Невидимый огонь
Шрифт:
в тиши комнаты запел он вполголоса и сам усмехнулся.
Хм, а с другой стороны, если предоставить ее самой себе, чем сможет вечером подкрепиться эта залетная птица здесь, в Мургале, когда закрыты и магазин и киоск? Надо думать, у нее не будет с собой термоса с горячим супом, ну, скажем, с фрикадельками. Слава богу, что все это со спокойной душой можно возложить на Меланию и нет надобности вмешиваться самому, что было бы и не совсем правильно. А может, все-таки?.. Ведь в жизни — Войцеховский прекрасно это знал — не всегда можно сказать, что правильно и что нет, кажущиеся аксиомы так и норовят
7
О, черный кофе, ром! (Польск.)
II он взялся за пальто. Тут же зашевелился и Нерон — встал, потянулся и глядел снизу вверх слабыми глазами на хозяина.
— Брать или не брать? — размышлял вслух Войцеховский, сверху глядя на собаку. — Ладно уж, пойдем, пойдем!
И они вышли в ненастье и мокрядь.
…Неожиданно снег повалил так, что автобус нырнул с пригорка в метель, точно в реку, полную белой шуги, где вода неслась под уклон, скручиваясь воронками в омутах и унося с собой едва уловимые контуры усадеб и деревьев. В единый миг все вокруг сдвинулось и смешалось, и не было больше ни дороги, ни обочины, ни верха, ни низа. Все дрожало и кипело, вихрилось и плескалось, вертелось и кружилось в какой-то безумной пляске, и сумерки пали такие густые, что лица людей утратили выражение, одежда — краски, предметы — измерения и линии — четкость. Все сделалось серым и плоским, призрачным, нереальным, как в погруженной на дно морское и населенной химерами подводной лодке, которая всплыть уже не в силах и, противясь неизбежному, лишь судорожно вздрагивает, как живое существо. Джемму охватило острое, давящее чувство одиночества. Ей стало жаль себя и чего-то еще — как будто потерянного, и может, безвозвратно. Казалось, навсегда покинув всех и все, что составляло ее жизнь, она без цели бродит в этой зыбкой бездне, где планктон порою складывался в миражи — купола и башни, своды и арки — и вновь рассасывался, таял, исчезал, лишь обостряя в ней туманную боль утраты. Утраты чего? Но ведь не дома, из которого Джемма сама хотела уйти. А может быть, с увеличением расстояния — так же, как высоты в полете, — дом начал терять зримые очертания и становился понятием, просто символом, обобщенным предметом ее тоски? Возможно, ей было жаль чего-то, на самом деле не существующего?..
Автобус вслепую буравил метель, трясясь на разъеденной слякотью дороге, и беспрерывно лязгал, как большая куча лома, то и дело брякая плохо затворенной дверью, — в нее сквозь щель стал набиваться снег. Окна дрожали в лад с двигателем, матовые под серо-белою броней, которая все уплотнялась, и сквозь нее возникали и пропадали, появлялись и исчезали серые смутные тени.
Кругом был снег, один снег…
— Кто спрашивал Мургале? — окликнул из кабины шофер.
Выведенная из задумчивости, она отозвалась и, подхватив вещи, торопливо направилась по проходу вперед, балансируя между сиденьями: автобус кидало из стороны в сторону, а у нее руки были заняты чемоданом и портфелем.
— Вам нужно магазин или сельсовет? — спросил шофер.
— Мне нужен ветеринарный участок.
— Значит, у лавки.
Разгребая нечто вроде мокрой овечьей шерсти, «дворники» с большим трудом расчищали на ветровом стекле более или менее прозрачный полукруг, в котором сеялись и струились хлопья и по временам мелькали темные силуэты, похожие то на округлые стога сена, то на готические башни. Который же из них магазин?
— Скажите…
— Ну?
— Вы остановитесь у магазина?
— А то нет… — грубовато буркнул он, потому что дорога была мерзкопакостная и видимости, считай, никакой, отчего настроение было ни к черту.
— Держитесь меня, — раздался позади мужской голос, потом короткий сдавленный смешок. — Со мной не пропадете.
Джемма обернулась. Ей предлагали, видимо, показать дорогу, однако ей не понравился тон, каким это было сказано, и еще того больше смех, и она промолчала, только взглянула и решила, что
больше всего ей не понравился сам этот человек с бородкой. Выпивши, что ли?Проехав еще с километр, автобус остановился.
— Мне тут?..
— Туточки.
Джемма вышла и сразу попала в круговерть снежинок — снег валом валил с неба. В предвечернем сумраке сквозь буран маячили и мелькали, стлались и торчали, сгущались и таяли призрачные силуэты так же, как за окном автобуса с той минуты, когда заварился белый хаос. И среди этих теней одно только ближнее здание прямо у остановки виделось как реальное, с соответствующей вывеской, извещавшей, что здесь находится такой-то магазин такого-то потребсоюза. К нему вела широкая, но, как и все сейчас, заметенная снегом тропинка.
— Не в ту сторону! — раздалось позади Джеммы. — Я же сказал, вам лучше держаться меня.
Она не жаждала общества бородача, но кругом не было ни души, и ей не оставалось ничего иного, как следовать за мужчиной, что она и делала, стараясь приотставать: она знала, что наверняка, как бывает в таких случаях, начнутся расспросы, а распространяться о себе она не имела охоты.
— Вы к Мелании?
Так, начинается.
— Может быть, практикантка? — поинтересовался мужчина.
— Ммм, — неопределенно промычала Джемма, предоставляя ему думать по этому поводу все, что угодно.
— Не весна, а черт знает что! Еще снегом сорить вздумала… Вы издалека?
— Да.
— А откуда?
— Разве это важно?
— Ясненько! Как в отделе кадров… — весело отозвался мужчина. — Чемодан тяжелый?
— Нет.
Он усмехнулся.
— Тогда мне, видно, не стоит и спрашивать ваше имя.
— Конечно, — согласилась Джемма.
— Вы, наверно, видели от людей не только хорошее.
Она пожала плечами.
— Вы такая…
— Далеко еще?
— Ветучасток? Нет. Видите?
Джемма глянула в том направлении, куда указывал незнакомец, но увидела лишь две низкие клубящиеся тучи, которые могли быть всем чем угодно, только не постройкой. С приближением, однако, две тучи превратились в большие деревья — липы или, может быть, клены — с низким зданием под ними.
— Вот и он, ваш замок.
Это был старый дом с пологой крышей, который стоял здесь, понемногу врастая в землю, видимо, с прошлого века. Неподалеку высился столб с фонарем, и тут же была коновязь, к которой вряд ли еще привязывали лошадь или корову, скорее всего о ней просто забыли и некому было ее разобрать.
— Ну спасибо, — сказала Джемма. — И прощайте.
— До свидания, — беспечно отозвался он. — Как знать, может случится опять встретиться и вы опять спросите у меня дорогу.
— Не думаю, — ответила Джемма удаляясь.
— Не скажите, наш поселок маленький, — крикнул он вслед и прибавил что-то, чего она не расслышала и расслышать не старалась.
Горбатые, в снежных валиках ступени, по которым не ступала в метель ни одна нога, почти занесенная и тоже девственная дорожка и заметенные небольшие окна придавали строению нежилой вид. Почему-то думалось, что и дверь должна быть на замке. И когда Джемма взошла на крыльцо, протаптывая в снегу первые следы, которые тут же стала жадно затягивать вьюга, дверь оказалась действительно запертой, вписываясь тем самым в общий вид заброшенности и запустения. Джемма постучала, но никто не открыл, даже не отозвался. Дом точно вымер. От всей картины веяло грустью.
«Так вот оно какое, Мургале», — думала Джемма, осматриваясь и вслушиваясь, а снег слепил ей глаза и жужжал. И нигде не видно было и не слышно ни живой души. Она побарабанила еще раз, не рассчитывая больше на успех, и ее стуку действительно никто не внял. Даже пес и тот не залаял. И ее сердце опять сжалось от печали и одиночества.
Она постояла немного, все больше покрываясь снегом. Волосы ее намокли и варежки тоже. А снег шел и шел беспрестанно, будто норовя погрести под собой и сровнять все. Джемма снова взяла чемодан и отправилась искать хоть одно живое существо в этом заколдованном царстве спящей красавицы. Она решила дойти до ближнего хутора, но, завернув за угол, увидела с другой стороны дома светлое окно и еще один вход. Дверь была приоткрыта, и оттуда шел ароматный дым. Что-то жарилось.