Неверная. Костры Афганистана

Что это было ошибкой, я понял в ту же секунду, как вопрос слетел с моего языка.

– Да-да, – сказал он. – Взрослые в это время становятся игривыми.

– Игривыми?

– Да, таково воздействие восхитительной афганской весны – солнце яркое, кровь согревается в нас после долгой зимы. И, согревшись, устремляется прямо в сердце, и все превращаются в чокнутых дураков.

– Не это ли называется любовь? – спросила Джамиля, пытаясь вычистить то, что осталось от зубов Пса, деревянной щеткой, которой Пир Хедери чистил собственные зубы. Если бы он это видел – взбесился бы.

– Кто-то зовет это любовью, малышка, а кто-то – безумием.

– Кто и что зовет безумием?

В магазин вошел Спанди, помахивая сумкой с телефонными карточками.

Он все чаще и чаще захаживал к нам в последнее время, и Пир Хедери заметил уже, что магазин его стал больше походить на сиротский приют, чем на деловое заведение.

– Любовь, – ответил старик, – мечту поэтов, девочек тринадцати лет, индийских танцовщиц и иностранных толстосумов.

– Вы никого и никогда не любили? – спросила Джамиля.

– Времени не было, – ответил он. – Я был слишком занят…

– Ведя джихад! – закончили мы вместе с ним.

– И это правда! – гаркнул он. – Да и попробуй полюби, когда все женщины закутаны с ног до головы и жениться ты должен на своей двоюродной сестре!

* * *

Несмотря на старческие придури Пира и странное его желание выглядеть как банка «Фанты», в словах его все же было что-то справедливое.

Взять хоть следующую пятницу. Мать, благо они с сестрой помирились, затащила меня к ней в гости. И когда мы туда пришли, то с изумлением обнаружили, что в животе у моей тети подрастает еще одно дитя. Поскольку после последней нашей встречи она нисколько не сделалась краше, я решил, что дядя, видно, был под властью весны в своей крови, когда это сотворил.

– Слов нет, какая гадость, – сплюнул Джахид, выслушав мои поздравления с будущим новым братцем. – Даже думать об этом не хочу.

Я его не винил и даже почувствовал к нему искреннюю жалость, потому что обычно секс был единственным, о чем Джахид хотел думать всегда.

– Должно быть, это ужасно – никогда не узнать любви, – заметила Джамиля, когда мы со Спанди провожали ее в школу.

– Думаю, да, – сказал я.

– И я так думаю, – поддакнул Спанди.

– А мы поженимся по любви? – спросила она, слегка напугав нас обоих.

– Кто? Ты и я? – вытаращил глаза Спанди.

– Нет, я и ты, – засмеялась она. – Я имею в виду – все мы.

– Кто же знает, – ответил я.

– Надеюсь, что так и будет, – сказал Спанди, и мы успокоились, потому что, по правде говоря, каждый из нас хотел этого всем сердцем.

Беда в том, что почти каждый брак в Афганистане – это сделка. Отец или, как в моем случае, мать договариваются о нем заранее, порой еще до того, как ты родишься, и деваться тебе попросту некуда. Браки заключаются обычно внутри одной семьи, и мне, например, жениться было не на ком, поскольку двоюродных сестер у меня не имелось, одни братья. У Спанди сестры были, поэтому он вполне мог вступить в брак с одной из них. А Джамиля… ну, это была другая история – чем старше она становилась, тем больше возрастала угроза, что отец продаст ее кому-нибудь за наркотики. Мне и думать об этом не хотелось, потому что она была мне другом и вообще была хорошая девочка. И я от души надеялся, что ей удастся выйти замуж по любви, ведь я знал, что только этой мечтой и заполнены все ее сны, и только эта мечта спасает ее от беспросветного отчаяния жизни.

– Ладно, люблю вас и покидаю, – сказал Спанди, подмигивая, когда мы свернули за угол Массудова округа. – Хочу пошататься тут немного, может, продам пару карточек американцам.

– Пока, – сказала Джамиля. – После школы увидимся?

– Скорее всего, – ответил Спанди.

– Пока, пока, – я помахал ему и пошел дальше с Джамилей, потому что продавать мне ничего не надо было, и вообще нечего было делать.

– А ты на ком хотел бы жениться?

– Джамиля! – воскликнул я возмущенно. – Я тебе что, девочка-подружка?

– Да ладно, неужели ты об этом не думал? – пропищала она на самый противный девчоночий манер.

– Никогда! Гадость какая! – соврал я.

Но не успел я договорить, как перед мысленным взором моим промелькнул образ Джорджии, а за ним – Мулали, а потом – и Джамили, что меня даже слегка встревожило.

– А я бы вышла замуж за Шарук Хана.

– Это который актер?

– Да, актер. Такой красивый! Я видела вчера по телевизору фильм про императора Асоку. Очень романтичный. Шарук Хан там играет принца, который полюбил прекрасную принцессу по имени Каурваки. Потом он подумал, что она умерла, и сделался злым завоевателем, потому что его сердце умерло вместе с ней. И в конце женился на другой женщине, тоже красивой, но не такой, как Каурваки.

– Злым завоевателем? Ну-ну. Он же гей.

– Неправда! – взвизгнула Джамиля.

– Он актер, – поддразнил я. – Всего лишь мальчик, который танцует за хорошие деньги.

– Возьми свои слова обратно, – снова завизжала Джамиля. – Возьми обратно или…

– Или что?

Джамиля толкнула меня на тележку, груженную апельсинами, и в этот момент что-то грохнуло со страшной силой – ничего громче я еще не слышал, и обоих нас швырнуло наземь.

Земля под руками и коленями задрожала от боли, когда ее сотрясло взрывом, и в сердцах наших вспыхнул страх понимания.

В ноздри сразу же ударил запах горящей кожи, мир вокруг застыл в молчании, и я, приподнявшись, поглядел назад – в сторону Массудова округа, туда, где пламя пожирало искореженные остатки «лендкрузера» и еще какой-то машины, туда, где мы стояли всего несколькими секундами раньше и где мы расстались со Спанди.

Спанди!

Я быстро обежал взглядом раскаленное алое пламя, лизавшее небо, подобно языку ящерицы, черные, окровавленные лица людей, мне незнакомых, жуткое месиво из крови, костей и ошметков плоти на земле, каких-то растерянных солдат и наконец увидел его – он стоял довольно далеко, но, казалось, я мог его коснуться. Потому что взгляд мой сосредоточился на нем и словно притянул его ко мне.

Он стоял возле обломков машины. Маленький мальчик, попавший в бесконечный кошмарный сон.

Вокруг него клубился черный дым и по воздуху летели еще, падая на землю, куски металла и красно-черные куски плоти, когда глаза наши встретились и жизнь остановилась. Я не слышал ничего, кроме стука двух наших сердец, соединенных в это мгновение взглядами.

Спанди был жив, и я ощутил, как моя любовь к нему разлилась по жилам, заполняя собою все мое существо, отдаваясь тяжелыми ударами в ушах; он был мне братом, ближе, чем любая родня, и я своим взглядом, изо всех своих сил, говорил ему это, когда тишина вдруг снова взорвалась грохотом.

Джамиля неподалеку от меня вскочила на ноги, и сквозь затихающие отзвуки взрыва я расслышал, как она шепчет его имя:

– Спанди…

И оба мы бросились к нему – и в тот же миг в воздухе засвистели пули.

Мы побежали к нему, не успев испугаться, потому что не успели задуматься, ведь это и есть то, что в действительности порождает страх, – жуткие мысли, приходящие в голову, – поэтому мы не остановились и продолжали бежать, и мир вокруг казался смазанным пятном, пока мы спешили добраться до ада, который собирался поглотить нашего друга.