Невидимая Россия

— Я судился по отдельному мелкому делу, об историках меня допрашивали попутно, — ответил Павел.

— Очень хорошо. Адрес Свечина я вам дам — он сейчас ночует у Миллера.

— У Владимира Владимировича?

— Вот именно — у Владимира Владимировича, А вы с ним тоже знакомы?

— Мы с ним почти друзья, мы даже работали некоторое время вместе, — обрадовался Павел, — но он мне никогда не говорил, что у него скрывается Свечин.

— Зачем употреблять такие страшные слова — скрывается! — мягко поправил его профессор, — все мы теперь принуждены несколько нарушать букву закона…

— Разве и вы? — Павел спросил полушутя, полусерьезно, не допуская мысли, что такой довоенного вида старичок может быть связан с чем-либо нелегальным.

— А почему бы и не я? Я молодой человек, уже отбыл пять лет концлагеря. Мне тоже запрещено проживать в столице.

— А как же… я вас встречал чуть ли ни каждый день в библиотеке?

— А вот так, как и вам теперь придется. На птичьем положении: сегодня в одном месте, завтра в другом — добрых людей много.

Как ни тяжело было у Павла на душе, но он улыбнулся.

— Знаете, — сказал он профессору, — я многое в жизни видел, знаю самые невероятные случаи, но вы и нелегальная жизнь в Москве, да еще в период чистки — это прямо невероятно! Могу поздравить — ни один агент не обратит внимания.

— Вот именно, — утвердительно кивнул головой старичок, — этого я и добивался. Вы еще молоды, а в моем возрасте часто менять места ночевок трудновато, вот я и замаскировался — ничего не поделаешь, жизнь всему учит.

— У вас отняли московский паспорт? — сочувственно спросила Марья Евгеньевна.

— Отняли.

— К сожалению, все наши коммунистические связи таковы, что хлопотать не у кого, — вздохнула Марья Евгеньевна. — Они ведь и своим не верят. В нашей среде хоть все друг другу помогают, а у них и этого нет: от семей арестованных все сейчас же отворачиваются. До Ежова еще можно было рассчитывать на человеческие чувства, а теперь только страх и жестокость, больше ничего.

— Так вы найдете Свечина у Миллера. Приходит он, правда, поздно, не раньше десяти часов вечера, чтобы поменьше на глаза попадаться, но в 10–11 вы его наверное поймаете, — сказал профессор.

Павел поблагодарил профессора, извинился перед Марьей Евгеньевной за беспокойство и вышел. — Век живи — век учись, — думал он, идя по лестнице, — такой безобидный, старорежимный, а хитрее молодого! Миллер тоже молодец — никогда ни одним словом не сказал, что так близок со Свечиным.

Вечером того же дня Павел поднимался по ветхой деревянной лестнице в квартиру Миллера. Миллер был давно на учете у организации, но за легкомыслие и неврастеничность ни в какие тайны не посвящался. В свое время, сразу после гражданской войны, попав в плен в форме белого офицера, Миллер спасся только тем, что притворился сумасшедшим, что ему дорого обошлось — пришлось, действительно, просидеть около года в психиатрической лечебнице… С тех пор он стал на самом деле не совсем нормальным, но это спасало его и дальше. Приходя в редакцию, Миллер целовал ручки секретарше и машинисткам. Для советского учреждения это было почти невероятным явлением, но к Владимиру Владимировичу все привыкли и всерьез его поступков не принимали. — А Свечин тоже прав, — решил Павел, — у Миллера скрываться почти безопасно.

Дверь открыла пожилая дама неопрятного вида.

— Сейчас посмотрю, дома ли Владимир Владимирович, — сказала она и ушла.

Павел стоял в темной, заставленной шкапами передней. Из коридора пахло чем-то кислым. Где-то в темноте послышался голос Владимира Владимировича:

— Заходите, дружище, очень рад вас видеть!

— Куда заходить-то? В темноте ничего не видно.

— Э, батенька, держите мою руку — у нас в коридоре лампочка перегорела. Это ничего, смелее — ступенек нет.

Павел устремился в темноту за Владимиром Владимировичем, как Данте за Виргилием. Сделав несколько поворотов между надвигающимися шкапами, они достигли двери, за которой оказалась маленькая, заставленная всяким старьем комната.

— Ну, смелее… Здесь живет моя бывшая теща. Слава Богу, что ее нет дома — зла необычайно! — любезно пояснил Миллер.

— А я и не знал, что вы были женаты!

— Был, но, увы, — всё в прошлом. Да, по совести сказать, оно и к лучшему: одному для нашего брата легче, а то, знаете, вечные попреки: почему ты, душечка, ничего не зарабатываешь? Смотри, наш сосед, простой сапожник, неграмотный и пьяница — и то как живет. А ты — научный работник! И знаете, она была права. Я ей так и сказал: милая, выходила бы ты лучше сразу за сапожника или за ответственного работника. А тут, знаете, еще теща — кошмар!

Комната Владимира Владимировича оказалась каморкой и порядку в ней было немногим больше, чем в комнате злой тещи. Только, вместо старья, вся она была завалена книгами.

— Садитесь, пожалуйста, на диван. Не бойтесь — это ничего, что ножка шатается.

— Скажите, Свечин ночует у вас? — прямо спросил Павел, опускаясь на торчащие из дивана пружины.

— А вы откуда узнали? — удивленно расширил красивые зеленоватые глаза Владимир Владимирович.

— Вы не бойтесь, узнал у своих — меня тоже из Москвы выгоняют.

На изящном, легкомысленном лице Миллера отразилась печаль и сочувствие.

— А как же жена? — заботливо спросил он.

— Жена останется здесь. Она всё время предлагает ехать вместе куда-нибудь в провинцию и заново строить жизнь, но я боюсь. Война может начаться в любой момент и тогда меня все равно мобилизуют, а она останется одна в какой-нибудь дыре без поддержки, без родных и знакомых. Кроме того, я и сам не хочу порывать с Москвой.

— Вы правы, — серьезно, с тоской в голосе ответил Миллер. — Жена у вас хорошая, берегите ее в первую очередь. Свечин вас устроит — у них эта механика налажена. А вот, как вы в Москве нелегально жить будете? — Это ведь очень трудно!

— За это я не боюсь — места у меня найдутся.

— Жаль мне вас. Вы знаете, бедняга Свечин — ведь он приходит в 10 часов и ждет в комнате одних знакомых, когда теща выйдет. Я его потихоньку провожу к себе — и до утра, как под арестом. Утром уходит либо очень рано, либо уже днем и опять так, чтобы остаться незамеченным. Я и то с ним измучился. Вы посидите, я его сейчас приведу — он тут недалеко.

Не прошло и четверти часа, как дверь тихонько отворилась и в комнату вошли Миллер и Свечин. Свечин сбросил с сутулых плеч старую шубу, снял потрепанную кепку и крадущейся волчьей походкой подошел к Павлу.

— Чем могу служить? — сказал он тихо звучным холодным голосом. Павел подробно рассказал свое дело. Синие злые глаза Свечина впились в его лицо.

— Вам нужно уезжать, пока у вас на руках неиспорченный паспорт, — быстро решил он.

— Но в этом случае могут арестовать жену! — ответил Павел.

Лицо Свечина нервно дернулось.

— Мало вероятно, чтобы вашу жену арестовали, а паспорт терять не советую.

Быстрым движением он выхватил из бокового кармана бумажник и раскрыл свой паспорт: помимо роковой ссылки на постановление СНК. СССР, в графе «на основании каких документов выдан паспорт», на серых страницах подряд стояло три штемпеля: в 64 часа покинуть Ленинград, в 48 часов Одессу и в 24 часа Харьков.