Нет у любви бесследно сгинуть права...

15

Прибрежья, где черный мой стяг прошумел, Сикилия, Понт и Эллада, Вовек не забудут Гаральдовых дел, Набегов Гаральда Гардрада!

16

Как вихорь обмел я окрайны морей, Нигде моей славе нет равной! Согласна ли ныне назваться моей, Звезда ты моя, Ярославна?»

17

В Норвегии праздник веселый идет: Весною, при плеске народа, В ту нору, как алый шиповник цветет, Вернулся Гаральд из похода.

18

Цветами его корабли обвиты, От сеч отдыхают варяги, Червленые берег покрыли щиты И с черными вранами стяги.

19

В ладьях отовсюду к шатрам парчевым Причалили вещие скальды И славят на арфах, один за другим, Возврат удалого Гаральда.

20

А сам он у моря, с веселым лицом, В хламиде и в светлой короне, Норвежским избранный от всех королем, Сидит на возвышенном троне.

21

Отборных и гридней и отроков рой Властителю служит уставно; В царьградском наряде, в короне златой, С ним рядом сидит Ярославна.

22

И, к ней обращаясь, Гаральд говорит С любовью в сияющем взоре: «Все, что пред тобою цветет и блестит, И берег и синее море,

23

Цветами убранные те корабли, И грозные замков твердыни, И людные веси норвежской земли, И все, чем владею я ныне,

24

И слава, добытая в долгой борьбе, И самый венец мой державный, И все, чем я бранной обязан судьбе, — Все то я добыл лишь на вено тебе, Звезда ты моя, Ярославна!»

СТАВР ГОДИНОВИЧ

Былина

Во стольном было городе во Киеве, У ласкового князя у Владимира, Как было пированье — почестный пир На многие князи на бояры, На всех тех гостей званых-браныих, Званых-браных гостей, приходящиих. Все на пиру наедалися, Все на честном напивалися, Все на пиру порасхвастались: Иной хвалится добрым конем, Иной хвалится шелковым портом, Иной хвалится селами со приселками, Иной хвалится городами с пригородками, Иной хвалится родной матушкой, А безумный хвастает молодой женой. Из тоя из земли Ляховицкия Сидел молодой Ставер сын Годинович: Он сидит за столом, да сам не хвастает. Испроговорил Владимир стольнокиевский: — Ай же ты, Ставер сын Годинович! Ты что сидишь сам да не хвастаешь? Аль нет у тебя сел со приселками, Аль нет городов с пригородками, Аль нет у тебя добрых комоней, Аль не славна твоя родна матушка, Аль не хороша твоя молода жена? Говорит Ставер сын Годинович: — Хотя есть у меня села со приселками, Хотя есть города с пригородками, Да то мне, молодцу, не похвальба; Хотя есть у меня добрых комоней, Добры комони стоят, всё не ездятся, Да то мне, молодцу, не похвальба; Хоть славна моя родна матушка, Да и то мне, молодцу, не похвальба; Хоть хороша моя молода жена, Так и то мне, молодцу, не похвальба: Она всех князей-бояр да все повыманит, Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет. Все на пиру призамолкнули, Сами говорят таково слово: — Ты, солнышко Владимир стольнокиевский, Засадим-ка Ставра в погреба глубокие, Так пущай-ка Ставрова молода жена Нас, князей-бояр, всех повыманит, Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет, А Ставра она из погреба повыручит! А и был у Ставра тут свой человек. Садился на Ставрова на добра коня, Уезжал во землю Ляховицкую Ко той Василисте Микуличной: — Ах ты ей, Василиста дочь Микулична! Сидишь ты пьешь да прохлаждаешься, Над собой невзгодушки не ведаешь: Как твой Ставер да сын Годинович Посажен в погреба глубокие; Похвастал он тобой, молодой женой, Что князей-бояр всех повыманит, А солнышка Владимира с ума сведет. Говорит Василиста дочь Микулична: — Мне-ка деньгами выкупать Ставра — не выкупить; Мне-ка силой выручать Ставра — не выручить; Я могу ли нет Ставра повыручить Своей догадочкою женскою! Скорешенько бежала она, Подрубила волоса по-молодецки-де, Накрутилася Васильем Микуличем, Брала дружинушки хоробрыя, Сорок молодцев удалых стрельцов, Сорок молодцев удалых борцов, Поехала ко граду ко Киеву. Не доедучи до града до Киева, Пораздернула она хорош-бел шатер, Оставила дружину у бела шатра, Сама поехала ко солнышку Владимиру. Бьет челом, поклоняется: — Здравствуй, солнышко Владимир стольнокиевский С молодой княгиней со Апраксией! Говорил Владимир стольнокиевский: — Ты откудашний, удалый добрый молодец, Ты коей орды, ты коей земли, Как тебя именем зовут, Нарекают тебя по отчеству? Отвечал удалый добрый молодец: — Что я есть из земли Ляховицкия, Того короля сын Ляховицкого, Молодой Василий Микулич-де; Я приехал к вам о добром деле — о сватанье На твоей любимыя на дочери. Говорил Владимир стольнокиевский: — Я схожу — со дочерью подумаю. Приходит он ко дочери возлюбленной: — Ах ты ей же, дочь моя возлюбленна! Приехал к нам посол из земли Ляховицкия, Того короля сын Ляховицкого, Молодой Василий Микулич-де, Об добром деле — об сватанье На тебе, любимыя на дочери: Что же мне с послом будет делати? Говорила дочь ему возлюбленна: — Ты ей, государь родной батюшка! Что у тебя теперь на разуме: Выдаешь девчину сам за женщину! Речь-поговоря — все по-женскому; Перески тоненьки — все по-женскому; Где жуковинья были — тут место знать; Стегна жмет — все добра бережет. Говорил Владимир стольнокиевский: — Я схожу посла поотведаю. Приходит к послу земли Ляховицкия, Молоду Василью Микуличу: — Уж ты молодой Василий сын Микулич-де Не угодно ли с пути со дороженьки Сходить тебе во парную во баенку? Говорил Василий Микулич-де: — Это с дороги не худо бы! — Стопили ему нарну баенку. Покуда Владимир снаряжается, Посол той поры во баенке испарился, С байны идет — ему честь отдает: — Благодарствуй на парной на баенке! Говорил Владимир стольнокиевский: — Что же меня в баенку не подождал? Я бы в байну пришел — тебе жару поддал, Я бы жару поддал и тебя обдал. Говорил Василий Микулич-де: — Что ваше дело домашнее, Домашнее дело, княженецкое; А наше дело посольское: Недосуг нам долго чваниться, Во баенке долго нам париться; Я приехал об добром деле — об сватанье На твоей любимыя на дочери. Говорил Владимир стольнокиевский: — Я схожу — с дочерью подумаю. Приходит он ко дочери возлюбленной: — Ты ей же, дочь моя возлюбленна! Приехал есть посол земли Ляховицкия Об добром деле — об сватанье На тебе, любимыя на дочери; Что же мне с послом будет делати? Говорит как дочь ему возлюбленна: — Ты ей, государь мой родной батюшко! Что у тебя теперь на разуме: Выдаешь девчину за женщину! Речь-поговоря — все по-женскому; Перески тоненьки — все по-женскому; Где жуковинья были — тут место знать. Говорил Владимир стольнокиевский: — Я схожу посла да поотведаю. Приходит ко Василию Микуличу, Сам говорил таково слово: — Молодой Василий Микулич-де! Не угодно ль после парной тебе баенки Отдохнуть во ложни во теплыя? — Это после байны не худо бы! Как пошел он во ложню во теплую, Ложился на кровать на тесовую, Головой-то ложился, где ногам быть, А ногами ложился на подушечку. Как шел туда Владимир стольнокиевский, Посмотрел во ложню во теплую: Есть широкия плеча богатырския. Говорит посол земли Ляховицкия, Молодой Василий Микулич-де: — Я приехал о добром деле — об сватанье На твоей любимыя на дочери; Что же ты со мной будешь делати? Говорил Владимир стольнокиевский: — Я пойду — с дочерью подумаю. Приходит ко дочери возлюбленной: — Ай же, дочь моя возлюбленна! Приехал посол земли Ляховицкия, Молодой Василий Микулич-де, За добрым делом — за сватаньем На тебе, любимыя на дочери; Что же мне с послом будет делати? Говорила дочь ему возлюбленна: — Ты ей, государь родной батюшко! Что у тебя теперь на разуме: Выдаешь девчину сам за женщину! Говорил Владимир стольнокиевский: — Я схожу посла да поотведаю. — Ах ты, молодой Василий Микулич-де! Не угодно ли с моими дворянами потешиться, Сходить с ними на широкий двор, Стрелять в колечко золоченое, Во тоя в острии ножевыя, Расколоть-то стрелочку надвое, Чтоб были мерою равненьки и весом равны? Стал стрелять стрелок перво князевый: Первый раз стрелил он — не дострелил, Другой раз стрелил он — перестрелил, Третий раз стрелил он — не попал. Как стал стрелять Василий Микулич-де, Натягивал скоренько свой тугой лук, Налагает стрелочку каленую, Стрелял в колечко золоченое, Во тоя острея во ножевая, Расколол он стрелочку надвое, Они мерою равненьки и весом равны, Сам говорит таково слово: — Солнышко Владимир стольнокиевский! Я приехал об добром деле — об сватанье На твоей на любимыя на дочери; Что же ты со мной будешь делати? Говорил Владимир стольнокиевский: — Я схожу-пойду — с дочерью подумаю. Приходит к дочери возлюбленной: — Ай же ты, дочь моя возлюбленна! Приехал есть посол земли Ляховицкия, Молодой Василий Микулич-де, Об добром деле — об сватанье На тебе, любимыя на дочери; Что же мне с послом будет делати? Говорила дочь ему возлюбленна: — Что у тебя, батюшко, на разуме: Выдаешь ты девчину за женщину! Речь-поговоря — все по-женскому; Перески тоненьки — все по-женскому; Где жуковинья были — тут место знать. — Я схожу посла поотведаю. Он приходит к Василью Микуличу, Сам говорит таково слово: — Молодой Василий Микулич-де, Не угодно ли тебе с моими боярами потешиться, На широком дворе поборотися? Как вышли они на широкий двор, Как молодой Василий Микулич-де Того схватил в руку, того в другую, Третьего склеснет в середочку, По трое за раз он наземь дожил, Которых положит — тыи с места не стают. Говорил Владимир стольнокиевский: — Ты молодой Василий Микулич-де! Укроти-ко свое сердце богатырское, Оставь людей хоть нам на семена! Говорил Василий Микулич-де: — Я приехал о добром деле — об сватанье На твоей любимыя на дочери; Буде с чести не дашь, возьму не с чести, А не с чести возьму — тебе бок набью! Не пошел больше к дочери спрашивать, Стал он дочь свою просватывать. Пир идет у них по третий день, Сего дня им идти к божьей церкви. Закручинился Василий, запечалился. Говорил Владимир стольнокиевский: — Что же ты, Василий, не весел есть? Говорит Василий Микулич-де: — Что буде на разуме невесело: Либо батюшка мой помер есть, Либо матушка моя померла. Нет ли у тебя загусельщиков, Поиграть во гуселышка яровчаты? Как повынустили они загусельщиков, Все они играют, все невесело. — Нет ли у тя молодых затюремщиков? Повыпустили молодых затюремщиков, Все они играют, все невесело. Говорит Василий Микулич-де: — Я слыхал от родителя от батюшка, Что посажен наш Ставр сын Годинович У тебя во погреба глубокие: Он горазд играть в гуселышки яровчаты. Говорил Владимир стольнокиевский: — Мне новыпустить Ставра — Мне не видеть Ставра; А не выпустить Ставра — Так разгневить посла! А не смет посла он поразгневати — Повыпустил он Ставра вон из погреба. Он стал играть в гуселышки яровчаты — Развеселился Василий Микулич-де… Говорил Василий Микулич-де: — Солнышко Владимир стольнокиевский! Спусти-ка Ставра съездить до бела шатра, Посмотреть дружинушки хоробрые! Говорил Владимир стольнокиевский: — Мне спустить Ставра — не видать Ставра, Не спустить Ставра — разгневить посла! А не смеет он посла да поразгневати. Он спустил Ставра съездить до бела шатра, Посмотреть дружинушки хоробрыя. Приехали они ко белу шатру, Зашел Василий в хорош-бел шатер, Снимал с себя платье молодецкое, Одел на себя платье женское, Сам говорил таково слово: — Теперича, Ставер, меня знаешь ли? Говорит Ставер сын Годинович: — Молода Василиста дочь Микулична! Уедем мы во землю Политовскую! Говорит Василиста дочь Микулична: — Не есть хвала добру молодцу, Тебе, воровски из Киева уехати, Поедем-ка свадьбу доигрывать! Приехали ко солнышку Владимиру, Сели за столы за дубовые. Говорил Василий Микулич-де: — Солнышко Владимир стольнокиевский! За что был посажен Ставер сын Годинович У тебя во погреба глубокие? Говорил Владимир стольнокиевский: — Похвастал он своей молодой женой, Что князей-бояр всех повыманит, Меня, солнышка Владимира, с ума сведет. — Ай ты ей, Владимир стольнокиевский! А ныне что у тебя теперь на разуме: Выдаешь девчину сам за женщину, За меня, Василисту за Микуличну? Тут солнышку Владимиру к стыду пришло; Повесил свою буйну голову, Сам говорил таково слово: — Молодой Ставер сын Годинович! За твою великую за похвальбу Торгуй во нашем городе во Киеве, Во Киеве во граде век беспошлинно! Поехали во землю Ляховицкую, Ко тому королю Ляховицкому. Тут век про Ставра старину поют Синему морю на тишину, Вам всем, добрым людям, на послушанье.

В. А. ЖУКОВСКИЙ

Из переложения «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечеткою кличет. «Полечу, — говорит, — чечеткою по Дунаю, Омочу бобровый рукав в Каяле-реке, Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его». Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая: «О ветер, ты ветер! К чему же так сильно веешь? На что же наносишь ты стрелы ханские Своими легковейными крыльями На воинов лады моей? Мало ль подоблачных гор твоему веянью? Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью? На что ж, как ковыль-траву, ты развеял мое веселие?» Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи: «О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река! Ты пробил горы каменные Сквозь землю Половецкую; Ты, лелея, нес суда Святославовы к рати Кобяковой: Прилелей же ко мне ты ладу мою, Чтоб не слала к нему по утрам, по зарям слез я на море!» Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи «Ты светлое, ты пресветлое солнышко! Ты для всех тепло, ты для всех красно! Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей, Что ж в безводной степи луки им сжало жаждой И заточило им тулы печалию?»

НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ

Из перевода «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

Над широким берегом Дуная, Над великой Галицкой землей Плачет, из Путивля долетая, Голос Ярославны молодой: «Обернусь я, бедная, кукушкой, По Дунаю-речке полечу И рукав с бобровою опушкой, Наклонясь, в Каяле омочу. Улетят, развеются туманы, Приоткроет очи Игорь-князь, И утру кровавые я раны, Над могучим телом наклонясь». Далеко в Путивле, на забрале, Лишь заря займется поутру, Ярославна, полная печали, Как кукушка, кличет на юру: «Что ты, Ветер, злобно повеваешь, Что клубишь туманы у реки, Стрелы половецкие вздымаешь, Мечешь их на русские полки? Чем тебе не любо на просторе Высоко под облаком летать, Корабли лелеять на просторе, За кормою волны колыхать? Ты же, стрелы вражеские сея, Только смертью веешь с высоты. Ах, зачем, зачем мое веселье В ковылях навек развеял ты?» На заре в Путивле причитая, Как кукушка раннею весной, Ярославна плачет молодая, На стене рыдая городской: «Днепр мой славный! Каменные горы В землях половецких ты пробил, Святослава в дальние просторы До полков Кобяковых носил. Возлелей же князя, господине, Сохрани на дальней стороне, Чтоб забыла слезы я отныне, Чтобы жив вернулся он ко мне!» Далеко в Путивле, на забрале, Лишь заря займется поутру, Ярославна, полная печали, Как кукушка, кличет на юру: «Солнце трижды светлое! С тобою Каждому приветно и тепло. Что ж ты войско князя удалое Жаркими лучами обожгло? И зачем в пустыне ты безводной Под ударом грозных половчан Жаждою стянуло лук походный, Горем переполнило колчан?»

ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ

ПЕВЦУ «СЛОВА»

Стародавней Ярославне тихий ропот струн: Лик твой скорбный, лик твой бледный, как и прежде, юн. Раным-рано ты проходишь по градской стене, Ты заклятье шепчешь солнцу, ветру и волне, Полететь зегзицей хочешь в даль, к реке Каял, Где без сил, в траве кровавой, милый задремал. Ах, о муже-господине вся твоя тоска! И, крутясь, уносит слезы в степи Днепр-река. Стародавней Ярославне тихий ропот струн. Лик твой древний, лик твой светлый, как и прежде, юн. Иль певец безвестный, мудрый, тот, кто «Слово» спел, Все мечты веков грядущих тайно подсмотрел? Или русских женщин лики все в тебе слиты? Ты — Наташа, ты — и Лиза, и Татьяна — ты! На стене ты плачешь утром… Как светла тоска! И, крутясь, уносит слезы песнь певца — в века!

1912

ПАВЕЛ АНТОКОЛЬСКИЙ

ИЗ ПОЭМЫ «ЯРОСЛАВНА»

1

Над какою стеной зубчатой Слышен голос тот стародавний? Иль поют за Днепром девчата О прабабке своей Ярославне? Или, может, в снегах Урала, Где ощерена вся природа, Сказки горные собирала Ярославна, душа народа?.. Или, может, фронтам в усладу, По ночам, на волне короткой, Льется песня такого складу, Песня женщины нашей кроткой?.. Там железо грохочет в тучах, Там свинцовая вьюга хлещет, Бьются реки в корчах падучих, На все сущее смерть клевещет. Так не бойся, не плачь, стихия! Пусть одной только песней женской Только эти губы сухие Отвечают муке вселенской. Есть у женщин такое право: В половодьях любой непогоды Быть надежною переправой Через беды и через годы. Льется песня та золотая, Никогда уже не истлеть ей. Это время поет, влетая В огневые врата столетья. Ну, так вспыхни же и не стихни, Так склонитесь же, слов не тратя, И прислушайтесь к песне ихней — Вы, мужья, сыновья и братья.

2

Полечу зегзицей по Дунаю. Ой, не знаю, где он за Карпатами, То ли умер, то ли жив, не знаю, То ль зарыт германскими лопатами. Полечу зегзицею далече, Омочу бебрян рукав, не вымою. Может, он железом искалечен, Может, в ту же ночь непоправимую. В ту ли ночь, а может, и не в ту же. Сколько их прошло, никем не считано. А о чем кричит ночная стужа, Не пойму никак, о чем кричит она. Ты не плачь, я и сама б умела, Да не плачу, выстою пред гибелью. Я сама бледна, белее мела, Да не твой мороз лицо мне выбелил. Встань же, солнце, милое трикраты, Как вставало, помнишь, в годы ранние. Никакой не может быть утраты, Нет отчаянья. Нет умирания. Мы сойдемся и дровец наколем, Накалим времянку мы ко времени. Мы студить жилище не позволим, Жены человеческого племени. Мы наварим щей, хлебов намесим. Если жив, откликнись только голосу. Сколько нас — сочти страну по весям. Сколько нас — сочти поля по колосу.

3

Я знаю, как росла ты, как училась В Путивле иль в Чернигове, дитя. Как в ту весну все это и случилось, И сразу ты влюбилась не шутя, Какой он был, твой Игорь, — русый, рослый, Как в ту весну, в ту самую весну Он по-матросски налегал на весла, Когда переплывали вы Десну. Как духовой оркестр играл у входа В сад городской, в грядущие года, А Игорь пел: «О, дайте мне свободу…» Ты помнишь это, Ярославна? — Да. Я знаю, как был этот праздник прерван, Как был он призван раннею весной В сороковом году иль в сорок первом И вы прощались ночью над Десной. Как он писал из армии, бывало: «О русская земля, ты за холмом…» Как ты ждала у городского вала Любимого в отчаянье немом. Как ветер бил в глаза твои и скулы, Как шла в тумане сонная река, Как за рекой таинственные гулы Ты слушала всю ночь издалека. Я знаю, как ты слушала, не веря. Еще никто не верил, что война Стучится в наши кованые двери, Скребется когтем по стеклу окна. Я знаю, как ты напрягала зренье, Как утопал родной твой городок В лиловой, белой, розовой сирени И как завыл окраинный гудок. А ты не понимала, ты томилась Своим непониманьем молодым. Ты все-таки надеялась на милость, На ту сирень, на тот лиловый дым… Надеялась на самолетный клекот, На дальний путь по переплету шпал, На юношу в Прибалтике далекой… А он в то утро без вести пропал.

4

И пошла по земле Ярославна, Первых встречных пытала о нем. Трепетало на станции главной Небо мертвенно-синим огнем. По краям вдоль обочин дороги Мертвых танков лежали куски. А в душе у нее — ни тревоги, Ни надежды, ни слез, ни тоски, Только сила, что, горы сдвигая, До небес достигает седьмых И в аду не сгорает нагая, Но не выдаст любимых своих. Вы видали ее на вокзале В платье латаном, в рваном платке, Вы и слова с чужой не сказали На ее, на чужом языке, Проводили глазами, — и сразу Стерлась в памяти бедная тень… Понабило вагон до отказу, Застучала колес дребедень. Под Орлом ли, в Клину, или в Лубна В сорок первом иль в сорок втором, Над путями в отгулах стотрубных Отбомбил, что положено, гром. Отпылали цистерны. На шпалах Пятна нефти мерцали всю ночь. Мчались тучи, и ветер трепал их, Разрывал и отбрасывал прочь. Но ждала героиня рассказа Небывалого света в ту ночь. Вы ее повстречали, и сразу Смыло в памяти милую дочь Ярослава… А может, и ваша Поднималась над заревом сел. И сиял вам все ярче и краше Ее золотом шитый подол. И оттуда, далеко-далече, Словно звон телеграфной струны, Словно в юности, пело о встрече Напряженное сердце страны. …Ни огарка, ни лампы. А в окнах За пробитой фанерой дожди. Жди зари, на платформе промокнув, Эшелона последнего жди. Никуда ты уже не уедешь, Никуда от судьбы не уйдешь! Что ты, милая девушка, бредишь? Видно, вправду глупа молодежь! Но когда переполнилась чаша И казалось, что горя не снесть, Рядом с нею вся родина наша Проступила из мглы, — вся как есть! Нет, не сказка, не дочь Ярослава, Не ушедших времен голоса — Это молодость наша и слава, Вся как есть на земле, вся краса! Все, чем сердце богато от века, Вся его доброта и мечта! Потому что Любовь Человека Пошлой скуке ничьей не чета. Потому что, по шпалам шагая, До небес достигает седьмых И в аду не сгорает нагая, Но не выдаст любимых своих, И без страха и без колебанья Она знала дороги свои: Может, в Лубнах, а может, в Любани, Может, в Люблине — сердце Любви.