Незабываемые дни
Шрифт:
— Батальонный комиссар! — щелкнул каблуками Сыч, чувствуя предательскую слабость в ногах.
— Так вот, проведем собрание вашего отряда, ближе познакомимся с людьми, поставим перед ними боевое задание.
— Сейчас прикажете собрать? Я побегу распоряжусь! — поднялся встревоженный Сыч.
— А зачем вам беспокоиться? Вот боец… — Бохан кивнул в сторону Сомика.
— Сомик! — откозырял разбитной ординарец.
— Вот боец Сомик позовет весь ваш народ. Хата у вас просторная, тут и соберемся. Зовите всех, товарищ Сомик,
Байсак побагровел, сосредоточенно стал тереть переносицу.
— Зачем такие пренебрежительные намеки? — процедил он сквозь зубы.
— А при чем тут намеки? Вы, уважаемый майор, так называемый командир отряда, сами пьяны. Вы поглядите на себя, полюбуйтесь, на кого вы похожи? — резко проговорил второй представитель штаба, одетый в аккуратный полушубок, по пустому рукаву которого можно было догадаться, что у него нет одной руки.
— Извините, но я не могу принимать подобные замечания от любого штатского человека, да еще вдобавок незнакомого! — нахохлился Байсак.
— А тут вы ошибаетесь. Мы с вами уже встречались и даже познакомились.
— Не помню что-то… — пробормотал Байсак.
— Что ж, можно напомнить. Вы еще набивались тогда со своим самогоном, угощали. Помните встречу в Вязовке? Там еще со мной была спутница. Вот и комиссар ваш припомнит, как он у нас документы проверял.
Помутневший взгляд Байсака на миг просветлел.
— Ну, помню… Что же я, в конце концов, плохого сделал вам тогда?
— А при чем тут плохое? Встретились люди и разошлись. — Но у вас тогда важнецкая борода была, трудно вас узнать теперь, — усмехнулся Байсак. Усмешка была вынужденной, кислой.
— Бороды существуют для того, чтобы их брить, не правда ли, товарищ батальонный комиссар?
— Да-да… — с готовностью согласился Сыч.
— Это раз… Существуют они и для того, чтобы некоторым трудно было вспомнить, узнать, что это за человек стоит перед ним. Так вот и с Байсаком. Не хочет он вспомнить обо мне, о наших других встречах.
— Откровенно говоря, не помню.
— Вот видите! А может, вы, уважаемый майор Байсак, вспомните, ну, хотя бы военный трибунал округа?
Байсак часто-часто заморгал глазами и тяжело дышал, с трудом держась на ногах. Он вглядывался в лицо человека, и лицо его постепенно бледнело. Рассеялись, исчезли остатки пьяного угара. Испарина выступила на лице Байсака, и он, наконец, заговорил тихо, приглушенным голосом:
— Простите, товарищ бригадный комиссар, мои последние проступки. Я все же советский человек, товарищ Андреев…
— Я иначе говорил бы с вами, если бы вы не были советским человеком. Садитесь, бывший майор Байсак!
Сыч, с болезненным любопытством наблюдавший всю эту сцену, несколько раз порывался встать. Его неудержимо влекло к дверям, но там стояли три автоматчика, да и в ногах Сыч ощущал такую слабость, что их трудно было оторвать от пола, словно к ним были привязаны стопудовые гири. А в хате уже собирались
бойцы. Одни входили молча, понуро здоровались и забивались в углы. Другие молодцевато козыряли, бросали беглые взгляды на начальство, рассаживались где придется.Собрание прошло быстро, бурно. Вел его Бохан.
— Мы вот пришли спросить вас, как воюете, как дальше воевать будем, как жить будем?
— А вы кто такие, спросить бы у вас? — бросил кто-то из угла.
— Да-да, а кто вы такие? — невольно вырвалось и у Сыча, и его совиные глаза забегали по лицам людей, словно ища в них согласия, поддержки.
— Вот видите, довоевались вы до того, что и комиссар ваш не знает, кто мы такие. А должен был бы знать. И знает, мы ему только что говорили, да, видно, память с похмелья отшибло.
— Какая там у него память? Об одном только помнит — спасать свою шкуру в бою. Ноги боится простудить на морозе… — послышался чей-то насмешливый голос.
— С бабами воевать по деревням ловок, где куры несутся! — добавил кто-то со стороны.
— Он, товарищ представитель, так ненавидит фашистов, что и встречаться с ними не любит, — они, говорит, портят ему настроение! — выпалил одним духом Сомик.
— Я не позволю… Молчать! Я не позволю, чтобы оскорбляли меня, комиссара. Я протестую! Я буду жаловаться обкому партии! — Сыч тряс кулаком перед своим носом, его совиное лицо было перекошено от лютой ненависти.
Байсак, понуро сидевший, впившись глазами в половицу, невольно усмехнулся, пробормотал:
— Вишь ты, и партию вспомнил. Допекло!
— Однако вы, товарищи бойцы, еще не ответили на наш вопрос, — словно не слыша реплик, сказал Бохан. — Спрашивают вас представители подпольного обкома партии, работники штаба партизанского соединения.
В хате все притихли, задумались.
— Плохо воюем… — послышался чей-то робкий голос.
— Почему плохо?
— Да вы сами видите, товарищ представитель: командир пьян, комиссар… Да что и говорить, подсунули нам комиссара. Раньше и фашистов чаще били, а с тех пор, как стал этот товарищ комиссаром, нас чаще бьют. И перед всеми людьми срам: байсаки, говорят, чистые босяки. Не любят нас люди, прячутся, когда мы приходим.
— Ну-ну-ну… — сурово нахмурился Байсак.
— Что, неправда, товарищ командир? Вы не видите и не слышите того, что нам приходится выслушивать. Хоть убегай в другой отряд.
— А почему не переходили?
— Да комиссар пугает, что обком объявил нас бандитами, и если сунемся в другой район, то нас постреляют.
— Правда это? — спросил Бохан Сыча.
Тот сидел молча, стиснув зубы. Выступило еще несколько бойцов из отряда Байсака.
— Что ж, собрание пора заканчивать. Объявляю вам приказ штаба соединения: отряд ваш мы ликвидируем, распускаем. Кто хочет по-настоящему воевать с фашистами, тех примем в другие отряды.
Послышались вздохи, перешептывание, реплики: