Невидимая Россия

Один раз Александрова вызвали вечером на допрос и утром он не вернулся. Григорию стало не по себе. Как бы и этого не довели до сумасшествия! Вечером Александрова не было, утром тоже. Григорий подсел к старосте.

— Раз вещи в камере, значит Александров на допросе или в карцере — одно другого стоит, — сказал тот. — Если он сидит за золото, будут мучить — в делах о ценностях ГПУ беспощадно.

Под утро третьей ночи Григорий проснулся от физически ощутимого приступа тоски, а когда, справившись с нервами, собирался заснуть, услышал лязг двери и тяжелые шаги по коридору. Один из идущих громко топал, другой шмыгал ногами. Шум замолк у камеры Григория. Мент долго не мог попасть ключом в скважину замка, тяжело дышал и ругался. Наконец, дверь открылась и кто-то втолкнул в камеру Александрова. Несчастный прислонился к притолке и оперся рукой о «парашу». «Параша» пошатнулась. Вскочив, Григорий быстро пробежал по краю нар и поддержал Александрова. Глаза их встретились. Лицо инженера было трудно узнать — казалось, он постарел на десять лет и только что вышел из больницы.

— Ну, как? — прошептал Григорий.

— Потом… — ответил Александров. Губы его пересохли, язык шевелился плохо. Добравшись до койки, он лег лицом вниз и впал в полуобморочное состояние. Григорий укрыл его одеялом и уже не спал до поверки.

Александров пролежал не двигаясь целый день. Иногда он стонал и как-то странно хныкал. Камера притихла. Обычно с конвеерных допросов приводили в одиночки.

Вечером Григорий никак не мог заснуть. Кошмары наступали со всех сторон. Камера наполнилась туманом и из него грозили глаза следователя. Григорий озлобленно боролся со своими собственными мыслями.

Это когда-нибудь кончится — все неразрешенные вопросы будут разрешены наукой. Если будет очень трудно, можно кончить жизнь самоубийством — тогда сразу будет покой. Чтобы никто не помешал, надо забиться под нары в угол — там темно и сыро, лечь навзничь и стеклом или жестью перерезать себе вены. Никто не заметит. Можно поднять из-под себя доску и незаметно спуститься вниз. Сначала польется кровь — горячая, скользкая, потом сознание начнет угасать и всё это безобразие кончится.

Сердце Григория сжалось уже привычной болью. Сейчас наступит самое страшное, потом будет легче… Григорий открыл глаза. Александров проснулся и смотрел на него не мигая. Григорий испугался, испугался, что прочтет в глазах инженера тот же ужас, который был в нем и с которым он не мог уже справиться. Но нет — за черными расширенными зрачками было что-то другое… Александров приподнялся на локте, сухие губы его зашевелились и он сказал:

— А знаете, Григорий: Бог есть!

Глава двадцать первая МАРИЯ СЕРГЕЕВНА

Надежда Михайловна вернулась из тюрьмы усталая и расстроенная. С тех пор, как Николая взяли, весь несложный семейный уклад пришел в упадок. Алексей Сергеевич часто оставался без завтрака и обеда потому, что Надежда Михайловна постоянно была занята либо покупкой продуктов для передачи, либо самой передачей, либо продажей оставшихся еще вещей. Старик осунулся, постарел и наполовину утратил обычный задор и бодрость. Целыми днями сидел он над рукописями и почти никуда не выходил.

Серый день незаметно переходил в сумерки. Надежда Михайловна поставила на кухне на примус чайник, чтобы хоть чем-нибудь поскорее согреться, и торопливо вернулась убрать с утра неубранную комнату. Вдруг она услышала пять прерывистых, тихих звонков. Надежда Михайловна была глуховата, звонки же были какие-то совсем странные, неуверенные.

Кто бы это мог быть? — подумала старушка. Последнее время почти никто не посещал стариков. Кто бы это мог быть? Может быть мне показалось… Старушка открыла парадную дверь — за ней никого не было, только темнела лестница. Надежда Михайловна хотела закрыть дверь, когда слева кто-то зашевелился. Старушка вздрогнула и отступила назад. Странная фигурка женщины стала в отверстии входной двери.

— Мария Сергеевна! — прошептала Надежда Михайловна. Это была мать Мити, товарища Павла и Николая, члена организации, отстраненного от дел за неосторожность и потому, что его мать, благодаря неуравновешенности, могла наделать глупостей. Митя был арестован раньше Павла и Николая и по другому делу.

— Мария Сергеевна, заходите, я очень рада… — пришла в себя Надежда Михайловна.

Странная фигурка вошла молча и протянула Надежде Михайловне сухую, горячую руку, не произнося ни слова. Надежде Михайловне стало страшно.

Не сошла ли она с ума с горя по сыну?

Женщины вошли в комнату. Увидев Алексея Сергеевича, Мария Сергеевна прижалась к Надежде Михайловне и прошептала странным, еще более, чем обычно, надтреснутым голосом:

— Нет, только с вами… пойдемте куда-нибудь…

— Вы ведь знаете, милая, что у нас одна комната.

Можно только сесть за шкапом на мою кровать, — сказала Надежда Михайловна как можно ласковее и увлекла несчастную в свой угол.

Сев, она взглянула на лицо Марии Сергеевны и невольно вздрогнула: перед ней была совсем седая старуха. Черные глаза Марии Сергеевны потухли и были безумными. Надежду Михайловну охватила такая жалость, что она на минуту забыла о своем собственном горе. Слезы выступили на глазах старушки и она хотела обнять гостю, но та неожиданно отшатнулась и вскочила, почти оттолкнув Надежду Михайловну. Что-то дикое на мгновение вспыхнуло в мрачном взгляде гостьи. В следующее мгновение Мария Сергеевна зарыдала и упала перед Надеждой Михайловной на колени.

— Это я… это я виновата! — прошептала она сквозь рыдания.

— В чем вы виноваты? — не поняла Надежда Михайловна.

Рыдания прекратились так же внезапно, как и начались. Надежда Михайловна увидела расширенные от ужаса глаза Марии Сергеевны и незнакомый, враждебный голос прошептал совсем близко:

— Это я их выдала, это я назвала фамилии… Они обещали освободить Митю, если я назову всех. Они меня обманули. О! — простонала она. — Я думала, что этим спасу Митю.

Надежда Михайловна от страха, волнения и горя перестала понимать, что кругом нее происходит. Мария Сергеевна встала, наклонилась к Надежде Михайловне, как для поцелуя, и деревянным, ничего не выражающим голосом произнесла:

— Я очень виновата, простите меня за это!

— Наденька, что с тобой? Наденька! — Алексей Сергеевич, совсем растерянный, сидел у постели, на которой без сознания лежала Надежда Михайловна. Наконец старушка открыла глаза.

— Где она? — спросила Надежда Михайловна слабым голосом.

— Слава Богу! — обрадовался Алексей Сергеевич, — слава Богу… а я то перепугался!

— Где она? — еще раз спросила Надежда Михайловна, совсем приходя в себя.

— Кто она? — удивился Алексей Сергеевич.

— Как кто? — Мария Сергеевна. Где Мария Сергеевна?

— Это тебе что-то показалось… у нас никого не было, — сказал Алексей Сергеевич. — Я, признаться, немного задремал на кресле, потом что-то, даже не знаю что, меня разбудило. Позвал тебя — никто не отвечает, зашел сюда, а ты лежишь…

— У меня только что была Мария Сергеевна… и знаешь, она сказала, что это она дала список знакомых Мити в ГПУ.

Алексей Сергеевич молчал, не зная что ответить.

— Так значит это из-за нее ты потеряла сознание, — наконец сказал он.

Надежда Михайловна заплакала.

— Знаешь что, Алеша, — она тоже несчастная, она уже после смерти мужа была не совсем нормальной. Господь с ней… может быть, и без нее наших всё равно посадили бы… Старушка зарыдала еще сильнее.

Алексей Сергеевич долго еще сидел около жены, гладил сухой рукой ее седую голову и приговаривал, сам время от времени всхлипывая: «Остались мы с тобой вдвоем, Наденька… но ничего, это ничего… я тебя люблю, как сорок лет назад, Наденька».