Невидимки

— С его слов, вам стало плохо за рулем и вы разбили машину. Он не скрывал, что вы в очень тяжелом состоянии.

Лулу меняет положение ног, сидя на стуле.

— Да, — говорю я. — Меня отравили.

Ее глаза расширяются.

— Отравили? Что вы имеете в виду? Вы что-то не то съели?

— Я приехал повидаться с Тене и Иво. Видимо, они чем-то меня угощали. И… вот я здесь.

— Боже мой!

Она наклоняется вперед, ее лоб прорезает морщинка. В глазах ужас.

— Что вы ели? Моллюсков?

— Не знаю. Не помню. Я беспокоился, все ли с ними в порядке. Они тоже могли отравиться.

— О господи… Я не знаю.

Лулу делает глубокий вдох и короткий резкий выдох.

— Мне очень жаль, Рэй, это ужасно.

Она назвала меня Рэем — она не может сердиться на меня слишком сильно.

— Если верить врачам, это были растения, — сообщаю я.

— Растения?

— Да. Ядовитые растения. Кажется, белена… и еще спорынья.

Теперь она на меня не смотрит. Морщинка, прорезавшая ее лоб, становится глубже.

— У вас есть какие-нибудь соображения, как это могло произойти? — произносит Лулу наконец.

— Ну, наверное, они должны были каким-то образом попасть в еду.

Я обращаюсь к макушке собеседницы и впервые за все время замечаю седую прядку, идущую от пробора. Должно быть, Лулу была слишком занята, чтобы ухаживать за волосами. Слишком занята… чем? Сердце у меня почему-то сжимается от почти физической боли.

— Проверили бы вы, как они там, — советую я. — Если они в таком же состоянии, как и я, им нужно в больницу. Особенно Тене.

Лулу кивает и теребит ручки сумочки, которую держит на коленях. Впрочем, «сумочка» — это слишком слабо сказано. В нее вполне поместился бы кокер-спаниель.

Когда Лулу все же поднимает на меня взгляд, — я не уверен, но похоже, что в глазах у нее стоят слезы.

— Рэй, мне очень жаль, что все так случилось. Я… Они действительно иногда собирают всякие грибы и ягоды и едят их потом… Наверное, тут легко ошибиться…

— Ага.

Я минуту лежу с закрытыми глазами. После жгучего солнца передо мной плавают пламенеющие разводы, похожие на чудищ с длинными клыками и грязными когтями.

Лулу мнется, как будто никак не может на что-то решиться. Пару раз она даже слегка заикается. А ведь это первый раз, когда она не занимает свою обычную позицию, которая автоматически ставит меня в невыгодное положение: пренебрежение, подозрительность, негодование, — думаю я.

— Рэй, я правда очень сожалею, что все так произошло. Мои родные сводят меня с ума, но они неплохие люди. Они никогда не причинили бы вам зла намеренно. Иво… я знаю, он порой производит впечатление человека не очень… вежливого, но он любит своего мальчика всей душой. Он искренне признателен вам за все, что вы для него сделали: устроили к специалистам и прочее.

Я не знаю, что сказать. По-моему, я ни в чем напрямую его не обвинял.

У меня мелькает мысль: если Лулу с ними не виделась, откуда она знает, что он признателен?

Она кивает на дверь моей палаты:

— Врачи говорят, вы поправитесь. Надеюсь, вас скоро выпишут.

— Спасибо. Но вы должны предупредить Иво… на тот случай, если он не знает. Это очень опасно.

— Да-да, непременно.

Меня не отпускает ощущение, что нужно вспомнить что-то важное. Что-то, касающееся ее.

Только я, хоть убей, не могу сообразить, что это.

Лулу избегает встречаться со мной глазами и смотрит куда-то перед собой, покусывая ярко накрашенную губу. Сочная красная помада полустерлась, и губы кажутся расплывчатыми и воспаленными. Выбившаяся из заколки прядь темных волос длинным завитком ниспадает вдоль лица — удлиненная S, самая прекрасная из всех линий, если верить китайским философам, абрис бедра и талии женщины, лежащей на боку…

«О, детка, ты не представляешь. Ты не представляешь, что ты со мной делаешь».

— А знаете, я тут кое-что нашел, — выпаливаю я очертя голову, потому что мне вдруг становится страшно, что Лулу сейчас уйдет; я чувствую, как ее внимание ускользает куда-то, норовит улетучиться, а я хочу завладеть им снова. — Я как раз собирался рассказать об этом Тене, но не сложилось…

Я пытаюсь пошевелить правой рукой, но она не повинуется. Все еще бесполезный придаток.

— Это о Розе. О том, что…

На лице Лулу отражается беспокойство, и она наклоняется ко мне. И внезапно, точно ужаленный тысячей электрических ударов, я понимаю, что ее ладонь лежит на моей. На моей правой руке, покоящейся поверх одеяла в пластиковом браслете, точно мертвый освежеванный кролик; обладающей примерно той же степенью чувствительности. Лулу держит меня за руку. Ну, конечно, не держит, но касается ее — я вижу это краешком глаза. Очень в ее духе: она касается меня, когда я парализован — или, возможно, именно по этой причине. Ну конечно, проносится мысль, именно таких она и любит. Я ничего не чувствую. Ничегошеньки. Хотя и воображаю, что чувствую все.

Я дорисовываю чувства в моем воображении.

— О чем? — спрашивает она.

И я вдруг понимаю, что не помню, говорил уже ей об этом или нет. Или это было что-то другое?

— Вы рассказывали мне о костях, которые там нашли. Вы об этом?

Я открываю рот, чтобы что-то объяснить. Человеческие останки… Да. И было что-то еще, я уверен в этом, но мысль ускользает, не успев оформиться. Может, если говорить шепотом, Лулу наклонится ко мне поближе, ее ухо окажется в дюйме от моих губ. Может, я даже смогу уловить ее запах, запах сигарет и духов.

Тут она перехватывает мой взгляд, устремленный на наши руки, и, хотя я пытаюсь никак не реагировать, поспешно убирает свою и принимается рыться в недрах необъятной сумки. Что она там ищет? Ответ? Ее рука выныривает оттуда. Без улова.

— У вас усталый вид. Ладно, не буду больше вам надоедать.

«Нет! Нет! Хотя бы еще немного!»

— Все равно мне уже пора. Скоро надо собираться на работу.

Эти слова действуют на меня как пощечина. Пора. На работу. К нему.

Иллюзия близости между нами испаряется, как дым.

— На работу. Разумеется.

Лулу поднимается, с подозрением глядя на меня, хотя я не вкладывал в эти слова никакого выражения. Она долго стоит у моей постели, словно не решаясь заговорить.

— Рэй, я очень надеюсь, что вас скоро выпишут. Увидимся. Хорошо?

Она выходит из палаты, деловито щелкая каблучками по линолеуму. Я слушаю, как ее шаги удаляются по коридору и наконец стихают. Время возвращается к своему обычному для больницы черепашьему темпу.

После ее ухода у меня есть нескончаемые часы, чтобы все обдумать. Например, что она хотела сказать, пока не передумала? И зачем она приходила навестить меня, да еще дважды? Чтобы удостовериться, что я не собираюсь умирать, и сообщить своим родным, что им нет нужды скрываться из страны? Чтобы успокоить собственную совесть?