Невидимки

— Ну да… А вы, похоже, произвели на него большое впечатление.

Меня просто распирает от желания сообщить ей о костях, найденных на Черной пустоши. Что она скажет? Я усилием воли подавляю это побуждение.

— Что ж, если я могу еще что-то для вас сделать… — говорит она и умолкает.

У нее такой голос, как будто она заранее пожалела о том, что сказала это.

— Поужинайте со мной. Просто по-дружески, — прошу я.

И снова долгая пауза.

Господи, Рэй, и когда ты только поумнеешь?

Но она соглашается.

Жизнь налаживается. Жизнь определенно налаживается. У меня не только появилась зацепка в моем деле, пусть и слабенькая, и ненадежная, но еще и Лулу согласилась поужинать со мной. Сходить на свидание. В субботу вечером. Чисто по-дружески, но это уже шаг в нужном направлении. Мало того, в половине шестого еще и дождь перестал.

Я прогуливаюсь по Лондон-роуд, предварительно приняв душ, побрившись и облачившись в новую сорочку, которая нашлась у меня в шкафу, и смотрю, как над головой радостно набирает высоту реактивный самолет, а сквозь расширяющийся просвет в облаках робко выглядывает солнце, бледное и нерешительное, как больной лихорадкой, которому наконец разрешили выходить на улицу. А там даже потеплело.

И тут наступает одно из таких мгновений. Вы понимаете, о чем я: когда что-то неслышно щелкает — и вселенная вдруг затаивает дыхание. Когда на мир без предупреждения нисходит красота, какая-то особенная благодать. Без видимых причин Стайне вдруг пустеет, и я оказываюсь в одиночестве. Дождевые капли, унизывающие листья деревьев и фонарные столбы, вспыхивают в косых лучах солнца миллионом крохотных огоньков; маслянистый асфальт расцветает всеми цветами радуги. Я мгновенно оказываюсь в царстве хрусталя и перламутра. Самолет уже скрылся в вышине. Все звуки умолкли, не слышно ни гула транспорта, ни пения птиц. Никто не может разделить со мной радости видеть это великолепие. Улица безраздельно принадлежит мне.

Я полной грудью вдыхаю воздух — мягкий и благоуханный, как будто дорогу только что перешел надушенный батальон. Мне хочется остановиться и крикнуть: погоди, мгновение, стой, погоди…

Вдруг я вижу ее. Она идет мне навстречу в своем черном блестящем пальто, как всегда сразу же узнаваемая даже с другого конца улицы. Она каким-то образом выделяется на фоне толпы и бросается в глаза. Теперь откуда-то вдруг снова возникают другие люди и машины, высвободившиеся из-под своих чар. Возвращаются звуки. Она идет одна. Мне хочется броситься ей навстречу, хочется, чтобы она бросилась навстречу мне, но ни она, ни я этого не делаем. Она видит меня, но не сбивается с шага, не спотыкается, не проявляет никаких признаков потрясения. Я стою у светофора, словно прирос к земле.

Она непонятно улыбается:

— Привет, Рэй.

— Привет.

Ну что такое? Это несправедливо. Я даже не пытался искать с ней встречи. Я вообще не думал о ней с тех пор, как позвонил Лулу. Целых три часа. А теперь сердце у меня оборвалось и трепыхается где-то в животе из-за каких-то прямых черных волос и лиловых теней для век, потому что это Джен, моя жена, — и, кроме нее, никого нет и никогда не было.

— Как поживаешь?

— Нормально. Жду тут кое-кого.

Я не собирался ничего говорить, но, похоже, над своей речью я не властен.

— Во-от как?

Она широко распахивает глаза и произносит это «вот как» со значением, отчего мгновенно кажется делано заинтересованной и веселой. Может, она все-таки ревнует? Может быть…

— Вообще-то, я как раз хотела тебе позвонить. Мой адвокат уже замучил меня напоминаниями. Ты собираешься подписывать бумаги?

— Господи, да… я бы…

Она имеет в виду документы на развод. Ревнует? О чем я вообще?

— Рэй, прошло уже много времени.

Я киваю. Я знаю, что прошло много времени. Я прочувствовал каждую минуту.

— Да, конечно. Подпишу.

Я улыбаюсь или изображаю что-то похожее на улыбку. На самом деле мне хочется блевать.

— Ну, ладно… Рада была тебя видеть. Хорошо выглядишь.

— Спасибо. Ты тоже.

Она удаляется, сверкая своим пальто в солнечном свете, и скрывается за углом. Там переходит через дорогу и растворяется в толпе зевак, топчущихся у витрин. Она даже ни разу не оглядывается. Ни одного разу.

Хм, откуда я это знаю? Угадайте. Я иду за ней следом. У меня уходит почти минута на то, чтобы взять себя в руки, когда я наконец, опомнившись, останавливаюсь и сворачиваю в какой-то магазин, чтобы забыться.

На ужине я сижу скучный и скованный. Если Лулу и озадачена такой переменой после моей недавней настойчивости, то виду не подает. Я извиняюсь перед ней, первый раз — перед тем, как сделать заказ, еще раз за закуской и в третий раз, когда подают бифштекс. Списываю все на усталость: говорю, что за последние три дня толком не спал.

— В этом вы не одиноки, — отзывается она.

Мы едим коктейль из креветок в розовом соусе, потом бифштекс еще с каким-то соусом, запиваем креветки белым вином, а бифштекс — красным, но я почти не чувствую вкуса. Я занят ужасной вещью, делать которую не следует никогда: я смотрю на женщину, сидящую напротив меня, на эту непростую, терпеливую, щедрую, скрытную женщину на другом конце стола и сравниваю ее с моей уже почти бывшей женой. И вот что я, как последняя скотина, при этом думаю: она не такая стильная, как Джен, не такая образованная, не такая высокая. Без сомнения, будучи сиделкой, она совсем не так много зарабатывает. Она не такая открытая. Она не такая привлекательная, если уж совсем начистоту. Разумеется, она не такая, она — это она. Мне должно быть стыдно. И мне стыдно.

Лулу, похоже, сделала над собой усилие. Ее волосы еле заметно отливают ежевичным оттенком. На этот раз на ней лаковые черные сапоги на высоком каблуке. Узкая юбка подчеркивает тонкую талию. Вот как теперь одеваются на дружеский ужин? Интересно, почему она не надела свои красные туфли? Приберегает исключительно для него?

Я столько всего о ней не знаю, совсем ее не понимаю. Я делаю попытку. Спрашиваю ее о детстве, но она не слишком многословна, как будто чувствует в этих вопросах какую-то принужденность. Я пытаюсь вернуть себе настроение, которое было у меня раньше: я так радовался встрече с ней, я был просто счастлив. Это именно то, чего я хотел. И хочу сейчас. Я делаю глубокий вдох, пытаюсь вспомнить тот благоуханный аромат. Перламутр.

— И давно вы работаете у этого парня в Ричмонде? — интересуюсь я.

— У Дэвида? А, года два.

— И как вам, нравится?

— Да. Это хорошее место. А уж после дома престарелых… Конечно, иногда меня немного раздражает его мать. Она из богатеньких и привыкла командовать всеми вокруг. Но она очень много для него делает. Когда все это произошло, она ушла с работы…

Лулу задумчиво умолкает. А я-то надеялся, что она не обратила внимания. Чья-то вилка скребет по дну тарелки. Это моя.

— Не помню, чтобы я говорила вам, где работаю.

Я не осмеливаюсь поднять глаза. Вместо этого тяну время, делая вид, что жую. Можно солгать. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Может и выгореть. Но после тех выводов, к которым я пришел, как я могу лгать? Если у меня есть хоть капля уважения к этой женщине, если я надеюсь на какое-то будущее с ней — или с кем бы то ни было вообще, — разве не должен я сказать правду? Лжецов в конечном счете всегда выводят на чистую воду.

— Никто из моих родных не знает, где я работаю. И на кого.