Невидимки

Лулу хмурится, между бровями у нее прорезается двойная морщинка.

— Так вот чем вы занимаетесь? — уличает меня Лулу. — Выясняете все про людей, которых допрашиваете? Это часть вашего расследования?

Похоже, она не слишком сердита. Но согласиться сейчас все равно значило бы солгать.

— Нет. Э-э… ну, иногда да. Но не в вашем случае. Вы не подозреваемая, ничего такого. Я хотел побольше узнать о вас, потому что вы мне нравитесь, вот и… вот и проследил за вами однажды, когда вы ехали в Ричмонд.

Я выпил всего-то полтора бокала вина. Но сегодня оно действует на меня как сыворотка правды.

Лулу явно ошарашена, и я ее понимаю; она как будто пытается решить, то ли разъяриться, то ли… то ли что? Почувствовать себя польщенной? Вряд ли.

— Вы за мной следили? Когда я ездила в Ричмонд? Когда именно?

— Мм… пару недель назад.

Она сглатывает, дернув подбородком, как будто горло у нее перехватило от отвращения.

— Почему вы просто не задали мне вопрос, где я работаю?

Я озадачен. Почему это никогда не приходило мне в голову?

— Не знаю. Потому что… потому что я этим занимаюсь, наверное. Сила привычки.

Она мрачнеет.

— И что вы делали, когда приехали туда?

Я могу солгать. Я могу солгать. Но тогда я буду лжецом.

— Я… я видел, как вы вошли в дом.

У меня есть еще возможность пойти на попятную. Есть еще возможность сохранить после этого вечера хоть что-нибудь — свою репутацию, например. Ее достоинство. Будущее.

— Я припарковал машину, обошел дом и наблюдал за вами из сада.

Ее лицо, если это вообще возможно, становится еще белее. Она проводит языком по пересохшим губам, как будто умирает от жажды.

— И что вы видели?

Горло у меня перехватывает. Может быть, мой голос откажется мне повиноваться, и у меня будет оправдание.

Я могу ничего не отвечать.

Я могу ответить: «Ничего».

— Я видел вас и молодого человека в инвалидном кресле, в гостиной. В камине горел огонь. Пожилая женщина — наверное, его мать — то появлялась, то уходила. На вас были красные туфли на высоком каблуке. Я заметил, что вы отдавали их в починку. Сделали накат. А еще… еще я видел вас в кресле. С ним…

Лулу смотрит куда-то мимо меня застывшим взглядом.

— …А потом я уехал.

Она откидывается на спинку стула — подальше от меня; лицо у нее замыкается, зрачки превращаются в два игольных острия. Даже скулы обостряются. Она вся как-то съеживается. Мне кажется, она изо всех сил пытается не заплакать. Пожалуйста, Господи, думаю я про себя. Если она заплачет, я буду раздавлен.

Голос у нее хриплый, как скрежет пилы.

— Зачем вы пригласили меня на ужин? Зачем говорите все это? Если вы такой ненормальный, зачем мне об этом рассказывать? Или вы от этого ловите кайф?

Я качаю головой. Когда говоришь правду, отчаянно хочется, чтобы тебе верили.

— Нет, вовсе нет. Мне было любопытно, в чем заключаются ваши обязанности. Я не ожидал… Вы мне нравитесь, вы очень мне нравитесь. Поэтому я все и затеял, и… в общем, мне очень жаль, это было глупо и неправильно. Я не хочу лгать вам. Я никогда не буду вам лгать.

Она поднимается, со скрежетом отодвигая стул, губы у нее плотно сжаты не то в ужасе, не то в отвращении, не знаю уж, что она сейчас испытывает. Я чувствую себя подавленным, но не больше, чем до начала разговора. На самом деле, как это ни удивительно, даже меньше.

— Да вы просто ненормальный! Что дает вам право шпионить за мной? Если вы такой крутой детектив, значит можете делать, что захочется? По-вашему, вы Господь Бог, чтобы совать нос в чужие дела? По-вашему, у вас есть на это право?

Она цедит слово за словом. Никогда не слышал, чтобы она так чеканила слова.

Я хочу возразить ей, но сказать мне нечего. Вместо этого я говорю:

— В тот день у меня был день рождения.

Она застывает на вдохе с открытым ртом, издает резкий отрывистый смешок, безрадостный выплеск недоверия.

— Вам лечиться надо.

— Да. Наверное.

На заднем плане маячит официант, охваченный ужасом пополам с любопытством. Ни она, ни я в течение долгого времени ничего не произносим. Как это ни поразительно, она не уходит. Как это ни поразительно, она снова садится за стол. И тем самым выигрывает этот раунд.

Она берет бокал и делает большой глоток вина, ныряет в свою сумку и вытаскивает оттуда сигареты и зажигалку. Я молча смотрю, не осмеливаясь больше ничего сказать, гадая, что будет дальше. Официант собирает со стола грязные тарелки, старательно глядя в стол.

— Ну и что вы подумали, когда увидели нас вдвоем?

— Не знаю. Нет, знаю. Я расстроился. Нет. Да. Мне было больно.

Она смотрит на меня сквозь сигаретный дым:

— Вы решили, что это и есть то, за что мне платят?

— Нет! Нет. Я почувствовал ревность. И стыд. Главным образом ревность.

Она с минуту обдумывает услышанное.

— Но вы не удивились?

— Удивился. Хотя… Я никогда об этом раньше не думал. Он… все еще привлекательный мужчина.

— «Все еще привлекательный мужчина»? Да. И богатый к тому же. Богатый и беспомощный, вы это имели в виду?

— Я ничего такого в виду не имею… не имел…

Как же трудно не лгать. Я не помню точно, какие мысли мелькали у меня в тот вечер.

— Да, вы совсем не такой, как я себе представляла.

С этими словами Лулу закатывает глаза и качает головой. С минуту она молча курит, потом давит окурок в хрустальной пепельнице. Официант приносит десерт.

— Я хотел бы рассказать вам кое о чем еще. О ходе расследования, о Розе. Всплыло кое-что новое, отчасти благодаря вашей помощи. Возможно, мы что-то нашли. Пока ничего определенного, но…

— Правда? У нее все в порядке?

— В том месте, где она исчезла… нашли человеческие останки.

Глаза у Лулу становятся огромными. Рука взлетает к горлу.

— Это она?

— Мы пока не знаем. Возможно. Они… Мы скоро узнаем.

Лулу явно потрясена. Она покачивает головой и, закинув ногу на ногу, спрашивает жалобным голосом:

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Честно говоря, я и сам не знаю. У меня такое чувство, как будто я перед вами в долгу. В настоящий момент это единственное, что я могу дать.