Ни живые, ни мёртвые

— Люди любят казаться сильными в тот момент, когда они слабее всего, — проговорил он на французском языке и неспешно достал пачку сигарет, напоминая мне Анну своими медлительными взмахами рук. Вот только для парня были присущи движения всё же чуть быстрее. — Если ты на такое не способна, то не стоит осуждать за это остальных.

Я приняла из его протянутой руки сигарету, и мы оба склонились над дрожащим огоньком серебристой зажигалки.

— Видимо, я совсем не знала Тинг, раз даже понятия не имела о ваших отношениях, — я глубоко затянулась, наслаждаясь падающими на лицо снежинками.

— О них знала только Анна, — Вильгельм с особой нежностью произнёс имя сестры.

— Почему вы хранили их в секрете? — спросила я, прикинув, что ответом, возможно, должно быть упоминание о свите Ворона.

— Я на этом настоял, — не оправдал моих ожиданий парень, выпуская облако дыма. — О нашей семье уже начали ходить слухи среди криминального мира Англии. Если бы все узнали, что мы встречаем... встречались, то из-за этого могла пострадать Тинг...

— Которая погибла не по твоей вине, Вилл, — я положила ему руку на плечо, ощутив, как оно было напряжено.

Вилл.

Так могли называть его немногие, и то довольно редко. Даже от Анны не каждый раз услышишь это сокращение.

Вилл.

Горе, детство, потеря, тюрьма — столь много хранилось в этих четырёх буквах, слишком ранимыми они звучали для такого собранного человека, как Вильгельм Готье. Когда человеку больно и плохо, всегда хотелось назвать его как-то ласково, нежно, любяще — лишь бы помочь и подарить надежду. Но Вильгельм не нуждался в этом — по крайней мере, мастерски всех убедил в своей моральной силе. Но сейчас... она ослабла.

И я поняла, что ему нужно помочь.

Тому мальчику , которому очень страшно и одиноко.

— Я на это лишь надеюсь, — тяжело вздохнул парень, чуть сгорбившись.

Выдержка не позволяла ему рухнуть на колени и закричать в ненависти на себя. А затем от отчаяния из-за любви к той, чьё мёртвое тело лежало под нами.

— Да упокой Ян Ван? твою душу, Тинг Моу, — китайская речь неприятно столкнулась с английской атмосферой. — Ты была хорошим человеком. Жаль... что я не оценила этого по достоинству.

И положила заколку с металлическим драконом возле самого каменного надгробия. Когда-то я подарила её Тинг на Рождество, а сейчас — на мирную жизнь после гибели. Отчего-то я посчитала правильным так поступить: да, вещь принадлежала мне, но куда больше значила для Тинг... или для наших взаимоотношений, так и не оказавшихся настолько близкими, чтобы стать дружественными.

А в груди не шелохнулась ни единая струна гуциня?, ни одна эмоция.

— Почему ты постоянно упоминаешь китайских богов? — Вильгельм повертел в руках сигарету, прежде чем вновь глубоко затянуться.

— Когда я была маленькой, в прию... — я осеклась, на мгновение замерев, прежде чем стряхнуть с сигареты лишний пепел, — дома отец, чтобы как-то занять мой любопытный ум, каждый вечер рассказывал мне что-нибудь о китайских богах или читал мне мифы.

— А... мать? — острожно спросил парень.

Возможно, при других обстоятельствах я бы не стала ничего ему рассказывать, но с другой стороны, я ведь и не собиралась говорить правду. Поэтому от чистого — или всё же грязного? — сердца продолжила:

— Она была слишком увлечена разговорами по телефону с подружками из Англии и местными пабами.

— Понимаю, — Вильгельм криво усмехнулся, покачав головой, из-за чего длинная прядь волос вылезла из идеально уложенной причёски и упала на лоб, — мне отец тоже ближе, чем мать. Он научил меня многому, всегда выручал, никогда не бросал. А мать... деньги и муж интересуют её больше, чем дети, хотя она вполне любит нас.

Я видела пару раз старших Готье: серьёзные статные люди, усердно работающие над своим бизнесом и не проявляющие никакого доверия и дружелюбия к незнакомым людям. Первый раз они отнеслись ко мне холодно, во второй — уже чуть теплее, но всего лишь на несколько градусов. Люди, которые многое пережели, — при виде них сразу можно было об этом сказать, но никак не про мою приёмную мать. Та вечно корчила из себя всеми брошенную... бесит.

— Вас хотя бы любят...

— Жизнь моя так же не легка, как и твоя, — не разделил моей лёгкой зависти Вильгельм, проговорив это так, словно резал каждое слово.

— Даже у богов она не легка, — хмыкнула я, бросив окурок под ноги. — Знаешь, когда-то однажды чуткая и добрая Гуань Инь решила, что не успокоиться, пока все живые существа на Земле не будут освобождены от страданий. Она всеми силами старалась их осчастливить, но со временем обнаружила, что этого мало, тогда как страдальцев слишком много. И чтобы всем помочь, голова Гуань Инь раскололась на одиннадцать частей. Другое могущественное божество — будда Амитабха — сделал из каждой части головы, чтобы Гуань Инь могла видеть и слышать всех своих просителей. Но когда она распростёрла открытые для помощи руки навстречу всем ей молящимся существам, её руки стали тоже распадаться на части. И тогда Амитабха вновь пришёл ей на помощь и даровал богине тысячу рук. С тех пор Гуань Инь пытается нам помочь, вот только люди слишком глупы, чтобы принять её дар. Вот почему я не верю в Бога: Он один, и как Он может справиться со всеми проблемами, когда даже добродушная Гуань Инь разрывается на части, чтобы помочь всему живому? Как Бог может совершать множество дел, если за каждым из них может находиться другие бога и выполнять свои обязанности?

Приют.

Книги.

Детство.

Все мифы и легенды, прочитанные ещё в малые года, до сих пор оставались со мной: грели душу, когда было совсем одиноко, наполняли размышлениями, когда пустота казалась плотнее стали. Они первые подарили мне мудрость, наделили недоверием, заставили сомневаться в людях. Каждую ночь я засыпала в своей крохотной кроватке и представляла, как где-то в Мультивселенной жили Нюйва, Гуань Инь и все остальные... и ждали меня.

— Мне Тинг тоже рассказывала о китайских богах, — голос собеседника был бесцветен, как моё сегодняшнее настроение. — Для неё мифы и легенды оказались единственным развлечением в детстве, другого просто не было, чтобы скрашивать свою жизнь.

— И я её отлично понимаю, — отчего-то вдруг мне стало грустно, в голове вновь промелькнули все воспоминания, связанные с долгими разговорами с Тинг о Китае. — Меня в детстве тоже не Бог спасал. А они.

— А потом... — Вильгельм, казалось, даже не слушал меня, погрузившись в некую прострацию, — она стала странной.

— Странной?

Парень вздрогнул, выронив из рук дымящийся окурок. Тот быстро потушился в только что упавшем снегу.

— Ты не замечала этого? — спросил он, резко посмотрев на меня.

— Я болела до того, как появились новости о том, что Тинг пропала. Поэтому примерно последнюю неделю её не видела.

На мои слова собеседник задумался, но я не хотела, чтобы он глубоко ушёл в себя. Тинг была частью свиты Ворона, а Вильгельм мог что-то знать про это.

— А в чём выражалась её странность?