Неверный муж моей подруги, часть 2

Даже если мы не подходили друг другу, мы уже стали слишком близкими, чтобы разойтись.

Родными.

Привязанность сильнее любви.

Безопасность важнее страсти.

— Всегда можно выстроить новый баланс, — пожимает Вера плечами. — Я же не испугалась уйти в никуда. Да, я не знаю, где буду жить и на что жить через месяц. Но я сильная, я все смогу.

— У тебя дети есть? — устало спрашиваю я.

— Нет.

— А у нас есть.

— Так вы не разводитесь из-за детей? — в ее голосе смесь разочарования и легкого презрения.

Меня так и подмывает спросить-таки, сколько ей лет. Я обманулась уютной заботой, пирожками, спокойной мудростью в ответ на свою откровенность.

Такая она еще девчонка. И максималистка.

— Мы не разводимся в том числе из-за детей, — уточняю я. — Мы создавали семью не для того, чтобы трахаться в законном браке, Вер. Мы ее создавали, чтобы справляться с жизнь сообща. С родителями, с детьми. Помогать друг другу, строить единый мир. И было бы эгоизмом развестись и лишить всех этого привычного мира. Разрушить все — ради чего?

— Ради любви?

Тру ладонью лицо. Ради любви.

Что она такое — эта любовь?

— Я отойду, — говорит Вера, выбирается из-за стола и выходит из купе.

Надо было ее предупредить, конечно, что туалеты здесь… Впрочем, она, похоже, привычная. Видимо, это не первый поезд, встреченный ею на окраине России. Люди, путешествующие между крупными городами, радуются красивым чистым вагонам и не задумываются о том, куда же делись все старые и облезлые.

Я допиваю земляничный компот и качаю головой — где же эта девчонка научилась так обалденно готовить? На месте ее мужа, я бы тоже ее не отпустила. Но на месте ее мужа я бы изменять не стала.

Хотя я… стала?

Выходит, не стоит зарекаться.

Проходит не меньше получаса, а Веры все нет. Я принимаюсь собирать мусор со стола, но острая тревога заставляет бросить дело на полпути. Не нравится мне это все.

Выглядываю в коридор — но там никого. Только бегут за окнами березовые рощи, хмурится небо и чуть-чуть тоскливо пахнет пыльными коврами — узкая вышитая дорожка постелена вдоль всего прохода до самых дверей тамбура.

Откуда доносится чуть заглушенный стуком колес смех.

Пол вагона дергается и норовит ускользнуть из-под ног — приходится цепляться за поручень, хотя я вроде не пила. Открываю дверь в тамбур — Вера там. Смеется, прикуривает сигарету и льнет к крупному мужику в обтягивающей внушительный торс черной майке. Он слегка пьян — это заметно, но больше от ее присутствия, чем от алкоголя. Глаза шальные, улыбка блаженная — и взгляд то и дело соскальзывает с подпрыгивающих от тряски черных кудряшек на пунцовые пухлые губы, а оттуда — на соски Веры, выступающие под легким бюстгальтером и футболкой.

Развернуться бы и уйти — явно у девушки все хорошо, особая опасность ей не грозит. А я не могу. Будто она мне не случайная попутчица, а безалаберная дочка, которая прямо сейчас на моих глазах творит глупости.

— Вер, пойдем, — говорю спокойно и киваю в сторону купе.

Беру ее за плечо и пытаюсь мягко подтолкнуть к выходу. Но взгляд мужика вдруг становится жестким и острым:

— Ей тут нравится! — утверждает он, и в тоне голоса слышно легкое-легкое, но все-таки предупреждение. Не лезь — говорит мне этот тон. И этот взгляд.

Ох, Вера. Тянет тебя на таких, да?

Я смотрю в его черные глаза и от того, что они так напоминают мне Германа, начинаю злиться.

— А мне все равно. Она обещала мне на ночь сказку почитать! — заявляю я, нагло глядя в лицо мужику.

— Какую сказку? — охреневает он.

— Про Ежика и Медвежонка, — говорю я и тяну Веру к себе активнее. — Я психованная, у меня диагноз, и только эта сказка…

— Иду-иду, — Вера тушит сигарету и выталкивает меня в коридор, пока мужик пытается сообразить, насколько я реально психованная, а насколько не в меру борзая.

В купе мы заходим молча, и Вера тут же заворачивается в плед, устраиваясь в своем уголке.

— И вот что это было? — спрашиваю я, устало падая на полку и принимаясь рыться в упаковочной бумаге в поисках чего-нибудь съедобного.

От стресса у меня пробуждается зверский аппетит.

— Представляешь, — говорит Вера. — Я поняла, что люблю мужа. Все еще люблю. Прикинь, какая дура?

Сейчас. Живут не для радости

Сейчас. Живут не для радости

Вера больше не выглядит ни хабалкой, ни жизнерадостной и уверенной в себе женщиной. Она жмется в угол своей полки, и в ее больных глазах я угадываю ту же растерянность перед жизнью, которую чувствую и сама.

Вот ведь какая проблема — взрослых не существует. На самом деле, ни у кого нет правильного ответа, как жить эту жизнь. А если кто-нибудь говорит, что есть — он врет. Иногда самому себе.

— Ты его любишь… — говорю я медленно, готовая заткнуться в любую секунду. Но Вера не высказывает возражений. — А он — другую?

— Нет, — она натягивает плед на плечи и прячет в него нос, хотя в купе нормальная летняя температура. — Он тоже меня любит. Очень. Иначе не гонялся бы за мной по всей стране.

— Так он разрушил ваши отношение не ради любви?

— Нет, — голос Веры сдавленный, словно она пытается сдержать крик или рыдания. — Он разрушил их ради похоти и собственного удовольствия. Так что не сравнивай себя с ним. Ты не такая.

— Я жду трамвая… — грустно усмехаюсь я.

Подпираю кулаком щеку и смотрю в окно. Там показывают закат. Долгий-долгий, алыми ручьями разливающийся по лугам, просовывающий золотые лучи сквозь щели в стройных рядах берез. Даже кажется, что я чувствую особый запах вечерних трав — здесь, в купе старого поезда, несущегося по окраинам бесконечной нашей родины.

Иван-чай, полынь, что-то медово-сладкое — и немного болотной воды, чтобы оттенить реальностью запредельно-райский коктейль запахов.

— Хорошо, — говорю я, не поворачиваясь к ней. — Хорошо, что ты так уверена в себе и в своих чувствах. Это большое счастье, — говорю я. — И решить заранее, что если муж изменит — я гордо уйду, а потом гордо уйти — тоже большое счастье. И знать, что если придет любовь — ты не будешь обманывать мужа и сразу разведешься, и развестись на самом деле — тоже большое счастье. Вообще, не знать сомнений, — говорю я и щурю глаза, как от дыма, от подступающих слез. — Большое счастье.