Незыблемые выси

Учитель улыбнулся, вспоминая ее малышкой. Сердце Иоланты сжалось.

— Вы ходили в кондитерскую, потому что там познакомились с леди Калистой?

— Нет, я просто любил наблюдать, как расцветает твое личико, когда ты ступаешь на порог. Те же лакомства продавались и в других местах, но для тебя магазинчик миссис Хиндерстоун был единственным. Ты обожала сидеть за одним и тем же столиком у окна и наблюдать за прохожими на Университетской аллее.

— Однажды мы туда вернемся, — в порыве пообещала она. — Как-нибудь, когда все закончится, мы попросим у его высочества особое разрешение вернуть ваше прежнее профессорское звание. Тогда вы снова сможете преподавать, и может, я даже буду у вас учиться, если сумею поступить.

— Давай и на это попросим особое разрешение, — подхватил Хейвуд, воодушевленный идеей.

Иоланта рассмеялась:

— А еще мы вернем свой старый дом. И все будет, словно… словно…

До нее дошло, как глупо звучат ее слова. Как можно притворяться, будто все по-прежнему, когда теперь они оба знают, что столь чудесный для Иоланты устроенный быт для учителя был источником боли и разочарования?

Он положил руку ей на плечо:

— Да, так и сделаем, если это вообще возможно. Те дни были счастливейшими в моей жизни. Я с трепетом вновь войду в Консерваторию, вернусь в старый дом, а вы все будете ходить на мои уроки уже повзрослевшие.

Иоланта взяла руки Хейвуда в свои, одновременно переполняемая радостью и печалью:

— Спасибо. Это здорово.

Некоторое время они молчали. И только теперь она поняла, что в лаборатории воцарилась тишина, а Тит с Кашкари смотрят на них, первый мечтательно и грустно, второй же…

Кашкари смотрел на нее с горечью.

Он быстро повернулся к Титу:

— Последние сутки тянутся бесконечно, я вымотался. Можно поскорее пойти в гостиницу?

— Конечно. Я перенесу тебя туда. Учитель Хейвуд, вы можете оставаться здесь сколько захотите. Я зайду за вами позже.

Хейвуд поднялся:

— Нет, сир. Сегодня вы и так совершили слишком много скачков. Я тоже иду. — Он еще раз обнял Иоланту. — Я так счастлив, что ты цела.

Она расцеловала его в обе щеки:

— Я тоже. До завтра.

Пока учитель и Кашкари ждали снаружи, Тит прижался губами ко лбу Иоланты.

— Я принесу тебе ужин, — пообещал он.

— Я уже поела, — напомнила она.

— Знаю, — пробормотал он. И еще раз поцеловал ее перед уходом.

* * *

Гостиница была простенькой и безвкусно обставленной, зато теплой и там прилично кормили — Тит уже имел возможность удостовериться в качестве еды, иногда покупая для себя суп и сэндвич.

Время близилось к ночи. Хозяин заявил новым постояльцам, что лучше поторопиться, если они желают поесть. Поклонившись Титу, Хейвуд поспешил в таверну.

— Не могли бы вы собрать мне немного еды в корзинку? Я не голоден сейчас, но, может, проголодаюсь позже, — сказал Тит.

— Это можно, — ответил хозяин с сильным шотландским акцентом. — Принести в номер, сэр, или будете ждать?

— Подожду.

— А вы, юноша, желаете чего-нибудь? — обратился шотландец к Кашкари.

— Благодарю, не нужно, — пробормотал он и посмотрел на Тита: — Можно с тобой переговорить?

От серьезности его тона скрутило живот.

— Да, давай.

Они вышли в густой туман.

Кашкари очертил звуконепроницаемый круг. Тит сунул руки в карманы и постарался унять дрожь — одежда, которой еле хватало, чтобы согреться в Париже, здесь, при почти арктической температуре самой северо-западной точки Шотландии, грела не лучше листа бумаги.

Кашкари одолжил в лаборатории немагическую одежду и сейчас наверняка тоже мерз, но будто не чувствовал уколов ледяного воздуха.

— Перед тем как покинуть Луксор сегодня, ты спросил, не видел ли я вещих снов, о которых тебе стоит знать.

— И ты ответил, что сообщишь мне, если их увидишь.

В тусклом свете висевшего над дверью фонаря лицо Кашкари то расплывалось в тумане, то снова появлялось.

— Сегодня утром я видел сон.

Морозная дымка проникла сквозь все слои одежды, сжимая Тита в своих безжалостных объятиях.

— Я так и думал.

— Сон не был счастливым, и я проснулся в надежде, что забуду его. Иногда у меня случаются кошмары, как и у всех. Обычный сон вскоре забывается, а пророческий становится еще четче и подробнее. — Кашкари поскреб носком ботинка по траве. — И этот не исчез.

Жуткий холод с каждой секундой лишь усиливался.

— Ты предсказал чью-то гибель? — услышал Тит собственный голос.

Кашкари смутился:

— Как ты догадался?

Тит видел уже не туман, а здание Консерватории магических наук и искусств. Студентов на Университетской аллее. Колокольни. Огромную просторную лужайку. Он видел Фэрфакс, сидящую на пледе под деревом седмичника, окутанного пышной россыпью маленьких нежно-розовых цветов. Малейший ветерок кружил крошечные лепестки, роняя их на ее плечи и волосы. Тит никогда не присядет на плед рядом с ней. Они никогда не разделят еду из корзины для пикника от миссис Хиндерстоун. И он никогда не узнает, как Фэрфакс будет выглядеть через десять, двадцать, тридцать лет.

— Эту смерть предсказали уже давно, — ответил он. — И приговоренный знает о ней не первый год.

На лице Кашкари одновременно отразились недоверие и облегчение.

— Ты уверен?

— Да.

— Но… но я только что слышал разговор Фэрфакс с ее опекуном, и мне показалось, что она не имеет ни малейшего понятия…

Слова Кашкари надолго повисли в воздухе. Что за ерунда?

Затем Тит внезапно схватил его за лацканы, почти приподняв над землей:

— Что ты сказал? Как это Фэрфакс не имеет ни малейшего понятия? Как она связана с пророческими снами о смерти?

Кашкари выпучил глаза:

— Мне показалось, ты сказал, что она знает.

Тит нетвердо отступил на шаг. Еще на шаг.

— Ты видел Фэрфакс? Фэрфакс?

— Боюсь, что да. Прости. — Голос Кашкари дрогнул.

— Где? Где она была?! — Тит кричал, но только так он мог расслышать себя сквозь стоящий в голове рев.

— Она лежала на мраморном полу с узором из стилизованных атлантических вихрей.

— Откуда ты узнал, что она мертва? Она могла просто потерять сознание.

— Тебя я тоже видел. Ты тряс головой, в глазах стояли слезы.

Тит не мог дышать. В мыслях опять промелькнула Консерватория. Студенты, колокольни, широкая лужайка, чудесный цветущий седмичник. Но теперь на пледе под ним никого не было.

Кашкари продолжал рассказывать, или, по крайней мере, его губы двигались. Но Тит ничего не слышал.

Он лишь хотел, чтобы Фэрфакс осталась невредимой, прожила безмятежную жизнь, полную любви и счастья. Хотел иметь единственную надежду, что озаряла бы его жизненный путь, когда амбиции и храбрость превратятся в пыль.