Невеста скованного лорда

Между пространными рассуждениями о причинах принесения обета проскакивали такие возвышенные слова, как долг, честь, благость и гордость.

– А как же семья? – спросила моя соседка, юная Райе, которой по-прежнему плохо давалось управление камнями. – Ведь служительницам нельзя выходить замуж.

«Да. Как же семья?» – хотелось мне повторить следом за ней и посмотреть на реакцию наставницы. Брижина, например, не выглядела счастливой, когда рассказывала о своём обете.

– Семья… Разве это такая большая жертва? – спросила наставница строго. – Семья, которой у тебя ещё нет и неизвестно будет ли. Кому захочется брать в жёны такую слабую нари, как ты? Хотя и в служительницах от тебя будет мало толку. Острову нужны талантливые заклинательницы. Он даёт нам кров и пищу. Служить ему – меньшее, чем мы можем отплатить.

– Служитьему? Разве служительницы подчиняются острову? – вопросы сорвались с губ сами собой. Я и жалела об этом, и радовалась одновременно. Молчать и слушать эту проповедь становилось невыносимо. Ясно же, что они заманивают девушек в служительницы в таком раннем возрасте, чтобы те не успели узнать жизнь и как следует всё обдумать. Воспользуются наивностью, заставят дать обет, а дальше деваться некуда – придётся служить до конца жизни.

Я не против службы по призванию. Если кто-то захочет посвятить этому жизнь – его выбор. Но сделать его осознанно можно лишь в более зрелом возрасте. Уж точно не в начальных классах!

– А кому, по-твоему, подчиняются служительницы? – голос наставницы пропитался ядом.

– Высшей, конечно. Кому ещё?

Наставница Гальет поджала губы, а её взгляд загорелся так, будто мог испепелить.

– А Высшая служит острову, – процедила она. – Или ты считаешь иначе?

– Остров молчалив, – ответила я. – Он не расскажет, какую именно ждёт от нас службу. Поэтому Высшая служит не острову, а собственному пониманию того, что острова лучше. Но она лишь человек, а людям свойственно ошибаться, – сказала это и поняла, что говорю не с наставницей, а с юными нари. Мне хотелось, чтобы они это услышали.

Сегодняшний день станет особенным для Иль-Нойер, ведь эн-нари поставила под сомнение непогрешимость Высшей. Слух об этом уже к вечеру разлетится по всему Жермэну и дальше. Глупо и в то же время необходимо. Кто-то должен был возразить.

– Бродячая эн-нари, дочь предателей, рассуждает о служении, – усмехнулась наставница. – И как же, по-твоему, должна тогда выглядеть служба острову? Просвети нас, о избранница Твердыни.

– Служить означает уважать. В служении нет корысти и принуждения. К нему нужно прийти, и никакой обет не укажет вам верный путь, – и снова я обращалась не к наставнице, а к юным нари. – Сначала нужно повзрослеть и только потом размышлять об обете. А пока даже думать о нём забудьте. – велела им. – Говорю, как ваша эн-нари, суть чьей жизни – одно лишь служение. Не принимайте обет, пока не закончите обучение. Не поддавайтесь на уговоры.

– Нахалка! – заорала наставница. – Это измена! – она взмахнула рукой. Из ящика её стола вылетела вереница камней. В полёте соединяясь в подобие цепи, они устремились ко мне и обвили мои руки и ноги, крепко их связывая.

Моя соседка Райе вскрикнула и кинулась помогать. Но наставница отшвырнула её так, что девочка ударилась об угол парты и заплакала.

– Я научу тебя послушанию, – пообещала наставница Гальет, выдёргивая меня из-за парты.

– Да. Научите, – огрызнулась я. Мне поистине хотелось увидеть, как они воспитывают юных нари.

Наставница побагровела и сжала пальцы в кулак. Цепи откликнулись, сильнее врезаясь в кожу, а я с трудом сдержала крик. Самое обидное, что пока я так и не научилась управлять своей силой и не могла освободиться от пут. Не знаю, откуда у меня вообще взялась смелость возражать и огрызаться.

Привлечённые шумом, из соседних классов к нам заглянули ещё две наставницы. Увидели меня и перевели вопросительный взгляд на Гальет.

– Ведём её в клеть, – приказала та, и две другие, даже не спросив объяснений, послушались. Раз на ученице путы и наставница говорит, что её нужно куда-то вести, значит, так оно и есть. Обосновывать наказание – это лишнее.

Так называемаяклетьнаходилась не в Службище, а в Храме Твердыни. Меня, как преступницу в кандалах, протащили по людной площади, заволокли в храм и, спустив в подземелье, толкнули в комнатушку без единого окна. В ней не было ни свечей, ни факелов, и даже камни, из которых сделаны стены, не блестели загадочным светом, как в подземных коридорах. В этой комнате царил абсолютный мрак.

Наставница Гальет зыркнула на меня победно, потом прищурилась на кандалы и убрала их то ли в противоречивом жесте сочувствия, то ли потому что в них больше не было смысла.

– Посиди и подумай над своим поведением, – приказала она. – Пока не научишься послушанию, тебе нечего делать в Службище. Ты наш позор, а не эн-нари, – её слова не обжигали обидой, хотя сказаны были именно для того.

Стать эн-нари – не мой выбор, потому я не обязана соответствовать ничьим представлениям об избранной заклинательнице и могу поступать так, как считаю правильным. Даже если за это на меня обрушится гнев всех служительниц Иль-Нойер.

– Остров позорю не я, а вы! – крикнула им вслед, но ответом мне стал лишь громкий хлопок двери и скрежет задвигаемого засова. Комната погрузилась в кромешный мрак.

Стало так тихо, что звук моего сбивчивого дыхания наполнил пространство. Я нащупала стену и с трудом поднялась. После кандалов ноги болели и подрагивали. Медленно идя вдоль стены, нашла дверь. Хотела потрясти за ручку, но изнутри её не оказалось. Комната открывалась и закрывалась только снаружи.

Внезапно меня обуял животный страх. Я осталась в темноте совсем одна и ничего не могла с этим поделать. Закричу – никто не услышит. А если услышит, всё равно не станет помогать. Ненавистное послушание! В меня безуспешно вдалбливали его всё детство и даже здесь пытались ему научить.

– Нет во мне послушания! – выкрикнула я. – Не перед такими, как вы.

Мой голос вернулся приглушённым эхом. В этой комнатке с голыми стенами звуку негде было развернуться. Но даже так он оказался слишком громким для привыкших к покою камней. Они пробудились от дрёмы и возроптали, сначала разрозненно и тихо, но вскоре их голоса начали сливаться в неразборчивый гул.

– У-у-у-у, – гудели они у меня в голове. – У-у-у-у… ещё… у-у-у… одна-а… – из гула с трудом выцеплялись слова. – Шу-умная… у-у-у… шу-умная…

Мне вспомнилась босоногая Брижина в молельне и её слова: «Стены этого храма не любят шум. А от обуви слишком громкое эхо». Молча, чтобы не побеспокоить камни ещё больше, я разулась. Пол оказался не просто холодным, а ледяным.

– Простите, – прошептала, не надеясь, что ко мне прислушаются, но гул немного утих.

– У-у-у… эн-нари-и… у-у… неча-астый гость… – донеслось откуда-то сбоку. – Пока-айся… у-у-у… пока-айся… отпу-устят.

– Нет, – ответила, с трудом сдерживая голос. – Мне не в чем каяться.