Невидимка и (сто) одна неприятность

Мистер Локвуд практиковал дольше, чем я вообще жила на свете, и потому повидал всякого и не склонен был удивляться людям, с которыми сводила его профессия. Но даже его восхищала непробиваемая наглость мужа моей матери.

— Нет, — совершенно открыто признался мистер Стивенс. — Меня сразу предупредили, что заведение — лучшее в своем роде, и устроить туда ребенка не так просто.

И, глядя на адвоката с почти не читаемой насмешкой, добавил:

— И, поскольку я действительно хотел для падчерицы исключительно всего наилучшего, воспользовался личными связями. Хоть это и претит моим личным убеждениям. Но я всегда желал только лучшего для моей семьи.

Выдыхай, Лали. Выдыхай. То ли еще будет!

Застарелые злость и ненависть, когда-то искусственно задавленные, трепыхнулись внутри, но беззубо, вяло — и снова осели, взятые под контроль волевым усилием.

— Весьма похвальная приверженность семейным ценностям, — согласился мистер Локвуд. — Тогда ответьте, пожалуйста, на следующий вопрос: кто оплачивал лечение мисс Хэмптон в “Зеленых Горах”?

— Её мать, — стоило только адвокату коснуться Элении Стивенс, лицо отчима снова закаменело и стало непроницаемым. — Она является официальным опекуном. Это требование “Зеленых Гор”.

— Хорошо, поставим вопрос иначе: из каких средств Эления Стивенс оплачивала лечение дочери?

— Я не заглядываю в кошелек своей жены, — окрысился отчим. — И никак не контролирую ее расходы!

Угу-угу. Только каждый раз, стоит речи зайти о трате чуть более серьезной, чем покупка пары сережек, мама бежит с вопросами к нему. Если это “не контролирую” — то, боюсь, я не хочу знать, что такое контроль в представлении Людвига Стивенса.

Тем временем мистер Локвуд продолжал гнуть свою линию:

— Из документов, предоставленных суду, явно видно, что все расходы, связанные с содержанием Элалии Хэмптон в “Зеленых Горах”, покрывались из наследства мисс Элалии Хэмптон.

Отчим равнодушно пожал плечами:

— Видимо, поверенный, получивший указания оплатить счет от лечебного заведения, решил, что это логично.

Мистер Локвуд вежливо улыбнулся. И пусть ему не удалось выдавить из отчима признание, что желая мне самого лучшего, он желал это исключительно за мой счет — все равно было понятно, какой был задан вопрос и какой на него прозвучал ответ.

— Прошу вас, сообщите суду, где была ваша жена двадцать второго мая этого года? — с безупречной благожелательностью попросил адвокат.

Это был точный вопрос, прямо в болевую точку. Во взгляде отчима мелькнула ненависть — и спряталась, но это были чуть ли не первые человеческие чувства, проявленные им с начала слушания.

— Я не веду веду учет передвижением моей жены, — очень спокойно и очень внятно ответил он на вопрос мистера Локвуда. — Поэтому не могу сходу сказать, где именно она находилась в каждый из дней этого года.

— Что ж, не утруждайте свою память, двадцать второго мая этого года миссис Стивенс находилась дома — следствие достоверно установило этот факт. Объясните, пожалуйста, как так вышло, что когда жизни мисс Хэмптон грозила опасность со стороны призрака-убийцы, и администрация “Зеленых Гор” пыталась дозвониться до вашей супруги, чтобы попросить ее забрать дочь домой до тех пор, пока опасность не минует — ваш дворецкий отказался звать ее к телефону, солгав, что миссис Стивенс отсутствует? А когда забрать мисс Хэмптон домой настойчиво просили вас — вы отказали?

Я всеми силами старалась не смотреть на маму во время этого вопроса. Я изо всех сил запрещала себе это — и всё же не удержалась. Она сидела, выпрямив спину и стиснув зубы, и руки, лежащие на коленях, были сжаты в кулаки, а большие пальцы спрятаны внутрь. Мертвенно-бледная, она то ли дышала — то ли забыла, как.

Даниэль, сидевший рядом, стиснул мою ладонь под столом жестом поддержки и ободрения.

“Спасибо тебе”, — послала я ему благодарную мысль.

Я не знаю, как бы я всё это выдержала, если бы не ты.

А мама… ничего, переживет. Отчим ей объяснит, что действовал исключительно из благих побуждений — и она поверит.

У нее большой опыт.

— Я испугался, — тем временем с подкупающей прямотой признался отчим. — Побоялся забирать домой нестабильную магичку.

— Но ведь вам объяснили, что сила мисс Хэмптон взята под контроль и больше не угрожает окружающим? — въедливо уточнил адвокат.

— Возможно. Только мне так же сообщили, что это случилось буквально на днях. И после последнего визита Элалии домой… вам ведь известно, что тогда чуть не погиб человек?

Да. Конечно. Опять во всем виновата я сама.

— Что ж, у истца больше нет вопросов к этому ответчику, — объявил суду мистер Локвуд.

В дело вступили адвокаты ответчиков, и я прикрыла глаза, вспоминая...

Боялся он меня, как же.

После того, как я отказалась встречаться мамой, а следствие продолжило набирать обороты, закатав в этот снежный ком еще и преподавателей из Горок, отчим явился ко мне в отель.

Ему, в отличие от мамы, не понадобилось ничье разрешение — полагаю, ему и в голову не пришло звонить миссис Мерстоун и уточнять, может ли он увидеться с негодной падчерицей.

Впрочем, позвонить мне ему в голову тоже не пришло. Наверное, он боялся, что я откажусь — а зря. Я бы не стала прятаться и убегать. Хотя бы потому, что мне было любопытно: я представить не могла, зачем ему эта встреча?

То есть, зачем — понятно. Он примчался договариваться — потому что столкновение с реальностью причиняет боль его жене. Даже если он осознает, что это бесполезно — он не может не попытаться. Понять я не могла другого.

На что он рассчитывает? Что, вот что он может мне предложить?!

Наверху в номере нервничал Лагранж, которого на этот раз я попросила не присутствовать — а здесь, в холле отеля, мы сидели, разделенные журнальным столиком, и молча смотрели друг на друга.

Он помнил меня истеричным подростком.

Я помнила его хладнокровным чудовищем.

Пришло время оценивать врага заново.

— Элалия, — заговорил он первым, медленно и с трудом подбирая слова, — Послушай меня, девочка…

Меня кольнула иголка недостойного, но острого удовольствия: о, я отлично понимала, чего стоило ему сделать первый шаг! Чего стоил ему этот дружелюбный и доверительный тон.