Невеста зверя (сборник)

– Я-то точно был. А маму сама спроси.

В те далекие времена мое положение в городе было довольно шатким. Глупая любовная ссора, из тех, которые часто случаются в двадцать один год, выгнала меня с насиженного места, и я оказался в гостях у Энис. Но в эти подробности я вдаваться не стал.

– А какой был Трапезунд на вид?

– Большой рыжий кот, очень умный. – Я не сказал девочке, что жители этого района и этой квартиры достигли редкой степени расширения сознания и изменения восприятия. Наверное, их благотворное влияние распространилось и на Трапезунда.

– У этого кота всегда был любимчик. Когда я только что поселился в этом доме, он ночами спал на груди у очень тихого парня с Юга, который ночевал на диване в гостиной. Энис шутила, что кот его усыновил. Каждый раз, когда в квартиру приходил новенький, кот уходил с дивана, садился и смотрел на него. А тот тихий парень раздевался догола, опускался перед новичком на колени и целовал ему или ей ноги.

– Он целовал тебе ноги? – недоверчиво улыбнулась Селеста.

– Мне было жутко неловко. Но некоторым другим, как я заметил, это нравилось. Они как будто думали: «Ну вот, наконец справедливость восторжествовала, и мне целуют ноги». А еще я увидел, что во взгляде Трапезунда появлялась какая-то гордость, как у хозяина собаки, которая по команде показала трюк. Возможно, родные этого парня узнали, что с ним творится, – в один прекрасный день в квартиру явились его родители и забрали его домой.

– И что сделал Трапезунд?

– Он привязался к другой жиличке – мечтательной девушке, которая училась на танцовщицу. Он спал у нее на кровати, в алькове рядом с кухней. Мы прозвали ее Цветочницей, потому что она приносила домой то розу – из тех, которые продают цыганки в барах, – то букетик ландышей, то горшок с геранью.

А потом ее привычка вышла из-под контроля. Она притаскивала свадебные букеты, ящики красных гвоздик, охапки фиалок. Вписка стала похожа на склеп. Трапезунд резвился среди цветов, жевал папоротники и играл с опавшими лепестками.

Цветочница осунулась и глядела затравленно. Как-то раз она пришла домой с двумя сумками желтых нарциссов. Потом с орхидеями – как пить дать краденными. Она расставляла цветы на полу у кровати, а Трапезунд смотрел на нее так, словно она украшала его алтарь.

Потом полиция поймала ее, когда она обрывала клумбу тюльпанов на садоводческой выставке. Когда она исчезла, Трапезунд обратил свое внимание на меня.

В ту минуту пришел поезд, и мест нам не досталось. Я держался за поручень, а Селеста за меня. Мы пели отрывки из «Кошек». Она хорошо запомнила слова. Другие пассажиры отводили взгляды.

Я понадеялся, что моя крестница забудет, о чем шел разговор. Начало истории напомнило мне, каково это – быть молодым и неприкаянным, когда некуда спрятаться от подступающего демона.

Но как только мы подъехали к станции «Хобокен», Селеста спросила:

– А где была мама, когда кот тебя заприметил?

Двадцать лет назад Хобокен был эдаким компактным, старомодным рабочим городком, и в моей памяти он остался черно-белым, как старая кинохроника. Мы шли от станции к улице Ньюарк, где вывеска в форме гигантской руки сулила суп из мидий.

– Когда кот начал ко мне присматриваться, и появилась твоя мама, – ответил я, шагая с Селестой рука об руку. – Трапезунд стоял в дверях комнаты, где я тогда ночевал, и смотрел на меня. Мне больше некуда было идти, и я сидел на кровати, раздумывая, что делать.

Потом я поднял голову и увидел девушку чуть старше меня, в самой короткой мини-юбке на свете. Она разложила свои сумки в алькове, где раньше жила Цветочница. Ее звали Джоан Мата. Она выглядела выше, чем была на самом деле, а еще у нее были удивительные глаза – золотисто-зеленые, как у тебя. Твоя мама провела все лето в Европе. С Энис они познакомились в Колумбии, и Трапезунда она знала еще с тех пор. Мне даже объяснять не пришлось, что творится. Стоило ей только взглянуть на Трапезунда, как он убежал и спрятался в кухне.

Но на самом деле Джоан тихо-тихо зарычала. Трапезунд среагировал так же, как кот сапожника и кошка из кулинарии, когда они видели, как мимо них несут Мими. Он задергал ушами, зашевелил носом и огляделся, испуганный и смущенный, как будто чуял кошку, но не видел ее.

Трапезунд так и не вышел из кухни. Энис понимала, что что-то здесь не так, но, как и кот, побаивалась Джоан.

– А почему у мамы не было аллергии на Трапезунда? – вдруг спросила Селеста.

Не успел я обдумать ответ, как услышал голос:

– Аллергия у меня началась позднее, доченька.

Улыбающаяся Джоан Мата стояла на крыльце «Супа из мидий» – длинного дома-лабиринта, состоящего из одних столовых.

Джоан была дизайнером, а муж ее, отец Селесты, Фрэнк Гален – архитектором. В тот день его не было в городе. Их дом напоминал выставочный образец его и ее работ. Какие-то его части вечно перестраивались и перепланировались. В ту неделю это была кухня.

Поэтому мы поели в ресторане, к великому восторгу Селесты. Мы сидели за столом втроем. Когда Джоан достала очки, чтобы прочесть меню, они присели ей на нос ненадолго, словно бабочка.

Селеста рассказывала сцены из мюзикла и припоминала отрывки нашего разговора.

– И он сказал, что был хиппи, но насчет тебя не уверен.

– Твой крестный перепутал, все было наоборот, – ответила Джоан. – Я тогда все свое имущество носила в чемоданах. А у него была работа. Так мило – каждое утро он в этом сумасшедшем доме одевался в костюм с галстуком и уходил, чтобы написать статью о моде.

– А что случилось с Трапезундом? – спросила Селеста.

Ни Джоан, ни я не знали.

– Наверное, у него осталось еще несколько кошачьих жизней, – ответила Джоан.

Селеста неохотно отлучилась в туалет, понимая, что в ее отсутствие мы будем обсуждать какие-нибудь секреты.

– Она меня спросила, вот я ей и рассказал немного о Трапезунде и Десятой Восточной улице.

– Все в порядке. Она становится все любопытнее, и я рада, что расспрашивать она стала тебя, а не кого-то другого.

– Может быть, тебе стоит рассказать о своем отце?

Джоан вздохнула:

– Расскажу, если спросит.

Двадцать лет назад мы, как только познакомились, сразу поняли, что будем друзьями. Мы до ночи сидели на крыльце и у пожарной лестницы на Десятой Восточной улице и говорили о сексе, наркотиках, родителях и психологических травмах.

Джоан часто сидела на перилах и никогда не теряла равновесия. Она была всего на год или два старше меня, но насколько же больше она знала! Ее мать была известным адвокатом, а отец, Антонио Мата, мексиканским художником. Он писал сюрреалистические картины, напоминавшие комиксы, и подписывался «Марги».