Невская битва

Судя по молчанию, все тоже думали о еде, прислу­шиваясь к рычаниям диких зверей в густых чащобах своей утробы. Как всегда в таких случаях, молчанием старших по чину воспользовался Андреев отрок Ники­та Переяска:

— А вот я слышал, что на горе Афоне есть один старец по имени Мавридон. Сам такой маленький-ма­ленький и сухонький-сухонький. Он славится тем, что всю свою жизнь соблюдал в течение всего года Вели­кий пост так, как его соблюдают в Великую пятницу. А потом вдруг стал есть все подряд: и свинину, и бы­ков, и баранов. И целыми днями ест их ненасытно.

В день по целому быку съедает. В другой день трех свиней съест. В третий — стадо баранов поглотит. И все ему мало. Со всех окрестных греческих селений к нему приводят стада и тут же, рядом с его кельей, жарят-парят. Он ест и все кричит: «Еще подавай!»

А сам по-прежнему остается махонький и сухонький.

Посмотришь: в чем только душа держится, а при этом такое вот ненасыщение!

— Отчего же он так прожорлив стал? — удивился князь Андрей. По голосу его слышалось, что ему, как всегда, неловко за своего верного и надежного, но столь легоязычного оруженосца. — Опять ты мелешь пусто­ту какую-то!

— А вот дослушайте, — невозмутимо отвечал Никита. — Однажды накануне Пасхи к нему в келью явился сам целитель и великомученик Пантелеймон и сказал: «Радуйся, Мавридоне! На великий подвиг те­бя благословляет сам Иисус Христос! С сего часа в тебе

откроется бездонная утроба, и ты будешь есть все под­ряд, и одно только скоромное. А за это многих христи­ан на миру спасешь». И когда Пантелеймон ушел, ста­рец Мавридон почувствовал такой страшный голод, будто и впрямь в животе у него распахнулась про­пасть. Пошел и прямо в пятницу Страстей Господних съел целую свинью, пробегавшую мимо монастыря. И с того дня началось. И все это ради спасения право­славных.

— Да как же сие спасение происходит-то? — не­ терпеливо спросил Терентий Мороз. — Ничего не по­нимаю!

— Это потому, что ты бывший немец и еще не вполне православным умом окреп, — довольно подло ударил Терентия в больное место Переяска. — Нам-то сразу понятно, в чем наше спасение от Мавридона.

— А мне не понятно! — рассердился на братова от­рока Александр. — Должно быть, оттого, что и во мне не вся кровь чисто русская, а имеется и чешская, и молдавская, и английская, и даже свейская присут­ствует. Ежели подсчитать, то и я на треть немец. Рас­толкуй нам, немцам, про Мавридоново спасение!

— Да не слушайте его, брате! — испугался Алек­сандрова гнева князь Андрей. — Переяску моего не знаешь? Откуда там мимо Афона свинье пробегать? Да и имени такого нет — Мавридон.

— Оно новое, — обиженно и громко воскликнул Никита. — А спасение от Мавридона идет вот какое. Допустим, Туреня захотел в Великий пост тайно сви­нины или баранины пожрати…

— Почему это я захочу свинину или баранину! — возмутился второй Андреев отрок Туреня. — Эй! Никитка!

— Ладно, ладно, допустим, не наш Туреня, а ка­кой-то другой Туреня решит полакомиться скоромным во время самых строгих дней поста. Но в сей же миг старец Мавридон на святой горе Афоне вместо него эту свинью или барана съест, а у Турени в животе благо­ дать вспыхнет и пуще прежнего — отвращение к ско­ромному. Так Мавридон и многих других спасает.

— Враки! — сердито сказал князь Андрей. — Нынче же пойдешь на исповедь.

— Нынче все пойдем исповедоваться, — отвечал Никита. — И вовсе это не враки. Могу даже привести доказательство.

— Приведи!

— Очень просто. Заметьте, что в последнее время постящихся на Руси сильно прибавилось. Спраши­вается: отчего? Ответ: воздействие Мавридонова по­двига.

— А не слышно ли там про такого старца, который бы ежедневно вино бочками в себя вливал? — спросил Никиту Ратисвет. — Я вот отчего-то в последнее время вина совсем не хочу. Глядишь, и вовсе, по примеру князя Александра, брошу пить его. Хороший был бы

монастырь на Афоне! Один стадами скот пожирает, другой бочками вино хлещет, третий по сотне жен в день у себя принимает, четвертый окрестности грабе­жом разоряет. А за это во всем христианском мире ни­кто не пьет, все постятся, с женами, аки ангелы, не по­знаются, и никто никого не грабит, не разоряет.

Княжий отряд тем временем выехал к повороту, за которым открылся вид на залив, образующийся впадением в озеро реки Желчи. Слева и спереди вставали острова — Озолица и Городец, высоко вздыма­лась скала Вороньего Камня, а справа уходили в небо многочисленные дымы над кострами и печными тру­бами — всюду варился предстоящий обед, особенно там, далеко, в четырех верстах отсюда, в Кобыльем Го­родище, богатом селе, ставшем главным пристанищем русской рати.

Вдоль всего побережья залива располагались в больших количествах богатые селенья, много здесь было для человека промыслов — рыбная ловля, охота, грибы и ягоды, а главное — место сие лежало на торго­вом пути из Пскова и Новгорода в Юрьев, который вот уже скоро двадцать лет оставался под владычеством Тевтонского ордена. Доблестный князь Вячко тогда не сумел отстоять город и сам погиб честной смертью в битве с жадными до наших земель иноплеменника­ми. Но ничего, дай только срок, одолеем Андрияша, наберемся еще сил и пойдем отвоевывать славный град Ярослава Мудрого. Не век же ему носить позор­ное иноземное наименование Дарбете.

Однако после глупого Переяскина рассказа до чего же круто в животе взыграло! Так и ворочается все там, будто в неводе, переполненном уловленной рыбой. Кстати, о рыбе — архиепископ Спиридон сказал, что готов благословить перед битвой вкушение рыбы, но никто не выразил по сему поводу восторга. От ведь какие — понимают, что перед священным сражением лучше всего будет соблюсти Божий пост.

А вот каши — другое дело! Сельский староста Ко­быльего Городища Пересвет обещал после полудня ус­троить всему воинству пышный великопостный пир — наварить каш, каких только хочешь. Горохо­вых с морковью и луком, ячменных с грибами и ре­пой, пшеничных с кореньями и сушеными ягодами, из сарацинского пшена с шепталами и провесным ви­ноградом, из ошастанного проса с маком и медом122 .

— Эх! — воскликнул Александр. — Хорошо, что Мавридон за нас каши не съедает!

Глава девятая

ГОВОРЯЩАЯ ГРАМОТА

Вночь с пятницы на субботу княгиня Феодосия Игоревна получила у игумена новгородского Юрьев­ского монастыря благословение помолиться у гроба своего сына Феодора. Вечером она поручила десятилет­ней дочери Дуне уложить спать остальных детей, кото­рые находились в сей Великий пост при ней в Новгоро­де, — годовалого Василько, двухлетнюю Машу, пяти­летнюю Ульяшу. Старшие же ее сыновья были теперь кто где: восьмилетний Ярослав и двенадцатилетний Михаил — при отце во Владимире, пятнадцатилетний Данила — в Переяславле, семнадцатилетний Афана­сий — в Полоцке. А Костя, коему в это лето исполня­лось девятнадцать, вчера отсюда отправился на Чуд­ское озеро, где Андрей и Александр, может быть, уже побились с немцем, а может, еще только намереваются сражаться.

Феодосия находилась в той редкой поре своей жиз­ни, когда чрево ее отдыхало, не вынашивая нового че­ловечка. И она уже начинала скучать по беременнос­ти, ставшей ее привычным и естественным состояни­ем. Она подумывала о том, что когда приедет Ярослав, надо будет не отпускать его от себя до тех пор, покуда не появятся признаки, что она вновь отяжелела.

Но теперь шел Великий пост, и она с удовольстви­ем строго его соблюдала, вновь живя при гробе стар­шего сына, часто молясь у гробового камня. Той зи­мой, когда они все бежали из Новгорода от безрассуд­ных крамольников, Феодосия уж было твердо решила просить мужа перевезти гроб с Феодором в Перея-славль. Но тогда же случилось первое исцеление — од­на жена новгородская, тяжко болевшая сливной коро­стой, сердечно помолившись у гроба Феодора Ярославича, вдруг получила избавление от недуга. Потом и другая такая же. Третьим исцелился купец, страдав­ший костоедою. Эти чудеса стали одной из причин общего вразумления, когда зажатые со всех сторон нем­цами, новгородцы взмолились о возвращении к ним Александра Ярославича. Теперь уж и никак нельзя было увозить отсюда Федю, коль он сделался чудес­ным залогом будущего новгородского послушания!