью и утешением. Перед смертью я хотел бы повидаться с белокурой Изольдой. Но как, какой хитростью дать ей знать, в какой я нужде? Ах, если бы я нашел посланца, который согласился бы отправиться к ней, она бы приехала, — так сильно она меня любит. Каэрдин, дорогой товарищ, прошу тебя во имя нашей дружбы, твоего благородного сердца, нашего товарищества: попытайся ради меня, и если ты отвезешь мое послание, я стану вассалом и буду любить тебя более всех людей…