Невероятная очевидность чуда
Шрифт:
– А он не пробовал самый действенный способ, – спросила его Ева, – соблазн деньгами и шикарной жизнью?
– Ну почему, пробовал, – хмыкнул с иронией Павел, – и не один раз. Правда, исключительно обещанием и предложением, типа торговли: я тебе вот столько и вот такое зашибенное дорого-богато, а ты мне за это будешь должен… и далее по его списку пожеланий в мой адрес. До конкретных денег и реализации подкупа у нас ни разу не доходило.
– То есть ты отказывался всякий раз? – смотрела на него изучающе Ева.
– Знаешь, мне очень доходчиво и накрепко объяснили сначала бабушка с дедом и мама, а потом и мои учителя-наставники, что «счастлив не тот, у кого много денег, а кому хватает», по-моему, это сказал Омар Хайям, но не буду настаивать, не помню. И растолковали очень четкую и конкретную разницу между тем, когда ты вкладываешь в некий предмет, в некую услугу свое умение, свои знания, талант, свою мастеровитость и продаешь результат этого своего творчества, своего «производства» – ты продаешь товар. Но когда ты меняешь на деньги или на иные материальные блага самого себя, свою человеческую сущность, свои мысли-идеи-убежденности и моральные, базисные основы, свою свободу и право выбора, все то, что
– По-моему, данная установка верна для людей, не связанных друг с другом родством, а для с сына с отцом это все-таки не совсем правильно, – дала свою оценку такой формуле Ева.
– Между нами с Андреем Ильичом не возникло никакой духовной и душевной близости, и отношений сына с отцом не было и в помине, по крайней мере, я не чувствовал своего родства по отношению к нему и не воспринимал его как отца. А он, в свою очередь, никогда не вел себя по отношению ко мне как отец. Не на чем было между нами расти даже теплым или хотя бы дружеским чувствам. С одной стороны, он гордится мной, моими достижениями и тем, каким человеком я стал. Один раз, хорошо так приняв на грудь, именно в таких словах мне это и высказал, назвав настоящим мужиком с железными… ну понятно с чем. А с другой, он не может мне простить, что я не сломался и не «лег» под него и его волю, и он искренне считает и признает сей факт моей победой. А того, кто его победил, Андрей Ильич, как правило, люто ненавидит и держит «на прицеле». И как бы дальше развивались наши отношения, не знаю, но запал у него уже давно не тот, да и финансово господин Орловский сильно просел за последние годы и сейчас на порядки уступает себе прежнему, к тому же у него накопилось много серьезных проблем в бизнесе и со здоровьем. И ему не до меня уж точно.
– То есть вы вообще с ним прекратили всякое общение?
– Да, прекратили полностью. Но я благодарен ему за все, что он сделал для меня, даже за то, что все эти годы он не прекращал попыток меня сломать и подчинить, доводя порой эти свои попытки до очень опасного, пару раз так и смертельно опасного края. Но, даже не подозревая о том, что творит, стараясь продавливать свою волю, он в своей упертости и желании заставить и принудить сделал для меня очень много: заставил, буквально вынудил, и порой весьма жестокими методами, освоить иностранные языки. А у меня с изучением языков в детстве, да и в подростковом возрасте было все очень сложно, отсутствовала слуховая и речевая расположенность. Это потом уже, встроившись в лесную жизнь, я, видимо, настолько качественно изменил и натренировал все свои органы чувств, что стал гораздо проще воспринимать и осваивать чужую речь. Еще он из своего практически маниакального желания иметь всегда и в любом деле и вопросе только самое наилучшее, самое крутое и ценное нашел и дал мне великих Учителей и Наставников, именно таких, с большой буквы, которые во многом стали мне настоящими отцами, именно таким родным человеком, о котором я мечтал в детстве и каким хотел видеть своего отца. Учителей, давших мне уникальные знания, умения и разбудивших, развивших мои способности. Благодаря тому, что он оплатил репетиторов, я поступил в Бауманку с первого раза, сам, без какого-либо протежирования, и на бюджет. Я бы, конечно, поступил в вуз в любом случае, потому что и до встречи с Андреем Ильичом очень хорошо учился, но вряд ли бы смог поднять вот такую высокую планку и замахнуться на Бауманку. Благодаря его финансированию я погрузился в историю с коптерами и дронами и стал настоящим профи в этом деле. В общем, если подытожить, я ему за это благодарен, как благодарен и маме за то, что она рискнула попробовать создать с ним семью, и это вылилось для меня такой вот своеобразной школой жизни, сделавшей в результате меня таким, какой я есть в данный момент. Но, – остановил он попытавшуюся явно что-то возразить Еву, – у меня перед господином Андреем Орловским отсутствуют какие бы то ни было долги, как по жизни, так и финансовые. Финансовые – потому что я практически отдал ему свой первый бизнес за бесценок, а он в те времена стоил реально до хрена, вернув таким образом отцу почти полностью все его многолетние вложения в мою учебу. Ну а что касается второй составляющей – свою жизнь Андрей Ильич ценит превыше всего на свете, и дважды мне пришлось эту его сомнительную «драгоценность» спасать. Если резюмировать, то, как сказал Юрьич, «уравновесилась шалая гниль, нах…» – закончил свою почти исповедь Орловский тоном пусть и мягким, но однозначно читаемым как запрет к дальнейшим расспросам. И неожиданно предложил совершенно другим голосом, теплым и дружеским: – А давай пойдем прогуляемся. Там морозец небольшой и снег все идет и идет с ночи. Чистый, нетронутый – красота.
– Отличная идея! – выказала горячий энтузиазм Ева.
Они быстро собрались-оделись, вышли из дома и отправились неторопливым, прогулочным шагом в сторону реки.
Тишина стояла вокруг бело-сказочная, такая редкая для современной жизни, что, казалось, слышно, как торжественно-плавно опускаются на землю пушистые снежинки.
Они долго шли, ни о чем не разговаривая, оставляя на не потревоженном никем снегу свои первые следы, погрузившись каждый в свои личные размышления, поддавшись влиянию этой удивительной тишины.
– Ну что, – разрушил их молчание Павел, – твоя очередь, Ева Валерьевна, делиться откровениями о себе.
– Да в общем и целом, Павел Андреевич, я уже практически все о себе рассказала, кроме одной важной составляющей жизни, как моей, так и всей нашей семьи.
– Весь во внимании, – без тени шутливости заверил ее Орловский.
– Думаю, что по разным обмолвкам, как моим, так и Константина Алексеевича, ты уже понял, что членов моей семьи курируют органы безопасности. Не то чтобы они за нами следили и указывали-приказывали, что делать, – нет, тут другая история. И началась она очень давно, еще в конце двадцатых годов прошлого столетия, с появления в Российской Федерации моего прадеда Давида Арамовича. И нет, отвечаю сразу, – предупредила Ева возможный вопрос Павла, – он не был евреем. Давид и Арам – это древние ассирийские мужские имена. В нашей
семье условно принято считать, что Давид Арамович прибыл из Сирии и был каким-то образом тесно связан как с этой страной, так и с территорией Персии, в том числе с Ираном, с Ливаном, да и с Ираком тоже. Но кем он был на самом деле, кто по национальности, были ли его имя и фамилия настоящими, нам неизвестно. Внешне он не очень-то походил на типичных арабов и людей Востока: Давид Арамович был белокожим кучерявым брюнетом с поразительно голубыми, ярко-бирюзовыми глазами, что ни в коей мере нельзя причислить к какой-либо известной ближневосточной народности. Поверь, уж кому-кому, а моим родителям это было доподлинно известно.– Глаза, как у тебя? – спросил, чуть улыбнувшись, Павел.
– Да, – подтвердила Ева. – У мамочки были такие же, родные утверждают, что цвет наших с ней глаз практически такой же, как был у прадеда, хотя среди родных у нас очень много голубоглазых. Но не такого оттенка и насыщенности цвета.
– Так он был беженец или каким-то образом сотрудничал с правительством России? – спросил Павел.
– Насколько мы знаем, Давид Арамович был сотрудником той организации, которая называется сейчас Службой внешней разведки, разведчиком. Только вот откуда, из какой страны он приехал, кем был на самом деле, кто его родня и чем занимался, мы тоже не знаем. Это наглухо засекреченная информация. Несколько раз кто-то из нашей семьи подавал заявку-обращение в СВР с просьбой рассекретить хоть какие-то данные о прадеде, но всякий раз мы получали официальный ответ, в котором сообщалось, что все сведения о личности и делах Давида Арамовича находятся под грифом «Совершенно секретно» и разглашению не подлежат. И данный статус с его дела может быть снят через пятьдесят лет и только по решению особой комиссии. Константин Алексеевич, который на данном временном этапе является одним из кураторов нашей семьи, уверяет, что такая формулировка значит, что гриф секретности с личности прадеда не будет снят никогда.
– Ну ни фига себе замут, – подивился от души Орловский, – это ж на каком уровне в разведке находился ваш прадед и какие дела закручивал, раз настолько засекречен? – восхитился он.
– Да, у Давида Арамовича имеются ордена и медали, которые хранятся в управлении СВР, а у нас есть документы на них и копии. Но за какие заслуги их ему вручали, мы не знаем. Но что мы знаем точно: у него явно было великолепное высшее образование, причем не одно, поскольку прадед был специалистом как в твоей любимой механике и инженерии, так и в биохимии и дипломатии. При этом он в совершенстве владел десятью, а то и более языками и легко мог переходить с одного языка на другой, совершенно чисто интонируя, словно они были ему родными. Я, понятное дело, никогда не видела прадедушку, потому что родилась, когда он уже умер. А вот Леша с ним общался, застав живого и бодрого, брат прадеда обожает, восхищается безмерно его личностью и память о нем хранит свято. Давид Арамович был долгожителем и умер практически в возрасте ста лет, оставаясь в полном уме, здравии, с великолепным чувством юмора и жизнелюбием. Его жена, моя прабабушка, была младше прадеда на десять лет и была русской до всех своих основ: голубоглазой светлокожей блондинкой из Новгородской губернии. Она тоже являлась сотрудником Разведуправления, но не разведчицей, как нам объяснили, только при этом и ее личное дело так же засекречено, видимо, как жены прадедушки. Но это только наши предположения.
– Ну, это обычная практика, насколько я знаю, – заметил Павел.
– Да, именно так, – подтвердила Ева. – А вот дальше начинаются удивительные истории. Дело в том, что при всей закрытости России, начиная с послереволюционного времени и далее во все времена, даже при захлопнутом железном занавесе в Советском Союзе, близким родственникам Давида Арамовича был разрешен чуть ли не свободный выезд в страны Ближнего Востока. Сначала в Сирию, Ливию, Ирак и даже Египет выезжали прабабушка с дочерью, то есть с моей бабушкой Яной, потом к ним присоединилась моя мама, а за ней и ее младшие братья, дядя Давид и дядя Николай. Чуть позже Алексей и мои двоюродные братья, ну и потом уже и я.
– То есть ваша семья свободно получала визы и посещала страны Ближнего Востока в любое время при Советской власти? – все дивился Павел.
– Да. Только не спрашивай почему, мы не знаем, а отвечать на эти вопросы нам тоже отказываются в очень вежливой форме. Так вот, – продолжила свой рассказ Ева. – У прадеда с прабабушкой родился только один ребенок, моя бабушка Яна. И только когда мы ее хоронили, я узнала, что на самом деле ее звали Яфит, и это так же, как и у прадеда, древнее ассирийское имя. Давидом Арамовичем в нашей семье были установлены определенные правила, можно сказать, законы. Первым из которых является для носителей крови, то есть для детей, родившихся от его потомков, обязательное владение в совершенстве арабским языком, изучение общей истории, легенд и мифов Востока и более широкой истории некоторых конкретных стран, например Сирии, Ливана, Ирана и бывшей Персии. Мы соблюдаем определенные устои в семье: старшие рода, как деды, так и бабушки, являются авторитетами и главными патриархами, причем в одинаковой степени, только мужчины отвечают за внешнюю адаптацию и социальную жизнь, а женщины – внутрисемейную, внутреннюю и хозяйскую составляющую жизни. И их слово в любом вопросе есть крайнее и определяющее. То есть не матриархат, не патриархат, а разделение сфер ответственности.
– Как и в древнерусском внутрисемейном укладе родов, – добавил своих знаний в ее рассказ Павел.
– Совершенно точно, – кивнула, соглашаясь, Ева. – Прадед всегда говорил о схожести этих установок с русскими традиционными. Также в нашей семье хранятся и исполняются некие метафизические правила. Все мы крещенные в православной вере, но в древних восточных православных храмах, не в России. И не только в Сирии, а и в иных древних странах. В конкретном возрасте с мальчиками проводится некий обряд, смысл которого заключается в передаче определенных сакральных знаний и особых умений, что это за знания и умения, мне неведомо, потому что они передаются только мальчикам и проводят этот обряд старшие мужчины рода. Так же и девочкам в определенном возрасте старшие женщины рода передают некие сакральные знания и умения, при этом раскрывая в них особые способности, проводя через серию обрядов, подробностей и деталей, о которых, в свою очередь, не знают наши мужчины.