Невеста из империи Зла
Шрифт:
«Я не могу ее потерять. В моей жизни есть только одно светлое пятно, и я не могу его потерять. Что я буду делать без нее?!»
На мгновение ему представилось, что все снова войдет в прежнюю колею: вечера в общаге за телевизором, вранье в курилках о неких таинственных незнакомках, сгорающих от любви, лихорадочные поиски кого-нибудь… И поверх всего — сосущее чувство одиночества.
Внезапно Лена размахнулась и изо всей силы ударила себя кулаком в живот.
— Ненавижу этого ребенка! Все из-за него!
Миша схватил ее за руки:
— Ленка! Прекрати!
— Ненавижу его!
—
— Так что ж мне с ним делать-то? — Ее голос сорвался на какой-то вой.
— Сядь! Сядь… Посмотри мне в глаза… Я с тобой, поняла? Я тебе не брошу одну. Это наше общее несчастье. Вернее, не несчастье, а… Я пойду работать, мы что-нибудь придумаем…
Миша нес какую-то околесицу и мечтал только об одном: как бы самому не разреветься.
Черт! Воспитывать чужого ребенка… Пеленки, распашонки… Твою мать!
— Лена! Ну не плачь ты, ради бога!
Она вытерла слезы кулаком.
— Мишка… Я так тебя люблю… Так люблю…
Через пятнадцать минут они решили, что поженятся.
Идея пригласить Алекса к себе возникла у Марики еще на даче.
«Приведу и оставлю ночевать! — с тайным восторгом думала она. — И наплевать на велосипед в прихожей!»
Света с Антоном должны были уехать с ночевкой к свекрови. А баба Фиса ложилась спать в десять часов.
«С утра она пойдет за молоком, и мы с Алексом успеем улизнуть, — решила Марика. — Никто ничего и не заметит».
— Теперь ко мне! — объявила она, когда они вошли в метро после проводов Анжелики.
Алекс сжал ее руку:
— Хорошо.
Ехали молча. У Марики в голове вертелась одна-единственная мысль: «Я хочу постичь существо на "А"». Ей нравилось, как это звучит.
И все же, когда они вошли в подъезд, застарелое чувство стеснительности и неудобства вновь нахлынуло на нее — даром, что Алекс уже был здесь. Она внимательно следила за ним: как он отреагирует? Что скажет? Но он совершенно не обращал внимания ни на выщербленные ступени лестницы, ни на отсутствие лампочек на площадках.
— Пошли! — прошептала она, открыв дверь своим ключом. — Только тихо, а то соседку разбудим.
Первое, что они увидели, были развешанные по всему коридору сырые простыни и панталоны бабы Фисы.
«Чокнутая старуха! — чуть ли не простонала Марика. — Нашла время стирать!»
Пробравшись сквозь лабиринты влажного белья, они прошмыгнули в ее комнату. Марика включила настольную лампу, освещая свое царство: книжные полки, заваленный бумагами стол, побеги традесканции в стакане.
— Чаю хочешь? — спросила она. — Со зверобоем? Мне мама прислала из Горького.
Алекс кивнул и Марика побежала ставить чайник. В кухне было все привычно: холодильник, бабы Фисины кастрюли на плите... А совсем рядом, за стенкой, находился совершенно нездешний человек. Ее Алекс. И в это трудно было поверить.
Марика возвращалась назад, как вдруг дверь бабы Фисиной комнаты слегка приоткрылась.
— Ну-ка, подь сюды! — поманил ее упитанный палец с рубиновым кольцом.
Марика вздрогнула:
— Что?
— В обуви проперся через весь коридор! — придушенным шепотом зачастила баба Фиса. — Кто полы будет мыть?
—
Да вымою я, вымою!Но соседка не собиралась так просто сдаваться.
— Ты слишком легко живешь, девонька! Думаешь, что тебе все можно, да? А ну как это шпион какой-нибудь, а?
— Баба Фиса…
— Ты хоть об этом подумала? Нет? А я подумала! Мне твоя тетка-покойница велела приглядывать за тобой.
У Марики в комнате сидел Алекс, а ей приходилось тратить время на переговоры с сумасшедшей старухой.
— Занимайтесь собой, а не мной! — грубо рявкнула она и захлопнула свою дверь перед ее носом. Сердце ее колотилось, руки тряслись от бессильной ярости.
— Что-то случилось? — спросил Алекс, прислушиваясь к стенаниям в коридоре: «Нахалка! Я к ней по-хорошему, а она! Я вот милицию сейчас вызову…»
Стараясь успокоиться, Марика обняла его.
— Не обращай внимания. Ей уже не то что милиция, ей скорая помощь не поможет.
И чтобы заглушить вопли соседки, она включила телевизор.
Нежность — это когда хочется тихонечко поцеловать мужчину в самый центр ладони. А потом уткнуться в нее лицом и вдыхать его особый, ни с чем не сравнимый запах.
С длинной гривой светлых волос. Небритый. Уставший. Ни черта не понимающий ни в Марике, ни в ее стране.
Он говорил с сильным акцентом. Он пил чай со зверобоем и удивлялся его вкусу — у него в Америке такого не бывало. Он думал, что русские произносят тосты под любой напиток: под вино, под чай, под компот.
— За тебя! — сказал он, поднимая свой бокал.
Он смеялся над Марикиными рассказами.
— В нашем дворе обитала компашка придурков, с которыми я воевала. Они меня всегда дразнили: «Марика, Марика, не подшита старенька». А в самого мерзкого и крикливого мальчишку я была влюблена.
— А что было потом?
— Потом я увидела, как он плачет из-за ушибленной коленки, и решила, что это недостойно мужчины. Пришлось влюбиться в Гущина из соседнего подъезда. Он никогда не плакал и всегда всех бил.
— Даже тебя?
— Нет, вместо меня он бил тех, кто жил на соседней улице.
Алекс слушал песню «AББA» и подпевал как раз в тех местах, где Марика никак не могла разобрать слов. Она мерзла (батареи до сих пор были едва теплые), и он предложил ей свой свитер, пропахший костром. А когда она отказалась, прижал ее к себе. Сначала осторожно, потом все крепче и крепче.
А в это самое время, задыхаясь от злобы и слез, баба Фиса писала донос в КГБ.
Марика так и не спала. «Вот усну неизящно, что тогда Алекс обо мне подумает?» — смеялась она про себя.
Ночь, а в комнате было светло. Может, из-за луны, может, из-за фонарей.
Побеги традесканции в стакане. Справа лампа. Черный хлеб на разделочной доске.
Прямо сейчас Марика жила с Алексом в одном городе. Она спала с ним, ела, разговаривала, дышала... А еще заплетала в косичку прядь его разметавшихся по подушке волос. И ей хотелось, чтобы так было всегда. Хотелось иметь право безбоязненно приводить его к себе в дом, раздевать, заниматься с ним любовью и полноправно удивляться красоте его спины и вен на руках.