Невидимая Россия

Выехали среди ночи. Люба кое-как устроилась на жестком сидении, зарыла ноги в сено и посматривала из-под поднятого воротника пальто на всё окружающее синими, любопытными глазами.

— Ну, как, удобно? — спросил Борис.

— Очень, — ответила Люба кутаясь.

Лошадь взяла довольно бодро и шарабан углубился в темноту. На ухабах сильно потрясывало. Возница сидел на козлах молча, очевидно не доверяя своим седокам. Борис с Любой молчали потому, что не доверяли вознице. Борис, по своему обыкновению, задремал, Люба всматривалась в ночь и думала о том, как лучше Борису сызнова начать жизнь после возвращения от Мишки.

Большой огненный шар поднимался над туманным горизонтом, по степи дул свежий утренний ветер, жаворонки заливались, наполняя воздух радостным трепетом свободы. Борис проснулся и огляделся. Лошадь чуть-чуть трусила. Возница поднял воротник, нахлобучил на глаза шапку и, казалось, тоже дремал. Справа показался хутор.

Удивительно безжизненно… — подумал Борис. Дверь хутора была настежь раскрыта, одно окно закрыто ставнями, половина другого распахнута.

Что их пораскулачивать успели, что ли? Мишка в последнем письме ничего не писал о раскулачивании хуторян в его районе.

Люба тоже проснулась, протерла глаза, достала из несессера одеколон, намочила носовой платок и освежила лицо.

— Что, нельзя ли тут заехать на какой-нибудь хутор попить чаю, позавтракать, да и лошадь заодно накормить?

— У кого тут остановишься! — неопределенно махнул головой возница, — никого и дома-то небось нет…

— Почему нет? — еще более удивился Борис. Возница ничего не ответил. Бориса охватило беспокойство.

В чем дело? Может быть, убегая от одной опасности, сам наеду на другую?

По дороге попалось еще несколько хуторов — все были пусты и все производили такое впечатление, как будто бы хозяева только что куда-то вышли. Попытки добиться какого-нибудь разъяснения от возницы не увенчались успехом. Днем, когда солнце поднялось уже высоко, мрачный возница остановился у колодца одного из пустых хуторов, покормил лошадь, напоил ее, съел сам черного хлеба, выпил сырой воды и поехал дальше. Во время остановки Борис с Любой подошли к дому. Куры гуляли без присмотра какие-то растерянные, в степь вели свежие следы подков и коровьих копыт.

Уехали на покос, что ли? Только как это можно оставлять дом без всякого присмотра!

Люба тоже начала нервничать. Борис посмотрел ей прямо в глаза.

— Надо ехать, возвращаться в Москву теперь безумие… посмотрим, может быть, всё объяснится совсем просто, — сказал Борис.

Поехали дальше. Совсем вечером на горизонте замаячили крылья мишкиной мельницы, из-за бугра выросла мазанка, крытая соломой. В оконце теплился свет. Шарабан подкатил к воротам. Борис с нетерпением спрыгнул на землю, — Почему никто не выходит навстречу? — подумал он, решительно отворил дверь и вошел в хату. Комната была просторная и сравнительно чистая. На деревянном столе стояла простая керосиновая лампа. Сгорбленная старуха поднялась навстречу гостю.

— Здравствуй, бабушка, — моя фамилия Петров, я приятель Миши. Где он, как его увидеть?

Старуха удивленно и недоверчиво посмотрела на Бориса.

— Приятель? — протянула она с сомнением.

— Приятель, — повторил Борис, — из-под Москвы, из Зуева.

Старуха всплеснула руками и ахнула.

— Касатик… а мы-то думали — уполномоченный какой едет арестовывать или описывать, так Миша-то в степь и уехал.

Борису стало почти всё ясно.

— Да, но откуда же вы узнали, что к вам кто-то едет?

— А у нас, касатик, договорено: как чужой в степь, так хуторяне на крышу, на шесте, то ли тряпку, то ли порты старые выставляют. Ну, мы посмотрим и знаем… а тут еще утром верховой со станции прискакал и говорит, что какие-то городские, важные приехали — Мишутку нашего спрашивали. Береженого Бог бережет — собрался он, да и уехал.

— А куда он уехал-то? — забеспокоился опять Борис.

— Да тут недалеко — в балки, верст десять всего. Я сейчас мальчонку за ним пошлю.

— А ты, бабушка, как же приходишься Мите-то?

— Я бабушка евонной жены — Анастасии Павловны.

— А я к вам тоже жену привез, она меня в шарабане дожидается.

Старуха не по летам проворно выбежала на улицу. Люба была торжественно водворена в избу со своими чемоданами. Возница, узнав что Борис не страшный партиец, а приятель Михаила, стал сразу другим человеком: повеселел и даже начал шутить над всем случившимся.

— А здорово мы всех оповестили? Если бы в самом деле за кем-нибудь приехали, ни в жисть не поймали бы!

Борис успокоился.

— А всё-таки вы из Москвы? — многозначительно спросил возница, с интересом посматривая на Бориса.

— Из Москвы, а что?

— Так, ничего… а всё-таки из Москвы.

Борис в это время скинул куртку, достал мыло и полотенце и готовился приводить себя в порядок после дороги.

— Ничего… я так просто… — Лицо возницы стало еще многозначительнее и таинственнее и он вышел распрягать лошадь. Старуха вошла в избу с крынкой молока, корзиной яиц и большим куском вареной баранины.

— Мальчонку за Михаилом послала — к утру обязательно здесь будет, а пока покушайте, чем Бог послал. Утром Настя вам всего наготовит.

Люба быстро осмотрела все убогие уголки избы, двор и даже мельницу.

— Мы будем спать в сарае на сене, — заявила она решительно. — Очень уж у них грязно, — шепнула она Борису, когда старуха отвернулась.

— А что, бабушка, у вас молока много? — спросила Люба старуху.

— Много, милая, много — три коровы.

— Вы, наверно, рано печь топите, сварите нам какао.

Люба достала банку и передала старухе. Старуха с недоверием повертела ее в руках.

— Когда молоко закипит, положите какао и размешайте.

Старуха понимающе закивала головой.

После бессонной ночи на сене спалось превосходно. Утром появился Мишка — взволнованный, возбужденный, радостный. Мишка не выдержал ожидания и разбудил Бориса. Пока Люба одевалась, старые приятели пошли в степь. Росинки улыбались из сочной густой травы. Свобода и ширь, свежий ветер, жаворонки… Казалось странным, что где-то существует ГПУ, колхозы, советская власть. Но с первых же слов разговора пришлось вернуться к страшной действительности. Степь ждала погрома, ждала и глухо волновалась. Надеялись на всеобщее восстание, на волнения в армии. По слухам, на Северном Кавказе при подавлении восстаний армейские части были заменены войсками ГПУ потому, что красноармейцы переходили на сторону восставших.