Невидимый мир

Он сохранил огонь. И не продал Родину.

А какая она, Ивик? Она... красивая, понял он. Она очень милая. Славная. Повезло же кому-то...

И понимает его - потому что сама гэйна, и потому что в жизни ей досталось. Он впервые увидел ее тело. Это был шок. Половина кожи стянута ожогами и шрамами. И еще на спине... Кельм это только в ванной разглядел. Он знал, откуда бывают такие рубцы. Давно затянувшиеся, и все же заметные. Господи, кто же мог так исхлестать ее? Это не след ранения в Медиане. Ее били, целенаправленно и долго. В школе никогда не наказывают так. Логически можно предположить только одно - дорши. Не Атрайд, конечно, но она могла побывать у них в руках... А ведь не говорит о себе ничего. Он для нее - герой, а сама она? Что ей пришлось перенести? Бедная девочка...

Но от этого она не становилась уродливой, нет. Это не мешает. Она все равно очень красивая. Пусть и не яркая, как Велена. Кельм внимательно всмотрелся.

Эта сторона лица почти нетронута, если не считать заклеенной щеки и все еще распухшего носа. Почти прежняя. Нежная, тонкая линия, соединяющая ухо и мягонький подбородок. Кельму страшно захотелось вдруг провести ладонью по этой линии. Так захотелось, что он даже поднес руку к лицу Ивик, ощутив неожиданный поток сильного, пронизывающего тепла, отчего захолонуло сердце.

Кажется ты свихнулся, гэйн...

Мысли вдруг зашевелились такие, что Кельм поспешно встал и отошел подальше. К окну.

Оно все как бы и понятно. Там, если откинуть одеяло, тоненькая рубашка, а под ней - сожженная, иссеченная шрамами, и все равно нежная женская кожа, и дальше мягкий и теплый подъем... Это понятно. Но ведь у него уже очень давно не появлялись эти странные желания. Да еще такие до дикости сильные.

Очень, очень давно.

– - Привет, - улыбнулся он, присаживаясь рядом с ней. Ивик читала, лежа в кровати. "Мастера и Маргариту". Положила книгу, улыбнулась неповторимо ясно.

– - Ну как наш Вася поживает?

– - Вася - неплохо, - сказал он, - а вот зачем ты читаешь? Ведь это вредно.

– - Ну Кельм... уже голова не кружится совсем. Завтра я встану.

– - Лучше не шутить с этим, - сказал он, - полежала бы еще, пока возможность есть.

– - Да мне уже надоело...

– - Я тебе сейчас поесть принесу, - сказал он.

– - Знаешь, я поела уже... голодная была, - виновато ответила она, - ты сам поешь там..

– - Я перекусил в кафе.

Он сидел на стуле, внимательно глядя на нее. Чуть отодвинувшись. Ивик перевернулась на бок, уютно подвернув ладонь под щеку. Рукав рубашки чуть задрался, открыв часть обожженного плеча. Кельм протянул руку и позволил пальцам чуть коснуться кожи Ивик.

– - Это давно у тебя? В Медиане?

– - Ага, - сказала она, - давно. Сразу после квенсена. Мне было семнадцать. В бою.

– - Ивик, - осторожно заговорил он, убрав руку, - у тебя на спине старые следы такие есть... я видел. Это откуда? Ты уже раньше... ты побывала в плену?

– - Нет, - она спрятала глаза и говорила глухо, - нет, все гораздо... дурнее, Кельм. Я была дурой. Очень большой дурой. Мне было тринадцать лет тогда. Второй курс квенсена...

Она стала рассказывать. Она все время называла себя безмозглой, посмеивалась над собственным поведением, с сочувствием говорила о директоре квенсена Керше иль Рой, которого они с Даной поставили в это идиотское положение.

– - Понимаешь, я долго не могла простить... Вроде, за что, вроде, это так жестоко. Я ж тогда две недели лежала, ты же видишь - на всю жизнь следы остались. А ведь он тогда меня спас, Кельм. Ведь иначе бы в Верс, и что... из касты бы выкинули. А может, и в лагерь бы... А так - перетерпела один раз, и все.

Она все говорила, а у Кельма перед глазами все плыло... Ивик. Лени. Кровь. Хрупкие и тонкие запястья, нежная кожа. Господи, за что же им - такое? Это страшно для здоровенного взрослого мужчины. А она тогда была девочкой. Ребенком. За что это ей - правда? Что это за проклятый мир, где может случиться такое...

Он вдруг встал на колени рядом с Ивик. Обнял ее голову. Коснулся губами лба.

– - Бедная моя, маленькая, - прошептал он. Ивик замолчала. Потом вдруг всхлипнула. Потом слезы побежали потоком. Кельм гладил ее по голове.

... и ведь она тоже никогда, никому об этом. Потому - что здесь рассказывать? Это стыдно. Мерзко. И те, кто знал - лучше бы забыли, и они никогда не вспоминали об этом. Тем более, это надо было скрывать от родни. И Марку... он не расспрашивал ее подробно, и она не стала ничего говорить. В конце концов эти рубцы уже мало заметны, странно, что Кельм увидел. Зачем это Марку, что он понял бы в этом? Только расстраивать его... Марк иногда вот так прижимал ее к себе. Называл "моя маленькая". Но это было не то. Это было не всерьез. Неужели сейчас - всерьез? Первый раз в жизни. Единственный. Вот что случилось - она уже не одна со своей болью. И много же этой боли накопилось за годы... много, очень много, оказывается. Ивик рыдала, внутри будто прорвался гнойник, и все это теперь выплескивалось наружу, и Кельм ласково гладил ее по голове, словно стирая, смахивая боль.

У нее ведь всегда были хорошие подруги. Замечательные - по крайней мере, все окружающие так говорили - родители. Умные учителя. Беззаветно любящий ее, прекрасный муж и прекрасные же дети. Ее многие любили. Даже восхищались ею. Ценили ее работу. Делились с ней проблемами, и выслушивали ее. Но шендак, до сих пор - за всю жизнь - ни один-единственный человек ни разу ее не жалел...

Кельм ощущал запах Ивик, соленый запах ее слез, сладковатый - волос, чуть кислый - подсохшей под пластырем крови. Сейчас все, чего ему хотелось - это вот так гладить и гладить ее по голове. Потому что от этого ей было легче. Потому что он не мог ничего сделать, когда мучили Лени. Ей нельзя было помочь. И никогда уже нельзя будет ей помочь. Но Ивик - Ивик он мог помочь. Хотя бы погладить по голове.

Она неловко обняла его за шею.

– - Ты такой хороший, Кельм... ты... ты самый лучший.

Его губы коснулись щеки, чуть ниже пластыря, раз, другой, дошли до уголка ее губ. Кельм ощущал соль ее слез. Слышал ее короткое, прерывистое дыхание. Он с усилием оторвался. Поднялся, сел рядом с ней на стул, как прежде. Ивик уже не плакала. Она смотрела на него.

На него никто, никогда не смотрел так. Даже в молодости, когда он целовался с девчонками, чьи имена давно уже забыл. Никто, никогда. Впрочем, ни у кого и глаз таких нет, как у Ивик.

– - У тебя очень красивые глаза, - сказал он с легким удивлением.

Этого-то он почему не заметил сразу? Так ведь он вообще перестал смотреть на женщин, уже лет пять как перестал начисто. Наверное, поэтому.

– - Я тебе принесу чаю, - сказал он, - хорошо? Попьем чайку.

Ивик с усилием отодрала полоску пластыря. Ссадина подживала. И хорошо, пусть подживает на воздухе. Синяк на другой стороне лица побледнел, нос принял почти нормальные очертания... да уж, красавица неописуемая. Ивик показала себе язык. Еще и верхний резец обломан, второй сильно расшатан. Придется протез ставить, надо Марку, что ли, написать, чтобы на очередь поставил к стоматологу. Это целая история в Дейтросе, к стоматологу попасть - мало их.