Невидимая Россия

Павел нагнал своих и стал в предназначенный ему ряд. Поток людей, выливавшийся на площадь перед Историческим Музеем, принимался в заранее подготовленные русла, состоявшие из ряда шеренг, специально для этой цели мобилизованных коммунистов, военных и НКВД. Подход к Красной площади и сама площадь были перегорожены как бы живыми заборами, делившими демонстрацию на десяток каналов; между каждым потоком стояли две шеренги спиной друг к другу и лицами к демонстрантам. Стихия моментально была рассечена, вытянута и обуздана. Мимо Павла мелькали суровые сосредоточенные лица стоявших в шеренгах людей, сверливших глазами каждого проходящего. «Быстрее!» — беспрерывно кричали они. Впереди колонны образовался разрыв длиною в сотню метров — непозволительная лысина в потоке людей, вливавшихся на площадь.

— Скорее, скорее! — понукания делались всё грубее. Колонна побежала. Павел покосился на толстого коллегу, страдавшего отдышкой: лицо его побледнело, на лбу выступили капли пота, бедняга хрипло дышал и бежал, тяжело переваливаясь. Голова колонны Павла нагнала хвост колонны, ушедшей вперед, у самого входа на площадь. Приближался самый торжественный момент — впереди показался мавзолей. На красноватом мраморе мавзолея высилось несколько фигур в теплых пальто, кепках, папахах и фуражках сталинского фасона. Перед мавзолеем сплошной стеной стоял громадный военный оркестр и еще масса военных. Сталина, повидимому, на трибуне не было. Поток Павла шел третьим от мавзолея.

— Скорее, скорее! — торопили суровые люди, стоявшие в боковых шеренгах.

Павел оглянулся. С двух сторон Исторического Музея и из Никольской на площадь выливались тысячи людей; все гигантское пространство площади колыхалось сплошным потоком быстро движущихся голов. Такого скопления народа Павел еще никогда не видел после похорон патриарха. Несмотря на грубые окрики с боков, несмотря на скорый шаг, так не гармонирующий с понятием демонстрации силы и преданности, — в этом стремительном движении сотен тысяч людей было что-то величественное и могучее.

Вожди на трибуне казались маленькими и ничтожными. Кто-то, кажется Калинин, поднял руку и крикнул в микрофон очередной затверженный лозунг — толпа ответила слабым «ура» и быстро пошла дальше. Мимо Павла промелькнула величественная фигура бронзового Минина, простиравшего вдаль могучую длань, и рвущиеся в облака завитки куполов Василия Блаженного.

* * *

— Как по-твоему, финская война не сыграет для подрыва престижа советской власти ту же роль, какую сыграла русско-японская война для подрыва престижа царского правительства?

В нише окна, в комнате Николая, сидели: Николай, Павел и обветренный, загорелый, выцветший от мороза и бессонных ночей, Юрий Семенов, старый товарищ Николая, только что прибывший с Карельского перешейка. Потускневшие глаза Семенова с удивлением посмотрели на сказавшего эту фразу Николая — видно было, что Юрий чего-то не понимает.

— Вначале финны нас били, как хотели, — ответил он, наконец, с расстановкой, — но последнее время падает дот за дотом и наши войска неуклонно продвигаются вперед. — Семенов принадлежал к одному кругу с Павлом и Николаем, он тоже был тесно связан с православной церковью, только арестован на четыре года раньше остальных и поэтому не принял участия в создании организации. В дальнейшем Желтухины постоянно собирали для него деньги и посылали посылки. Окончив срок, в момент ареста остальных, Юра был одним из тех, кто осел в провинции и постепенно потерялся. Он оказался мобилизованным на финский фронт, получил звание старшины и приехал в Москву после легкого ранения. Теперь он выздоровел и должен был возвращаться в часть. Павел и Николай переглянулись.

— Ты что же, стал советским патриотом? — прямо спросил Николай.

— Я ничем не становился, я всегда был русским патриотом, — ответил Юра.

— И ты считаешь, что русские патриоты заинтересованы в том, чтобы большевизм поглотил еще маленькую героическую Финляндию? — вмешался Павел.

— Это дело не большевистское, а чисто русское, — нахмурился Семенов. — России нужно обеспечить безопасность Ленинграда — пускай это сделают большевики, мне все равно. Не хотите же вы, чтобы к несчастьям внутренним присоединились еще поражения внешние. Это значило бы идти против интересов народа в целом.

— А как по-твоему, — вспыхнул Николай, — праздник Покрова Богородицы почитался на протяжении тысячелетий народом в целом?

— Да, — не сразу понял Семенов.

— Ты, конечно, знаешь, что это за праздник?

— Знаю… — Семенов начал догадываться и несколько смутился.

— Так ты должен знать, — разгорался всё больше Николай, — что в Покров русский народ празднует чудесное спасение Богородицей христианской Византии от наших предков — славян, язычников, хотевших захватить ее с целью грабежа — как видишь, иногда поражение может стать всенародным праздником.

— Что же ты этим хочешь сказать? Финляндия не Византия, — неудачно возразил Семенов.

— Финляндия не Византия, но, согласись, что Финляндия страна христианской культуры, маленькая, неагрессивная, а на нее нападают русские люди во имя атеистического коммунизма, принесшего тем же русским только одни несчастия.

— Ну, в советской системе есть и неплохие стороны, — неуверенно ответил Семенов.

— Я думаю, что язычники славяне не хотели, по крайней мере, вводить в Византии колхозы, — улыбнулся вдруг Николай.

При упоминании о колхозах Семенов тоже не выдержал и улыбнулся.

— Это правда, в языческой Руси колхозов не было, но ты скажи прямо — ты сам безоговорочный пораженец?

— Если материальный ущерб может содействовать духовному обновлению народа, я всегда буду рад военному поражению большевизма.

Семенов покачал головой и грустно задумался.

— А я всё надеюсь, что, став на путь национализма, большевизм так и покатится дальше к православию.

— Как бы он не попытался сделать православную церковь орудием Коминтерна! — ответил Николай, — от митрополита Сергия можно ждать многого.

— Да, его всегда считали человеком слабым, — согласился Семенов. — Ну, прощайте, ребята, — поднялся он, — мне пора. Не думайте, что я переменился… может быть, вы и правы, только…

— Что только? — спросил Николай.

— Только, когда видишь, что своих бьют, — обидно, — вздохнул Семенов.

— Для меня обиднее, когда своих сажают в концлагери, загоняют в колхозы, заставляют глумиться над религией и умирать за Третий Интернационал, — ответил Николай.

— Обработали! — вздохнул Павел, когда несколько смущенный Семенов ушел.

— Ничем не брезгают, — взволнованно заходил по комнате Николай, — они согласятся проповедывать Магометов рай, вместо социализма, если это будет тактически необходимо.

— Как бы они нас на национализме не обыграли! — сказал Павел. — Я убедился на Красной площади, что всякое массовое движение, даже насильно организованное, очень увлекает, а если к этому добавить, что все способные проявить инициативу систематически из этой толпы изымаются, то дело может обернуться совершенно не в нашу пользу.