Ни конному, ни пешему...

…пламя свечей ударило по глазам, дышать стало тяжело, голову сдавило тупыми тисками, сердце колотилось невпопад — одно…и… второе… и… третье?! Живот стянуло узлом. Ядвига согнулась от внезапной боли, судорожно хватая ртом воздух, вцепилась рукой в дверь, чтобы не упасть. Колени задрожали, слабость накатила приторной волной тошноты. Стало страшно и… невыразимо тоскливо. Ещё немного, совсем немного и — все. Не будет ясной панны. Потускнеют золотые волосы, погаснут светлые очи…

Ай! Курва!

Острые зубки впились в ухо. Мерзкое хихиканье черной тварючки выдернуло из муторной темноты.

Тень прошлась когтистыми лапками по плечам, нагло цапнула за второе ухо, мазнула хвостом по лицу и, блеснув зелёными точками глаз, пропала…

— Ну, мерзавка, погоди, доберусь я до тебя!

Ядвига помотала головой, стряхивая липкий морок чужой боли и безнадежности. Выпрямилась, все ещё держась за стену. Ошалело уставилась на Юстину. Та испуганно наблюдала за девочкой.

— Ядька, что с тобой? Давай за лекарем пошлем? — она неловко попыталась встать, дотянуться до колокольчика, позвать прислугу.

— Не надо! — вскрикнула панночка, — Не вставай… пожалуйста. Я сейчас помогу. Я попытаюсь…

Ядвига упала на колени к ногам невестки, накрыла ледяные ладони Юстины своими. Зажмурилась, прислушиваясь. Два крохотных сердечка стучали быстро-быстро. Две жизни, готовые вот-вот оборваться. Дети Януша, внуки пана Лихослава. Им было тоскно. Очень плохо и очень страшно. Ядвига чуяла приближение новой мучительной боли. Ее нельзя подпускать ни в коем разе! Иначе — все!

Жар разгорался в середине груди, по коже потекли огненные струйки, в ушах зашумело. Руки жгло огнем. Его было так много, что казалось, ещё мгновение — и вспыхнут волосы. Как тогда в черной жуткой степи, среди высохших трав и мертвых голосов. Матинко Божа, что же делать-то…

В самом сердце заповедной чащи маленький леший сидел на выворотне и чуть слышно наигрывал зимнюю колыбельную. Белые волки у ног лесного хозяина чутко дремали под тихие звуки сопилки. Мелодия внезапно прервалась — леший поднял голову. Тревожно прислушался. Сердито нахмурился, зыркнул на заснеженную избу. Дверь со скрипом распахнулась.

— Играй, негодник. Играй громче!!! Я одна такую ораву с Той стороны не выведу, — заорала старуха с порога.

Лешачек ловко спрыгнул с высокого пня, скинул с плеч волчью шубу и, осторожно ступая босыми ногами по свежему снегу, медленно пошел в темноту…

Тихо-тихо пела сопилка…

ПРОГУЛКА

Юся тоскливо посмотрела на вышитый гладью лепесток лилии. Какой-то он получился кособокий. Надо бы распустить шов, переделать…

Вздохнула. Воткнула иглу в натянутую на подрамник ткань, закрепила нитку.

Все.

Хватит.

Стоять больше не было сил. И кто ее тянул за язык дать обет расшить алтарный покров до рождения наследника? Верилось — благословит Матерь божья, пошлет лёгкие роды, смилуется…

Знала бы, что двойню носит, может, поостереглась бы обеты давать.

Юстина медленно опустилась в мягкое кресло. Привычно положила руку на живот. Слабый толчок, ещё один. Сын? Дочка?

За окном февральское солнце топило снег на крышах. Звенела капель, пели птицы. Хорошо! Захотелось спуститься во двор вдохнуть свежий воздух, подставить лицо солнечным лучам, зачерпнуть ладонями снег…

Сколько она не выходила — дней пять или шесть?

После воскресной службы нездоровилось, болела голова, знобило. Потом пару дней метель крутила — носа не высунешь. А как снег перестал, да развиднелось, супруг ее разлюбезный со свекром под окнами поединок устроили. Шаблюками махались на потеху дворни. Потом пили на морозе, здравицы кричали ясновельможной панне Юстине — лучшей из дочерей и вернейшей из жен!! Дурни. Лучше бы в город свозили. Нельзя. Не выдержит она дорожной тряски. Ещё, не дай господь, разродится раньше срока. Вот и сидит всю зиму в поместье, вышивает, бездельем мается. Ни тебе в гости к матери и сестрицам съездить, ни на рождество в княжий замок.

Вся окрестная шляхта на гулянье собиралась. Пан воевода со всем семейством приглашен был. Януш, правда, дома с женой остался. А вот Ядька поехала — на свою голову. Вернулась злая, как черт. Засватали девчонку. Жениха сыскали знатного. Да не простого шляхтича, а княжьего сына. Пусть и не старшего. Сговор на рождество был. Гуляло панство…

По полу покатился клубок ниток. Синий. Юся вздрогнула, поджала ножки. Ещё один клубок поменьше — золотистой, безумно дорогой пряжи, упал со стола. Из корзинки выглянула черная ушастая мордочка, заметила хозяйку, испуганно спряталась.

— Ах ты, паршивка блохастая, — рассмеялась Юся, — иди сюда!

На колени запрыгнул черный котенок. Заурчал, улёгся на спинку, подставил теплый животик — чеши, хозяйка.

Смешной, ласковый.

Ядька его не жалует, все прогнать пытается. Говорит — воняет. Ну и пусть. Зато с ним спокойно и страх отступает…

Вот и не гнала панна котенка, хоть служанки и крестились, глядя. Мол, лячная тварючка. Зенки жёлтые, смотрит — будто насмехается. Ну как сглазит панну?! Дуры, что с них взять.

Юся почесала чёрное ушко.

— Мурза, а как ты в комнате оказалась?!

Дверь закрыта была. Хозяйка сквозняки не любит, то все знают. Ганька заходила, приносила обед. Котенка в комнате не было. Может, спал где?

Поднос с едой остался нетронутым. Старая нянюшка опять причитать станет, уговаривать откушать… не хочется…

Вздохнула. Тяжело поднялась с кресла, поправила меховую накидку, подошла к окну.

Ядвига бранилась с конюхами. Кричала, размахивала руками, младшему подзатыльник врезала, старшему пригрозила кулаком. Опять что-то с ее Зорянкой не так? Еду без поклона лошадке подали или гриву не так заплели?

Ну что за девчонка?! Управы на нее никакой. Ходит по дому нечесаная, простую косу заплетет, и довольно. По двору носится, как селючка, на кухне с прислугой отобедать может. Целыми днями на псарне и конюшне пропадает.

Нет чтобы держаться степенно, достойно, как положено девице ее возраста и положения. Именины недавно справляли — 14 годков.

Сама Юстина уже в 15 повенчана была. Так что уедет сестрица через год-два в новый дом. Скучно без нее будет. С кем Юсеньке спорить да ссориться?

Осторожно коснулась сломанного носа. Нос, положим, зажил, хоть и горбик остался. Януш утешает, мол, его кралечка еще краше стала. Врет, понятное дело.

Вспомнилось, как пан отец, вернувшись, дочерей на пороге встретил. Одну с опухшим носом и синяками под глазами. Вторую с побитой и расцарапанной рожей. Хохотал воевода Лихослав.

— Ну, доченьки любимые, вижу, не скучали без меня.

А что Ядька только утром домой заявилась, едва успела помыться да одежду сменить — то он позже узнал. Слуги донесли. Гневался воевода. Хмурился, молчал до самого вечера. Потом вызвал обеих, грохнул кулаком по столу. Одну пригрозил в монастыре запереть, вторую — к матери с позором отослать, если за ум не возьмутся и лаяться не перестанут. Шутка ли, чуть внука не загубили! Дуры! У него-де война, не ровен час сгинет, — кто род продолжит?!