Невыносимый брат

Поднимаю глаза полные слёз.

— Без пяти минут петля, — признаюсь ему. — Словно заблудился… Никого нет вокруг.

Жду его ответа.

— У тебя отец есть. Адекватный, — продолжает строго говорить мой единственный друг. — Ты вокруг никого не видишь.

— Тебя вижу, — шмыгаю я носом и отворачиваюсь. — Мирон, пожалуйста. Прости меня…

Последнее шёпотом говорю, в горле ком встаёт. Я не могу понять, как я дошёл до такого, что перестал воспринимать Корсарова за лучшего из друзей.

Но всё просто, я в какой-то момент стал видеть свою исключительность. Был обычной Мошкой, а оказался мажором. И моё окружение это заметило сразу. Я менялся, они восхищались. Все кроме Мирона, вот он и стал для меня лишним. Я должен смириться со своей обыкновенностью, гордость удушить, и гармонично так счастливо существовать с Роном. И если смогу, то и Гелика поймаю.

Мне необходимо работать над собой.

Рон заглядывает в пакет…

По щекам слёзы счастья. Он простил меня. Бескорыстно, от чистого сердца. Не потому что у меня есть деньги, просто… Он такой, настоящий.

Это стимул я хочу быть таким же, как Мирон Корсаров. Готов даже на одержимость к девушке. Вообще не проблема, я похоже уже…

Мирон достаёт бутылку текилы.

— Аристократ подворотный, — хмыкает он. — Соль с лимоном не забыл?

— Нет. Всё купил и закусь приличная.

Рон видит мои слёзы и улыбается.

— Ого, — он суёт свой нос в пакет. — А куда три бутылки?

— В хлам хочу, вообще, чтобы без ориентира.

— Так тебя, сучка крашена, на бабьё потянет.

— Вот! — кивнул я, соглашаясь. — Хочу испытать себя. Смогу… Гелика так люблю, смогу пьяным изменить?

— Конечно, сможешь. Ты ж шкура, — он тянет пакет на кухню.

— Ну Ритку не взял… Ну, тогда, — я запинаюсь, глубоко дышу, не могу поверить своему счастью. Лишь бы ещё раз не обосраться. — Нажрался, а не захотел другую.

— Так ты сейчас на этих испытаниях сопьёшься.

На кухне пахнет рыбой, что вообще аппетит не вызывает. Варёной вроде. Я сто лет такое уже не ел.

Корсаров выкладывает салатики, нарезку, хлеб со злаками. Лимон и красивую солонку, которая именно так и продавалась вместе с текилой.

Он уходит, возвращается с хрустальной посудой.

— Я в детстве не понимал, когда вообще этот хрусталь можно трогать, — смеётся Мирон. — Во-от, теперь понятно.

Он красиво оформляет столик и фоткает на память. Он улыбается… Открыто так, по-родному, по-доброму… Он такой, такой охрененный человек!

Такой…

Что после первой бутылки, я пытаюсь скинуть с него нимб, который появляется перед моими пьяными глазами.

И началось!

Вторую бутылку мы осилили только до половины. Третью бабуля убрала, что-то там говорила про драки, когда я бодал её пальто на вешалке.

Кажется, что тепло и лето, я падаю на заледеневшей луже у подъезда. Трогаю грязную воду, а льда вроде и нет. Рон с трудом меня поднимает на ноги. Чтобы не рухнуть, обнимаемся с Роном, идём во тьму.

— И ты понимаешь… Ты меня понимаешь? — я перед лицом Мирона выстраиваю пальцами какие-то фигуры.

— Мирош, привет, — прямо к нам в объятия влетает какая-то барышня. Так обрадовалась, что пьяные. Видимо девке только это и было нужно.

— Ты Люба Часова? — пьяно щурился Мирон.

— Нет, я Оля, помнишь…

Мирон кладёт на лицо девке свою ладонь и куда-то её откидывает.

— И я, — говорю с трудом, — с тобой солидарен.

Чем ближе к клубу, тем больше машин и шума. Я пешком, где-то в голове кружится мысль, что сорить деньгами нельзя. И девчонок щупать тоже.

Выдержу?

Щурюсь на косорылого пацана. Он щуплый, а куртка летняя с нереальными плечами, что свисают вниз. Костян, бывший одноклассник.

— Какие люди! — кричит он, в улыбке не хватает пару зубов. — Неожиданно!

Он пьёт пиво из горлышка бутылки. Протягивает бутылку мне. Я хватаю и высасываю почти всю, пока Мирон не вырывает её у меня.

— Бля! Я тебя не дотащу, — орёт мне в ухо Мирон и ржёт, как конь. — Сучка крашена!

— Это мой натуральный цвет, — я пытаюсь устоять на ногах и взмахом руки откидываю с головы капюшон. Не хрена не эротично.

Мирон в покат. Мне тоже становится смешно, а потом резко грустно.

— Я так тебя люблю, — начинаю рыдать. — Ты самый лучший друг…

Я падаю на него и целую в губы. Мирон падает на Костяна, тот нас ловит.

— Смотри, смотри сюда, сука, — угрожающе, с хищной улыбкой говорит Мирон, берёт моё лицо в свои руки и подтягивает меня к себе. — Один удар головой и твой нос в хламиду. Я же тебя, сучка, щадил в парке.

— Один раз не пидарас, — улыбаюсь ему, потом откидываю его руки и делаю гордый вид. Рукой развожу в сторону и рассказываю, — это традиция! Это по-мужски. У нас в семье принято в писюн целовать младенцев мальчиков.

— Что, реально? — офигевает Костя.

— Да, — я хватаю пьяного Мирона за шею и тяну к себе, целую его в лоб и получаю кулаком в живот. Толстовка не дают всеобъемлить щадящую силу дружеского удара под дых, но загибаюсь. — Я серьёзно, — ною я. — Меня в два месяца дядька в хуёк целовал. Ритуал такой. К тому же ты мою малышку целовал, тварь… Как ты мог? Как мог моего Гелика?

— Сладкая девчонка, — смеётся надо мной Рон. — Я даже за неё переживаю.

— Ну, вы, бля, в жопень ужрались, — хохочет Костя и шарит в карманах своей нереальной куртки, явно на вырост. Но до неё Костику ещё лет тридцать расти придётся. Он достаёт на свет фонаря кастет.

— Сам отлил, — кровожадно улыбается он, показывая холодное оружие.

Я быстро отбираю у него тяжёлый кастет и напяливаю на свою руку. Костя меня в два раза меньше, и руки у него тоже мелкие, как у девчонки. Но я умудряюсь впихнуть пару пальцев в кольца…

Снимаем кастет пока идём до клуба.

Пиво на текилу имеет поражающий эффект, вертолётики раскидываю рукой.

Потом зал, мелькание огней. Туалет, знакомый запах. Меня целует Мария. Я ей подарил духи с оттенком малины, как у Гелика. У моего Ангела такие.

Ангел…

Мужской туалет, жадные поцелуи на шее, она засасывает кожу, оставляет следы, метит меня.

Я хочу секса, я дико хочу Машке вставить. Но нельзя.

Машка спускается ниже, садится на унитаз. Облизывается, готовая отсосать.