Невеста Лесовика

— Уж объяснюсь как-нибудь, — усмехнулся Лесовик. — Иди в опочивальню и ни о чём не думай. Я Степану список завтра сам отдам. Чтобы ты лишний раз не переживала о чужих кошельках.

— Да я же из добрых побуждений!

— И я из них же, — улыбнулся он и подтолкнул меня к двери опочивальни.

Стараясь не испытывать чувство вины за то, что пошла к Лесовику за советом и превратила пир из барского в царский, я переоделась в сорочку и улеглась на пуховую постель. Широкая, удобная. И опочивальня хороша. И зачем мне на самом деле отдельная изба? Ну, живёт Лесовик по соседству, так что с того? И ведь неплохо живёт. А теперь и я с ним. Может, ну её, эту избу? Надо только за перепелов сказать. Пусть хоть раз в месяц подают, чтобы не так обидно было свободу на угощения разменивать. Если уж менять, то с выгодой.

Проснулась утром я не от солнечных лучей — они в затемнённое окошко почти и не проникали, — а от зловонья ужасного. Пахло так, что на кашель пробивало и глаза слезились. Испуганная, я выбежала в коридор и там же столкнулась с чертыхающимся Лесовиком.

— Вот же хмарь неуёмная, зараза такая! — ругался он, натягивая кафтан. Но, увидев меня, в руки себя немного взял. — Из дома, Агнешка, не выходи, — приказал мне. — На улице можешь появляться, только когда я вернусь.

— А как же мне тут сидеть, когда такой смрад? — удивилась я.

— На улице ещё хуже, — ответил он, скрипя зубами от злобы. — Чтобы ей… пусто было, — ругнулся напоследок и умчался в сторону сеней.

А я тихонечко по коридору прошла, нашла окошечко, из которого получше улицу видать, и припала к слюде, приглядываясь. Но ни зги было не видно! За окном стоял не только смрад, но и туман. Густой, хоть ложку ставь, как в сметану.

— Чертовщи-ина, — протянула я испуганно. А как представила, что Лесовик куда-то по такому туману помчался, захотелось выбежать за ним да и остановить. Ну куда его понесло? Не может же эта хмарь вонять бесконечно. Нужно подождать немного, она сама и выдохнется. — Мужчины… — подытожила я. — Никакой выдержки. И вообще, что он там с ней делать собрался, с этой хмарью? Уж не драться же? Посмотреть бы хоть на эту вонючку.

Ждать возвращения Лесовика пришлось как-то слишком долго. То ли его правда в туман засосало, то ли это для нервной меня время резиной тянулось.

— И чего я, собственно, нервничаю? — рассуждала, пытаясь успокоиться. — Он мне и не жених вовсе. Ну, или жених, но так, по ошибке. Да и толку от этого никакого. Невестами обложился так, что не подойдёшь. Вон, даже с хмарями за его внимание приходится сражаться. Кому такой жених сдался? — вопрошала я, расхаживая по сеням и заламывая руки.

— И кому же он сдался? — услышала голос Лесовика из приоткрывшейся двери.

— Да никому не сдался, если будет вот так в туман уходить! — вспылила я и бросилась к дверям. Распахнула их и ахнула. Опять весь в тине какой-то, в грязи. Кафтана нет, рубаха порвана.

— А кафтан где дел? — спросила требовательно. — Он мешал тебе, что ли, с хмарями да кикиморами разговаривать?

— Да с кем там разговаривать? — возмутился Лесовик и шагнул в сени. Вонь стала такая, что я отшатнулась. — Найди кого-нибудь, скажи, чтоб воды мне в мыльне нагрели. Или сама помоги, коли не брезгуешь.

Брезговать-то я брезговала. Но отказываться не стала. А то, может, опять он там раненный где-то и не говорит. Уж лучше самой убедиться, чем потом неизвестностью страдать.

«И чего мне страдать-то?» — дивилась собственному волнению. Но отвечать на этот вопрос не стала, а побежала в сторону мыльни. Воды нагреть дело несложное, я и сама с этим управлюсь. Всё лучше, чем без дела сидеть. Одёжу с рукавами длинными я сегодня всё равно не надевала. Есении поблизости было не видать. Некому и нечему меня останавливать. А Лесовик и вовсе рад оказался радёшенек моей помощи.

— Чего улыбаешься? — спросила я, стаскивая с него грязнючую рубаху.

— Да то и улыбаюсь, что не шарахаешься от меня больше.

А и правда. Я уже и думать забыла про то, что он царь какой-то лесной, ходит быстрее ветра, появляется из ниоткуда. Как-то он уже и не таким страшным казался. Вот хмари той я бы поостереглась. Не может доброе существо так сильно вонять.

— На голову мне польёшь? — спросил Лесовик, протягивая мне ковш.

Тёплой воды зачерпнувши, я и полила. И на голову, и мылом ему спину да грудь натёрла, а сама искраснелась вся. Надо было отказаться. Увидела бы меня Есения, застыдила бы.

«И правильно бы сделала», — укоряла себя, поливая намыленного Лесовика водой.

— Спасибо, Агнеша, — произнёс он, ласково так, почти нараспев, — дальше я сам.

Оно и понятно, что сам. Рубаху-то я стащила, а портки, конечно, на нём оставила. А от них воняло ещё как. Жалко всё-таки одёжу. Отстирается ли? Или на выброс всё? А хорошая такая была, добротная, из дорогой парчи.

— И чего этой хмари не сиделось в своих болотах? Чего она вообще развонялась-то так? — собиралась подумать, но случайно спросила вслух.

— Не нравится ей, что у меня ещё одна невеста появилась, — ответил Лесовик, разглядывая меня с интересом. Будто в первый раз увидел. Мои щёки оттого ещё больше раскраснелись.

— Конечно, не нравится. Кому бы понравилось? Собрал у себя целую ораву, — ответила я недовольно, не хуже той хмари, будь она неладна.

— По своей, что ли, воле я эту ораву собирал? — возмутился Лесовик.

— А по чьей же? Не припомню, чтобы тебя кто-то заставлял меня с жертвенника стаскивать. Очень даже по своей воле ты и собирал. Если не нужно было столько невест, брал бы дань плотниками да кузнецами. Но ты ж невестами берёшь.

— Только из вашей общины. Остальные если и отправляют девиц, то умелых и полезных, чтобы в хозяйстве хороши или в вышивке.

— А я что же бесполезная, получается? — разобиделась на его слова. — Я, между прочим, грамоте обученная. Меня в селе, знаешь, как ценили? Да если бы не те остолопы, в темноте меня заграбаставшие, ни за что б меня на жертвенник не положили.

— Ну какая же ты бесполезная? Ты из всей вашей общины единственная полезная вышла, — рассмеялся он. — Одна-одинёшенька, — заверил меня.

— Врёшь небось, — буркнула и сунула ему в руки ковш. Пусть дальше сам поливается, если обзываться решил.

— Не вру, — ответил он. — Вот увидишь, не вру.

Ох, верилось в его слова едва ли. Хотя речи, конечно, сладкие были. И сам он с каждым часом всё краше и краше мне казался. И волосы его вороные до плеч, и сами плечи эти — косая сажень. Высокий, стройный и к тому же царь. Не могли меня пораньше, что ли, на жертвенник тот положить? Поближе бы в очереди хоть стояла. А так… и смысла нет заглядываться.