Ни конному, ни пешему...

Януш опосля Ядвигу к стенке припер, косу на кулак намотал, навис над ней медведем. Раньше Ядька врезать брату могла и послать куда подальше, а сейчас — глаза мокрые, губы дрожат. Януш опешил, отступил на шаг, косу выпустил. Юся подбежала, уперлась руками в широкую грудь, оттеснила от сестры. Заговорила быстро-быстро.

— Не надо, Янко, девочка не виновата, я первая начала. Я ее ударила. Она не хотела, я сама оступилась и упала. Слышишь?! Перестань! Мы помирились! Ядьке и так досталось!

Муженёк любимый от неожиданности рот раскрыл. Сначала уставился на жену, потом на сестру. «Вот же бабы-дуры, — читалось на его лице. — То грызутся, как собаки, то друг за дружку горой стоят, выгораживают. Кто их разберет?!»

А вот не надо Ядвигу ругать. Она себя и так наказала — из дому сбежала! Страху, видать, натерпелась такого, что сама не своя теперь ходит.

Лес темный, жуткий. Юсенька и подходить к нему близко боится. А сестрица малахольная одна в нем ночь ночевала! Хорошо, ума хватило на мельницу выбраться и там сидеть — характер показывать. На мельнице дядька Лукаш ее и нашел.

После этого девчонка остепенилась. Прониклась. Вину признала. Плакала. Обе плакали. Прощения друг у дружки просили. Замирились. Перестали выяснять, кто в доме главнее. Ядька ведь ее мертвой посчитала, когда из дому тикала, а Юсенька себя винила, что девочка сгинула. Думала, все — пропала с концами.

Дверь с шумом распахнулась, и малохольная сестрица нарисовалась на пороге. Сапоги грязные, темная коса растрепалась, конюшней разит. Юся скривилась недовольно. Тошнить ее, положим, уже не тошнило, но перед прислугой негоже расхаживать в таком виде.

— Юська, собирайся, давай.

— Куда, скаженная?!

— Гулять пойдем. Солнышко на дворе, весной пахнет!

— Не пойду.

— Пойдешь. Тебе ходить надо. А ты в доме, который день сиднем сидишь.

— Лекарь советует лежать больше.

— Дурак твой лекарь. Лошадь, когда без выгула стоит — дуреет, слабеет и животом мается.

— Так то лошадь…— скривилась обиженная панна.

— А чем ты не лошадь?! Вон здоровенная какая! Светлой масти. Не бойся, все ступеньки и дорожки золой посыпали. Не скользко.

Юстина тяжело поднялась, придерживая рукой большущий живот.

Девчонка затрясла колокольчик, вызывая служанку. Панна поморщилась от резкого звука.

— Ганька, неси одежду! Мы на прогулку собираемся. Мурза, кошка драная, иди давай отсюда. Нагадишь в покоях — убью!

Котенок нехотя спрыгнул с кресла, мяукнул недовольно и выскочил в открытую дверь вслед за горничной.

Как же ты все-таки в комнате оказалась, Мурза?..

Долгие сборы сопровождались причитаниями старой кормилицы — куда ее дитятко на лютый мороз уводят? Нарядились в меха. Яська далась себя причесать и уложить волосы — негоже хозяйке на людях неприбранной появляться. Наконец собрались на прогулку.

На пороге Ядька внезапно остановилась, прислушиваясь к чему-то, резко обернулась.

— Юська, можно, я деток послушаю?

Юстина вздохнула, расстегнула шубку. Ядвига опустилась на колени, положила ладони на живот, прижалась ухом, закрыла глаза.

— Ну что? — шепотом спросила будущая мать.

От ладоней шло едва ощутимое тепло. Дышалось легче. Утихала ноющая боль в спине…

Вот же чудеса. От молитв только колени болят, хоть с тремя подушками молись, а тут — легче…

— Шебуршатся, — тепло улыбнулась сестрица...

********

Панна подставила лицо яркому зимнему солнышку. Глубоко вдохнула хрустящий морозный воздух. Зажмурилась. Хорошо! Так бы и стояла тут, забыв обо всем. Совсем по-весеннему пели птицы. Таяли на крышах сосульки, звонко роняя капли на камни двора. Юся стянула перчатку, провела ладонью по перилам лестницы, собирая мокрый снег. Скатала снежок, замахнулась и, смеясь, бросила в сторону колодца, где набирали воду для кухни. Слуги, увидев хозяек, кланялись, радостно улыбались. Панянки красавицы! Любо-дорого смотреть.

Юся однажды слышала, как две кухарки спорили, кто красивее — молодая хозяйка, светлая, как божье сонечко, или воеводина доченька — темноглазая да темнокосая. Говорили — в мать девка пошла и лицом, и волосом, а норов отцовский. Юся свекровь только на портрете видела. Дочь и вправду сильно на нее похожа. Жаль, умерла панна. Ядвига ее и не помнит вовсе.

На глаза навернулись слезы.

А ну, как и ее детки сиротами останутся? В родах бабы мрут, как мухи, а уж если двойня…

— Юська, ты чего ревешь?

— Я не реву. Это солнце яркое, глаза слепит!

— Не ври, я же слышу, носом хлюпаешь.

Вот же заноза! Все-то она примечает!

— Матушку твою вспомнила, вдруг и я, как она, и мои… — слезы ручьем текли по лицу, нос мгновенно распух.

Девчонка остановилась, пробормотала что-то крайне неприличное.

—Я же тебе говорила — все будет хорошо. Родишь, куда ты денешься. Вон, у маменьки твоей пятеро! И ничего. До сих пор…

Ядвига запнулась на полуслове, прислушиваясь к чему-то. Последнее время такое случалось часто — несётся куда-то, и вдруг остановится, застынет и смотрит не мигая. Вот как сейчас.

Юстина дернула сестру за рукав:

— Что с тобой?! Тебе плохо? Позвать кого?

— Нет, не надо, — едва слышно ответила девчонка, растерянно оглядываясь по сторонам. — Давай-ка за ворота выйдем, на простор посмотреть охота.

— Давай, только кликнем кого, чтобы не самим…

Хорошо!

Снег на полях белый, чистый, не затоптанный десятками ног. Небо синее- синее. Вдалеке село виднеется. Стена леса чернеет за рекой.

По дороге топала неказистая крестьянская лошадка, тащила груженные мешками сани.

С саней, кряхтя и охая, слезла дряхлая старуха, оперлась на кривой посох, огляделась, заметив панночек со служанками, низко поклонилась. Невысокая, сгорбленная, с темным обветренным лицом, в старом облезлом тулупе.

Мальчишка — то ли внук, то ли правнук, — спрыгнул следом. Кланяться не спешил, вертел головой по сторонам, морщил нос, принюхиваясь. Зачем-то присел на корточки, набрал пригоршню снега, поднес к лицу. Недовольно фыркнул, чихнул, отряхнул мокрые руки. Заметил стоящих около ворот женщин, смешно скривился. Запросто подскочил к Ядвиге, дёрнул за длинную косу! Заулыбался безумно счастливой улыбкой. В огромных серых глазах блеснули слезы.