Неверный муж моей подруги, часть 2

Я готова к тому, что она не ответит.

Но, видимо, эффект попутчика действует не только на меня.

— Знаешь, что я делаю в этом поезде? — спрашивает Вера.

— Что?

— Убегаю. На другой конец страны. Новая работа, новый дом, новая жизнь.

— От чего?

— От кого, Светлан, от кого… От мужа, который мне изменил.

Что-то взрывается за глазами с ослепительной вспышкой — и забывшая меня за несколько последних месяцев мигрень заходит, распахивая дверь с ноги.

— Прости… — бормочу я и сжимаю пальцами виски, этим отчаянным жестом безуспешно пытаясь загнать все беды мира обратно в ящик Пандоры. Начиная с мигрени и заканчивая всеми изменами в мире.

— Ты-то чего прощения просишь? Не с тобой же изменил, — усмехается Вера, и я вижу, какие у нее усталые глаза, когда она перестает улыбаться.

Я качаю головой, утыкаясь лбом в ладони.

Запах свежего, маринованного чеснока и мяса становится нестерпимо сильным.

До тошноты.

Сейчас. Почему вы не развелись?

Сейчас. Почему вы не развелись?

Я дышу.

С трудом, но дышу.

С помощью проводницы мы кое-как открываем окно, чтобы я могла вдохнуть пахнущий креозотом и соснами свежий воздух. Бледно-зеленый цвет моего лица постепенно сменяется розовым — об этом сообщает Вера. Проводница приносит еще крепкого чая с сахаром, но меня тошнит от любых запахов и вкусов кроме вот этого — заоконного. Если бы я выбирала Герману новые духи, я бы нашла такие, где сочетается этот тревожный запах рельсов, проложенных сквозь безлюдные просторы, и ветер свободы, напоенный ароматами дикого леса.

Мигрень сверлит дырку в черепе — насквозь. Перед глазами мелькают звезды и закручиваются спиралью, всасываясь в черную дыру.

Взгляд у Веры слегка виноватый, и от этого мне становится еще хуже.

Забавно — я и не замечала, что последние полгода была счастлива не только потому, что украла чужого мужа, но и от того, что моя старая подружка-мигрень забыла ко мне дорогу.

От этого слезы подступают к глазам.

Внутри живота сворачивается горячий комочек обиды. Словно Герман лишил меня не только себя, но и меня самой. Здоровой.

Это совпадение, конечно.

Надеюсь, что совпадение.

— Все в порядке, — говорю я Вере. — Прости, я правда в порядке.

Закрываю окно, и в купе становится намного тише — перестук колес не врывается громом в наш разговор. В моей встрепанной ветром голове пусто и звонко. Боль отражается от стенок, шипастым мячиком рикошетит и целит все время в глаза.

Мне просто перестало быть хорошо — поэтому так плохо.

Как наркоманы, даже пережив ломку, больше не получают радости ни от чего в мире.

Потому что вся радость осталась там, где были наркотики.

— В любом случае, все закончилось, — говорю я Вере, откидываясь на спинку сиденья и закрывая глаза. Так меньше болит. — Я осталась одна.

— Одна… — она усмехается так горько, что я неосторожно приоткрываю глаза и морщусь от пронзительных стрел света, втыкающихся в мой мозг. — Ты не одна, Светлан. У тебя есть муж и дети. Вот у меня вообще никого нет. А у вас с твоим любовником есть семьи. Но вы все равно ноете про одиночество.

Я пожимаю плечами, снова осторожно устраивая гудящую голову на подголовнике:

— Наверное, так. И в этих семьях выдают наш паек тепла и любви. Скудный. По разнарядке. И слишком дорогой.

— Вы настолько к этому привыкли, что даже не считаете чем-то ценным то, что вам есть, куда вернуться, — говорит она с усмешкой. Вера сидит напротив, но ее силуэт размыт, я никак не могу сосредоточиться, чтобы увидеть выражение ее лица. Она больше не веселая и не добрая. Она потухшая. — Мне вот больше некуда.

— Ты жалеешь, что ушла от мужа?

Наверное, если бы я могла мыслить ясно, без чугунной боли в голове, я бы не стала задавать этот вопрос.

Бестактный и болезненный.

Но реальность вокруг меня кажется филиалом Чистилища, коридором, ведущим к ядовитым болотам и озерам лавы.

В Чистилище вполне уместна светская беседа на острые темы. Все мы тут грешники.

И точно знаем, за что получили каждую из пыток.

Вот эта огненная капель на пальцы ног — за то, что подумала в роддоме: «Какие уродливые младенцы! Почему у всех нормальные, а у меня нет?» А этот раскаленный браслет на запястье — за раздражение, с которым я встречала свекровь, когда та приезжала помочь с детьми. Назойливое жужжание мухи над левым ухом — за анальный секс. А сверло в висок… О, мое любимое сверло — точно за Германа!

Хотя нет…

Если с Германом сверло пропадало, это значит…

Значит…

Значит…

Логические связи рвутся и плавятся под воздействием боли.

Что это значит?

— Жалею, — говорит Вера неожиданно, и я вздрагиваю, уже забыв к тому моменту о своем вопросе. — Если честно. Кому угодно другому я бы сказала, что — ни в коем случае, даже думать об этом не собираюсь, что это лучшее решение в моей жизни: бросить изменщика. Что себя надо уважать и ни минуты не терпеть такое неуважение!

— Но?

— Но я потеряла тот скудный паек любви, о которым ты говорила. И теперь мне вечно голодно. Если бы я знала, что будет так плохо — я бы попыталась все исправить…

— И простить?

— Даже простить. Вы зажрались, Светлан. Вы хотите быть не только сытыми, но и счастливыми. Но я вас так понимаю…

Интересно, где-нибудь и когда-нибудь в мире еще существует такой откровенный разговор между женой и любовницей?

— Что будешь делать? — спрашиваю я Веру.

— Полгодика перекантуюсь в тихом местечке, чтобы муж угомонился и перестал искать, — вздыхает она. — Он у меня влиятельный человек. Даже в Москве не сумела бы спрятаться, а вот в деревне какой-нибудь — надеюсь, смогу. Деньги пока есть.

— А потом?

— Я немецкий хорошо знаю. Образование у меня медицинское, хоть и неоконченное. Язык подвешен. Учительницей или медсестрой точно возьмут. Я бы с удовольствием огород завела, в земле возилась. У меня знаешь, какие орхидеи росли? Никому не доверяла за ними ухаживать. А гости думали — у нас личный флорист, только мы скрываем, чтобы не переманили.