Незабываемые дни

Василий Иванович и Бохан проводили глазами малыша и не могли скрыть какой-то особенной улыбки, от которой потеплела их глаза и лица.

16

Уже близилась ночь, когда конный отряд Василия Ивановича собрался в путь, чтобы присоединиться к главным силам партизан, проходивших поблизости. Старая боевая песня буденновцев исподволь поднялась над полем, над лесом, взлетела до самых звезд, которые слегка дрожали, словно зябко поеживались на высоком морозном небе.

Закутанная в тулуп Майка сидела в санях. Ровный скрип полозьев, мелодия и слова песни убаюкивали, успокаивали, прогоняли колющую боль в плече, в руке. В ночном сумраке словно вставало перед нею конопатое лицо полицая, который так безжалостно бил ее тогда на дороге. Теперь этот полицай никого уже не будет бить. Но сколько еще этих конопатых ходят по нашей земле… Долго ли им ходить еще?

На стоянку приехали ночью. Надя, услышав утром от Майки о приезжих из Минска, пошла к ним в санитарную землянку, куда Игната и Анатоля поместили ночью. Они уже отогрелись, пробовали шутить с пожилым врачом, вместе с которым убежала из села в памятную ночь Майка. Он перевязывал рассеченную щеку Анатолю. Игнат первый увидел Майку, даже приподнялся на топчане:

— А вот и наша спасительница явилась!

— Что ж ты, Майка, ничего не сказала мне об этом?

Майка немного смутилась и, чтобы скрыть свое замешательство, бросилась помогать врачу.

Игнат, приподнявшись на топчане, так и сидел, вглядывался в другую девушку, голос которой показался ему очень знакомым.

— Игнат?

— Надя?

Они расцеловались так горячо, что Майка даже отвернулась из деликатности. Она даже позавидовала Игнату, которому выпало счастье любить такую чудесную девушку. Но они почти ничего не говорили о себе. Все расспрашивали друг друга о каких-то делах и общих знакомых.

В землянку вошел Василий Иванович:

— А я на минутку к вам. Как дела, доктор? Вы должны мне как можно скорее поставить этих молодцов на ноги. О-о, они уже, оказывается, могут говорить.

Василий Иванович поздоровался с товарищами, расспросил Игната о заводских делах.

— Слышал я про ваш выезд из города. Неплохо сработали. А вот за ваши последние приключения не хвалю — вы тут забыли про осторожность.

— Мы, Василий Иванович, от самого города по вашему проспекту шли, и все было хорошо, спокойно. Сколько мы по нему людей к вам переправили и ни одной задержки не было.

— Вот видите, людей переправили, а сами засыпались. Проспект тем и хорош, что люди на нем придерживаются известных правил и слушаются… регулировщиков. А вы излишне понадеялись на свои собственные силы и попали в объятия полиции.

Майка знала, о чем говорит Василий Иванович. Проспектом уже с месяц называлась незаметная и неизвестная гитлеровцам дорога, по которой проходили сотни и тысячи людей из города и далеких районов в партизанские отряды. На этой дороге день и ночь работали бдительные связные. Тут были даже свои партизанские «гостиницы», где можно было человеку обогреться, отдохнуть и переждать денек-другой, если на каком-нибудь участке портилась «погода», появлялись «заносы», «обвалы» и прочие обстоятельства, делавшие этот участок «трудно проходимым». В отдельных случаях Василий Иванович командировал «ремонтников», которые «ремонтировали» проспект. В одном месте надо было убрать излишне усердного в службе бургомистра или старосту, в другом восстановить проваленный связной пункт. Да мало ли было этих «дорожных» хлопот!

— Ну ладно, хлопцы, выздоравливайте и будем вместе восстанавливать наши стежки-дорожки.

И надо же было тут Майке сунуться со своим замечанием:

— Они, товарищ командир, правильно шли.

Василий Иванович оглянулся и, пряча улыбку, серьезно, даже слишком серьезно посмотрел на Майку:

— А я и не заметил, что наш уважаемый радист тоже здесь. Куда, думаю, он делся? И третьи сутки голоса не подаст. А он, оказывается, вознамерился с одним пистолетом полицейские отряды рассеивать!

— Дядечка! — взмолилась Майка.

— Слышу, слышу, племянница. Жаль только, что нет у меня специальной землянки под гауптвахту, чтобы приютить мою дорогую племянницу этак суток на десять.

— За что, дядечка? — густо покраснев, тихо спросила Майка.

— А хоть бы вот за что: станет ли человек, если он в здравом уме, нападать с пистолетом на полицейский отряд? Станет ли он стрелять, чтобы выдать и себя с головой, да и других подвести под удар? И, наконец, правильно ли поступил наш радист, самовольно отлучившись из штаба?

— Дядечка… Товарищ командир! — голос у Майки дрожал, срывался, а ее веснушки словно загорелись, так побелело ее лицо. — Я не могла иначе. Я не могла… не стрелять! Не могла!

Она стояла бледная, возбужденная, даже глаза, кажется, посинели, да слегка дрожали стиснутые кулаки. Василий Иванович посмотрел на нее, и лицо его посветлело, прояснилось. И когда он начал говорить, в голосе исчезли жестковатые нотки, которые звучали в его предыдущих словах:

— Я знаю, Майка, что ты иначе не могла поступить. И каждый из нас иначе не поступил бы, если б увидел, что может погибнуть наш человек. Но лезть на рожон не следует. Атака в лоб с малыми силами всегда равносильна поражению. Тут нужны и военная хитрость, и выдержка, и точный расчет, и смелость, конечно. Нужен и разумный риск. Ты ведь помнишь, Майка, как наш Копуша и лейтенант Комаров немецкие танки жгли? Не так уж много было у Копуши людей, а им удалось не только нанести ущерб врагу, но вогнать его в такую панику, что целая гитлеровская дивизия удирала от небольшой группы наших людей. И еще как удирала!.. Однако я заговорился с вами, да и больным мы здесь мешаем.

Василий Иванович, Надя и Майка вышли из землянки. Майка уже успокоилась. Вся ее обида на Василия Ивановича, который вогнал ее в такой стыд перед этими двумя хлопцами, прошла, растаяла.

Шедший впереди с Надей Василий Иванович вдруг спросил Майку:

— Говорят, ты одного полицая насмерть уложила?

— Я, дядечка, жалею, что не всех трех. Очень уж волновалась я тогда!

— Когда же ты наловчилась так метко стрелять?

— Да еще в комсомольском стрелковом кружке. Я ведь ворошиловский стрелок.

— О-о! А я и не знал, что у меня такая боевая племянница. А теперь отправляйся к своему приемнику и приведи его в порядок, хлопцы привезли новые батареи, снова можно будет слушать.

Когда Майка вышла, Василий Иванович пригласил в свою землянку Надю. Он подробно расспрашивал ее обо всем, чего она еще не успела рассказать, о людях Мирона Ивановича, о городке, о Минске. Про депо не спрашивал, знал от Александра Демьяновича про сугубо личное отношение Нади к этому вопросу. Под конец спросил ее и про сестру Галю.

— Вот что я тебе скажу, Надя. Ты сама понимаешь, что не обязательно рассказывать ей обо всем, что ты увидела и узнала. Мы с тобой люди взрослые и знаем, что можно и чего нельзя. Одно скажу тебе — пусть она не уклоняется от своей службы. И еще надо ей сказать, чтобы она не слушала, не поддавалась уговорам разных людей, подбивающих ее на необычайные дела. Ну, скажем, могут найтись неплохие хлопцы в городе, которые станут ее толкать на какую-нибудь мелкую диверсию в немецкой столовой или клубе. Пусть не слушает их… Она нам нужна для важных дел. Если ее захотят перевести на другую работу хотя бы и к самому Кубе, пускай идет. А когда она нам понадобится, мы свяжемся с нею через тебя, а может, выберем другого человека для связи.