Нф-100: Уровни абсурда

Прохор набил трубку табаком и принялся ее раскуривать. Митька, тревожно наблюдая за его действиями, молчал и ждал ответа. Наконец Прохор затянулся, выпустил из ноздрей дым и сказал:

– Не бывает у него ничего одноразового. Раз принял его условия, - значит, продался полностью. И церковь - только начало...

– Да что ты говоришь?
– вскричал Митька.
– Договор есть договор!

– Ну-ну, - безразличным тоном ответил инвалид.
– Пойдем, посмотрим, что там в овраге приготовлено для нас?

– А ты разве в овраге деньги спрятал?
– блеснув глазами, живо поинтересовался Митька.

– Тьфу на тебя!
– сказал Прохор и грозно посмотрел на своего зятя.

– Да что ты, что ты!
– оправдываясь, заюлил Митька.
– Это я так, пошутил...

Он тут же решил рассказать Прохору, где спрятал свои деньги (чтобы тот не подумал, будто у него возникло желание украсть инвалидову долю), как вдруг какая-то непонятная, но хорошо известная ему сила придержала его язык, и - как всегда - положение спасла Груня, которая уже стояла перед крыльцом в полный рост и голосила:

– Опять вы с нечистой силой якшаетесь! Сколько можно терпеть это?! А все из-за того, что ты появился тут!

Она строго посмотрела на Прохора, и тому почему-то стало стыдно.

– До тебя все у нас было спокойно! Уходи! Иди куда хочешь! И пусть все это бесовское стадо следует за тобой!

Она зашла в дом и хлопнула за собой дверью.

– Вот же, повадились все бабахать, - как-то стесненно сказал Митька.

Прохор закурил трубку и спокойно ответил:

– А все это - из-за твоей скотской жадности.

– Да я и не спорю, - неожиданно согласился Митька.
– Но я же не виноват в этом. Таким меня создал Бог. И потому взорвать церковь - божье желание.

Прохор неторопясь переложил трубку из правой руки в левую, и освободившейся ладонью выдал Митьке мощный подзатыльник, от которого тот прямо с колоды рухнул носом в землю.

– Боженька тебя создал хорошим, - заявил инвалид, глядя на встающего с карачек Митьку.
– А вот испаскудился ты уже сам... Ладно. Бери мешок, и пойдем к оврагу.

– А мешок-то зачем?
– поинтересовался Митька, отряхивая пыль с колен.

– Как же ты бочонок с порохом домой попрешь? На плече, что ли? Да первый же селянин, идущий с поля, поинтересуется, что у тебя в нем налито.

– А-а-а, - протянул Митька.

Он сбегал в дом и вынес большой мешок.

Бочонок лежал в указанном месте и Митька, не сдержавшись, спросил:

– Так ты тут все и зарыл?

Прохор спокойно ответил:

– Нет. Только половину. Вторая часть находится в моей деревянной ноге, которой я могу в любое время дать тебе по башке так, что ты забудешь не только о моей доле, но и о жадности вообще.

– Что ты, что ты!
– возбужденно ответил Митька, плотоядно глядя на деревянный протез инвалида.

– Ну-ка, засовывай бочонок в мешок и тащи во двор!
– рявкнул Прохор.

Митька тут же выполнил команду. Он взвалил мешок на плечо и направился к дому. Во время недолгого пути шурин постоянно оглядывался на зятя и достаточно заинтересованно ловил глазами его неровно шагавшую деревянную ногу. Прохор делал вид, что не обращает на это никакого внимания, но про себя решил надолго в Митькином доме не задерживаться. Потому что алчность - есть алчность. Она не только неистребима, но и непредсказуема. И инвалид об этом знал.

Глава пятая

Церковь окружала могильная тишина. Это было неудивительно, поскольку стоял третий час ночи и вся деревня благословенно спала. Кроме Прохора с Митькой, которые замерли возле ограды.

Забор был невысоким. Три ряда штакетника, оплетенные хмелем. Штакетник сам по себе защита пустяковая, а вот хмель - совсем другое дело. Митька судорожно шептал Прохору в ухо:

– Эта трава - сволочь редкостная. Вроде как хватает тебя за все места, а потом остаются ожоги, будто ты плетьми жутко посечен...

– Да знаю я, - шептал в ответ инвалид.
– Или забыл ты, как вместе яблоки в поповском саду воровали?

– Да помню я, помню, - отвечал Митька.
– Ты тогда первым запутался и заорал. Мы все сбежали, а тебя поп выловил и потом наказывал...

– Что ты имеешь в виду?!
– взрыкнул Прохор.

– Да успокойся ты, - благодушным шепотом прогундосил Митька.
– Тогда поп еще человеком был... Я же помню, что у тебя после этого два синяка на роже появились и шишка на голове от его посоха. И все, вроде.

– Хорош болтать!
– строго сказал Прохор.
– Хватит детских дурачеств. Пройдем через калитку.

– Она заперта.

– Так высота ее - до пупка всего!

– Да, но вдруг Пафнутий нас увидит?

– Разберемся на месте, - сказал Прохор.
– Надо будет - дадим Пафнутию по башке его же посохом! Чай, не дети давно, и не за яблоками пришли...

– Да!
– радостно согласился Митька.
– Я даже желаю этого!

Порывистость Митьки строго соответствовала количеству выпитого им самогона перед походом в церковь. Это было связано с обильным ужином, который он сам же и организовал. Большая часть обильности заключалась прежде всего во второй ведерной бутыли, которую Митька выставил на стол перед Прохором.

Инвалид, естественно, не стал себе отказывать в удовольствии, и потому оба террориста находились у ограды церкви в существенно приподнятом настроении, поскольку начали ужин в пять пополудни, а остановились только к часу ночи. Поэтому они не без труда перелезли через невысокую калитку и углубились в церковный двор.

Сначала у них возникли проблемы с продвижением, вызванные появлением целой своры собак. Но в вожаке набежавшей стаи Митька совершенно неожиданно для себя узнал дворового пса Шарика. Он хотел было наброситься на него с пинками и упреками за неверность, но инстинктивно понял, что лучше поступить по-другому. Что и сделал, тихо сказав:

– Шарик, ведь я же тебя кормил и растил!..

Шарик, вспомнив, как и чем его кормил Митька, тут же взрыкнул с негодованием. Но в этот момент ему, скорее всего, пришло в память его щенячье детство, проведенное в митькином дворе, и потому он решил оставить прежнего хозяина с неизорванными штанами, так как радужные младенческие воспоминания всегда содержат только солнечные дни и полные сиськи с едой. В связи с этими обстоятельствами Шарик, грозно рыкнув, увел подчиненное ему собачье стадо куда-то за угол церкви, предоставив тем самым своему прежнему хозяину полную свободу действий на выбранном им поприще.