Неуязвимый Боло

К вечеру, когда солнце склоняется к горизонту, смолкают жаворонки, красные тюльпаны складывают лепестки в горсточку, а в воздухе холодеет, камень все еще хранит животворную теплоту весеннего солнца. Но и он скоро остывает, и рано утром, когда сизый иней опустится на землю, прикоснитесь к камню: он холоден как лед. Вот почему на ночь все население муравейника со степенными самками, яичками, личинками, куколками, тлями и приживальщиками-захребетниками — все убираются глубоко под землю в самые нижние этажи жилища.

А как же обходятся те, у кого нет такой каменной крыши? Ведь немало муравейников устроены просто в земле и не имеют над собою никакого прикрытия. Тут приходится и строить плоские камеры — детские — под самой поверхностью земли, поближе к теплу. В земляных камерах не так тепло, как под камнем, ведь земля нагревается медленнее, тем более, что крышу приходится устраивать потолще, попрочнее.

Там, где весною растет трава, приходится еще труднее. Прикрытая растениями земля нагревается медленно. Но и в этой обстановке нашлись изобретатели, и ловчее всех оказался юркий черный муравей. Прогревочные камеры он умудряется строить самым оригинальным способом. Но эти прогревочные камеры обязаны своим существованием только утренним росам и инею, когда мелкие бисеринки воды садятся на землю, повисают на листиках, цветах пустыни и унизывают каждую паутинку. Видел ли кто росистое утро пустыни? Как только восходит солнце, повернитесь к нему лицом: вся пустыня горит огнями маков. Повернитесь в другую сторону на запад, и все заискрится от капелек росы, переливающихся радужными тонами. В безводной пустыне роса поит многих ее обитателей. Но чуть потеплело, раскрылись цветы, запели жаворонки, бисеринки с радужными отблесками потухают, вся влага растворяется в сухом воздухе пустыни, и он струится кверху, к горячему солнцу, отражаясь всюду по горизонту озерами-миражами.

Весною в гнездах юркого черного муравья происходит оживленное строительство. Один за другим вереницею поспешно мчатся наверх черные труженики, и каждый в челюстях несет комочек земли. Выскочит наверх, бросит ношу и опять исчезнет под землю. И так без передышки весь день с утра до вечера. Вскоре над входом в муравейник, обычно у основания густого кустика серой полыни, вырастает земляной холмик.

Что это? Наверно, обычное строительство подземных галерей и выброс наружу строительного материала. Нет, не совсем так! Одновременно с расширением подземных галерей происходит строительство прогревочных камер.

Наступает вечер. Работа прекращается. В холодную ночь муравейник погружается в сон. Утром на земляной холмик падает роса, и его поверхность становится чуточку влажной. А когда поднимается солнце и высушивает холмик, сверху на нем образуется корочка подсохшей земли и крыша прогревочной камеры готова. Тогда снова выскакивают из-под земли юркие муравьи и опять начинают насыпать сверху землю на вновь образовавшуюся крышу. Так в несколько дней образуется многоэтажный дом, поддерживаемый множеством колонн из стеблей полыни, и в самых верхних и теплых этажах прогреваются яички, личинки и куколки.

Попробуйте разломать несколько таких многоэтажных домов. Сколько там поналожено яичек, личинок и куколок! Только не стоит слишком усердствовать. Уж очень жаль разрушать постройку, с таким трудом возведенную маленькими строителями.

Походный шелкопряд

Этих бабочек называют шелкопрядами за то, что гусеницы, собираясь окуклиться, плетут шелковистый кокон. А слово «походный» прибавляют, желая подчеркнуть, что, кроме того, гусеницы всегда передвигаются друг за другом колоннами, как в настоящем военном походе.

В Советском Союзе известны дубовый и сосновый походные шелкопряды. Название их говорит, на каких растениях гусеницы питаются. Оба шелкопряда — типичные жители леса. Никто еще не знает, что есть походный шелкопряд и в пустыне, где нет никаких деревьев.

Пустынных шелкопрядов я нашел не сразу. Все началось с загадки. Это было в начале лета, на холмах пустынного хребта Анрахай, среди невысоких холмов, поросших низенькой и пахучей серой полынью. Красное и большое солнце садилось в дымке за горизонт, раскаленная почва еще пылала жаром, но уже чувствовалась легкая прохлада, и в воздухе стали появляться терпеливо ожидавшие спасительной ночи разные насекомые. Косые лучи солнца отражались от чего-то красными зигзагами, причудливо извилистыми и странными.

Не будь заходящего солнца я, возможно, не обратил бы на полосы внимания и прошел мимо. Извилистые полосы были очень красивы и представляли собою густые ленты из тончайших паутинных нитей. Они то шли широким потоком, то разбивались на несколько мелких рукавов и снова соединялись вместе. Иногда от широкой ленты в сторону отходил тупой отросток. Местами, где прошли дикие бараны-архары, лента прерывалась следами животных.

Кто сделал такие ленты, я не знал, но хорошо их запомнил и в следующую же весну поспешил на пустынные холмы хребта Анрахая, поросшие душистой серой полынью. Весна была в полном разгаре, но красные тюльпаны и маки уже отцветали. На смену им пришли другие цветы.

Мне не пришлось долго заниматься поисками. На серые полосы паутинных дорожек я натолкнулся очень быстро. Они почти всегда начинались с какого-нибудь небольшого кустика. Здесь, оказывается, произошло пробуждение гусеничек, выход их из яичек и первые солнечные ванны. Гусенички, а их было по двести-пятьсот штук, все потомство одной бабочки-матери, родные братья и сестры, тут же питались на кусте и линяли. Многочисленные серые сморщенные шкурки с блестящими чехлами головок были раскиданы по паутинной ткани.

Отсюда же, с этого кустика, гусеницы отправлялись в свое первое путешествие по пустыне, плотной колонной, как самые настоящие походные шелкопряды. Вначале пускались в путь наиболее смелые и крепкие, за ними следовали все остальные. Каждая гусеница тянула за собою паутинную ниточку, и от множества нитей получалась превосходная гладкая шелковая дорожка.

На пути гусенички объедали листочки серой полыни, охотно обгладывали и другие самые разнообразные растения. Движение колонны не было быстрым. Проделав за один-два дня несколько метров пути, гусенички сбивались в кучу и собирались вместе одним тесным клубком. Гусенички быстро росли, старая и неподатливая одежда становилась тесной, и наступала пора линьки. В большом тесном скоплении, по каким-то причинам, это было делать выгоднее, чем в пешем строю.

Здесь в скопище не все благополучно заканчивали облачение в новые наряды. Кое-кто из больных погибал, оставаясь висеть жалким комочком. Некоторые же почему-то не успели перелинять, не могли поэтому отправиться вместе со всеми, безнадежно отстали и торчали здесь же, жалкие, вялые и беспомощные. Одиночество оказывалось губительным для гусеничек пустынного походного шелкопряда.

Там, где кончалась широкая паутинная лента, по которой мы проследили место рождения гусеничек, походы и остановки для линьки, располагалось и все их многочисленное общество. Теперь в разгаре весны гусенички сильно подросли, были каждая не менее пяти-шести сантиметров длины, в элегантном бархатном одеянии пепельно-голубого, как серая полынь, цвета со светлыми поперечными полосками. Вдоль спины гусениц тянулись яркие узкие оранжевые ленточки, по самой же середине между ними на спине находилась самая красивая нежно-голубая полоса.

Скопище гусеничек вытянулось в длину около двух метров и издалека напоминало собою толстую змею. Периодически лента стягивалась и комок: происходила небольшая остановка на вкусном кустике молочая. Вскоре от кустика молочая оставался жалкий скелет, колонна выстраивалась вновь и ползла дальше, оставляя позади шелковую дорожку.

Иногда кое-кто сбивался с пути и начинал прокладывать боковую дорожку, а у колонны появлялся вырост. Отъединившиеся в сторону гусеницы вскоре обнаруживали разрыв с главной компанией и, повернув обратно, догоняли ушедших вперед.