Невыносимый брат

— Кирилл Иванович Мошников, — представляюсь я, и вышибала в одежде швейцара показывает мне рукой на зал, где невероятно много людей: мужчины в костюмах, дамы в вечерних платьях, наняты официанты.

Я делаю гордый вид, улыбаюсь, волосы назад откидываю и почти сразу натыкаюсь на Тамару, у которой в руках поднос с канапе.

Зелёное платье по красивой фигуре, вырез почти до бедра и туфли, если я что понимаю, а я понимаю, потому что папа заставлял в своё время заниматься танцами, это танцевальные босоножки.

Собственно отец встретил Тамару на бальных танцев для стариков. Что они там делали, как попали в один клуб, не известно. Но они бывшие одноклассники, танцевали, потом подпитали встречу через года вечером встречи выпускников в школе и поженились.

Она улыбается, выглядит гораздо моложе своих лет.

— Кирюша, — лезет целоваться. — Я так рада, что ты пришёл.

— Так шумно у вас, как Геля?

— Бедная моя девочка, — с сожалением отвечает Тамара, повышая голос, потому что начинает играть пианино и скрипка.

Тоже нанятые люди, музыканты для развлечения толпы.

— Температурит? — не из праздного любопытства. Я ощущаю настоящую тревогу, и это меня не просто пугает, ошарашивает.

А что если это уже не волюблённость, а настоящее зрелое чувство?

— Да, но она выйдет. Один танец подарит Эдмунду Дееву, — она делает знак, чтобы я нагнулся к ней и шепчет в ухо. — Ему двадцать девять, отец в десятки списка Форбс по нашей стране, отличная партия для нашей девочки.

Тамара ведёт бровями.

— А где он? — улыбаюсь я. — Чтобы знать и не опозориться.

Тамара смеётся, скармливает мне канапе с оливкой.

— Синий пиджак, у него и глаза синие.

Она уходит. Я смотрю на низкорослого, тощего мужика. Одиннадцать лет разницы… Ни хрена себе Мудя захотел. Ангела себе решил приобрести за десятку списка Форбс…

Мне хреново. Мне так плохо, что улыбка натянутая держится с трудом. Иду через толпу к отцу.

Они же поняли, что мы с Гелей любим друг друга. У нас только отношения выстраиваются…

Они же знают! Или не знают? Думают, что мы враждуем? Тогда понятно, что специально подыскивают жениха.

Отец удивлён, ведёт бровями.

— Познакомьтесь, мой сын Кирилл, — он представляет меня своим знакомым. Один из них наш сосед, Евстегнеев. Он косит на меня чёрным рыбьим глазом.

— Говорят ты весело отпраздновал поступление.

Лучше бы о дочери своей беспокоился. Но тут вопрос стоял в другом, меня хотят уколоть и колоться в ответ у меня сил не хватит. Дядя наверняка в курсе, что Ритка голая была и таскали её то в один угол, то в другой. Я не рискую сказать об этом.

— Да, — усмехаюсь я. — Действительно весело, но больше не повторится.

— Ты уверен? — насмехается надо мной отец.

— Я порох, я больше не подхожу к огню, — выдаю я, и мужики начинают одобрительно кивать головами.

— Кроме учёбы, чем занимаешься? — интересуется у же седой старик, внимательно меня рассматривая.

— Танцы, — вру я. — Спорт, — это уже от части правда. — Встретил Рината Мустаева сегодня в одном закрытом спортивном клубе, поэтому пришёл у отца спросить про строительство гостиницы.

— Мой сын, — сквозь одобрительное подвывание меня хлопает по плечу отец.

Мне нужен был этот тёплый взгляд в шесть лет, эти касания в детстве, но сейчас, я просто хочу перестать себя чувствовать отстоем. И он делает мне погоду, рассказывает о проекте, но без подробностей, о которых трепал Ринат, так в общем. Я улавливаю каждую деталь, я хочу быть в курсе того, чем занимается мой отец.

Мой отец, который всегда у меня был. Да, они скандалили с матерью. А что не скандалить, когда она ему изменяла. Он пытался исправить ситуацию… Я обиженный ребёнок, никому не нужный? Скорее забывший, что отец в меня вкладывался с утра до ночи. Иностранные языки, танцы, книги, прогулки и даже походы вдвоём… Как можно не оценить вклад мужчины в своего сына, когда столько примеров отцов, что кидают своих детей?

Отец отводит меня в сторону и смотрит пристально. Он снимает очки и мнёт переносицу. Бородка у него седая, и в волосах много серебра. Он улыбается проходящим гостям, но сосредоточен только на мне.

— По поводу нашего разговора, там, на квартире, — начинает он. — Просто тебя нужно было остановить. Понесло, как меня в своё время.

— Я хочу попросить прощения, — тут же отвечаю я. — Просто я злопамятный. Не то чтобы ты мне это всё разом и постоянно говорил, у тебя вылетало, я запоминал.

— Ничего не изменить. Но, сынок, — отец берёт меня за плечо и заглядывает мне в глаза. — Я никогда не бросал тебя. И сильно страдал, когда ничего не смог изменить. Работа, нищета, чужая женщина. Я взял в жёны, женщину, которая мне не принадлежала. Она хотела себя пристроить, я себя. И ты самое лучше в наших с ней отношениях. Возможно, если бы ты согласился поехать со мной, жить у меня, я бы мог что-то изменить в твоём поведении. Но и настаивать я не посмел.

— Не переживай, папа, — усмехаюсь я. — Куда бы я от Мирона уехал? Да и как можно было мать бросить? Она хоть и стерва, но в одиночестве совсем бы загнулась.

— Сынок, не делай таких ошибок, которые наделал я. Сейчас будь внимателен, не через двадцать лет, а именно в момент совершеннолетия, — он болезненно нахмурился. — Видишь ли… Я тебе про ответственность говорил. Но не перед кем-то, а в первую очередь перед собой. Твои решения должны быть твёрдыми на их начальном этапе. Ты решаешь что-то для себя и уже не отходишь от плана. Я вот решил, что Тамара Волгина будет моей женой, мне тогда было восемнадцать. А потом вроде передумал, вроде с другими начал ходить. В итоге не понял, как женился. Проявил твёрдость уже с тобой, когда нужно было в тебя вложиться, обучить, что-то преподать, защитить от пьяных компаний, воровства и бандитизма. Но личная жизнь от того, что я не твёрд был в решении получить Тому, рухнула. Только через двадцать лет я получил второй шанс, и не упустил его. И ты свои шансы не теряй. Раз стал интересоваться моим бизнесом, держись, сынок. Я помогу, десять лет и ты станешь всё понимать и руководить. Потихоньку, не спеши.

— А с женщинами, мне так же быть? Твёрдым? — усмехаюсь я.

— Конечно, — он обнимает меня. — Не болтайся, как псина беспризорная от двора к двору. — Он неожиданно смахнул скупую слезу. — Я горжусь тобой. Ты только держись, сынок. Мой батя меня унижал до конца своих дней, и я не услышал от него, что он видит во мне человека. А ты, Кирилл, человек и с каждым часом для меня это явно.

Это настолько неожиданно, что я вдруг чувствую в себе основу. Ту самую, которую искал. Теперь меня не интересует мнение других. Главное, что я о себе мнение сформировал. Теперь как бы не возгордиться. С другой стороны, настолько сокровенно и тайно всё, что происходит в моей душе, теперь никому не удастся скинуть меня с поставленного пути. Я вдруг осознал себя, как личность. Нет, не в три года человек начинает говорить «я», а именно в тот момент, когда смотрит на мир трезвым взглядом и осознаёт себя. Раньше не задумывался, что мои воспоминания прошлого запечатлены в памяти, как история Мошки. Вот он ходит, вот он пьёт, вот с девками гуляет. И только сейчас, я вижу мир по-другому, как целостная личность, отвечающая за свои поступки. И короткий отрезок воспоминаний от недавнего примирения с Мироном, я вижу своими глазами… Это настолько меня поражает, что я на время теряю дар речи.