Ни живые, ни мёртвые

В бесчувственный омут гагатовых очей.

Зачем я нужна ему? Почему мы сошлись так быстро и болезненно? Почему я?

Я не знала. Ничего не знала.

И порой была готова даже молиться — не Ворону, как на кладбище — а смерти, только бы не утопать в зависимости, не захлебываться в отчаянии от своего положения. Я могла лишь пытаться снять тугой ошейник — и сейчас вновь это сделала.

— Не хочу тебя разочаровать, но ты бы подстраховался от падения с уровня своего чрезмерного самомнения на уровень развития своего интеллекта, — прямая спина, вскинутый подбородок, сама королева.

— Или ты и вправду глупая, — Инграм сделал шаг в мою сторону, — или ты бесстрашная. Скорее всего, и то, и другое.

— Надо же, какая самокритика, за что ты так с собой? — повысила я планку, но собеседник лишь качнул головой.

— Ты сама спрашивала, как мне не надоело постоянно с тобой трепаться, а сама сейчас в очередной раз устроила спектакль.

Да уж, попытка с треском провалилась.

— Потому что ты только этого и ждёшь: яда от меня, а затем прощения в виде любви. А ведь она подобна кирпичу: ты можешь с его помощью либо построить новый дом, либо убить.

Мы оба знали, что для нас двоих второй путь неизбежен.

— Что же ты такого нашла во мне? — изучающий взгляд остановился на моих губах.

— А ты во мне?

— Не уходи от вопроса, — требовательно процедил Инграм.

— А я и не знаю ответа, — как можно твёрже держалась я, до боли сжав в руках кожаную ткань брюк. — Меня неистово тянет к тебе, но ты каждый раз меня отталкиваешь после того, как используешь.

— Потому что ты для меня никто, птенчик.

«У тебя пластинка заела? Придумай что-нибудь получше», — хотелось сказать мне, но я решила поступить иначе.

И вновь начать рискованную игру.

— Ты так отчаянно пытаешься убедить себя в этом, что мне тебя даже жалко.

— Ты сама веришь в свою чушь? — нагло усмехнулся парень.

— Я это вижу.

Наши взгляды встретились — синие бурные волны столкнулись с беспросветным дном океана.

Он — моё умопомрачение.

Страсть. Секрет. Самое страшное желание.

Он — тот, от кого я бегу, но к кому почему-то всегда возвращаюсь.

Мы смотрели друг на друга невыносимо долго — казалось, прошли не минуты, а целые часы. Года. Века.

Вечность.

В груди разворачивалась целая чёрная дыра чувств: она всасывала в себя всё самое светлое, свободное, живое. Впитывала меня всю без остатка — и даже звёздой пыли не оставалось. Меня всецело поглощал Инграм, и я даже не думала сопротивляться.

И тем более не вздрогнула, когда он резко оказался рядом и пальцами приподнял мой подборок, чтобы ещё глубже заглянуть в глаза.

— Ты права, моя милая пташка, ты чертовски права.

Медленный наклон головы — и я чуть приподнялась на носках, только бы как можно быстрее коснуться его губ своими. Нежный поцелуй быстро перерос в неистовстовый огонь грехопадения: парень охватил мои ягодицы, приподнял над полом и перенёс меня на кровать. Дышать становилось с каждой секундой всё тяжелее, пальцы растрепали белые волосы, одежда взмокла от еле сдерживаемого порыва настоящей страсти, жажда утолить столь долгий голод лишала последнего рассудка.

Я схватилась за толстовку, желая её снять, но чужая ладонь накрыла руку, останавливая. Глядя в блестящие глаза Инграма, я постаралась вложить в свою улыбку как можно больше любви.

— Признай, Касс, это не может не сводить с ума. Давай упадём в бездну, и я покажу всю свою красоту.

Его пальцы томно прошлись по моей коже.

— Ты безумна.

— Знаю, — я облизала губы и хихикнула. — Моё безумие очаровательно.

Дьявольская ухмылка была мне ответом.

— И ты действительно умеешь сводить с ума, Равенна.

Я на мгновение замерла от сладостного звучания своего имени из его уст, и этого хватило, чтобы Инграм быстро снял с себя толстовку и начал дразняще растёгивать пуговицы моей белой блузки в модернизированном стиле XIX века. Каждый поцелуй огнём полыхал на шее и плечах, каждое прикосновение чужого торса оставляло безудержную дрожь, каждый толчок отдавался блаженным стоном. В этот раз никакой боли и крови, даже впившиеся ногти в оголённые бедра казались ничем, как и расцарапанная спина, по сравнению с жаром в грудной клетке — так неистово стучали сердца, так яро вдыхали лёгкие аромат мха и табака, так жадно касались друг к другу изящные тела.

Адское танго — жгучие поцелуи с примесью незменных желаний и высших целей. В наших глазах ядерным коктейлем смешались синева небес и чернота загробных царствий. Мы словно оказались на кончике ножа, на пике противоречивых и запретных чувств, прямо над пропастью безвременья и пустоты измученных душ. Мы кроили друг друга заново, сплетались в непонятном никому диком танце, перевязывали сердца тугими нитями и безрезультатно старались их обрезать.

Мы — ангелы, не замечающие, как безвозвратно падали в Ад.

— Всё... — тяжело дыша, я обесиленно рухнула на подушки, — всё будет хорошо, если ты позволишь мне быть рядом с тобой, Инграм.

Тот замер, и по его пальцам безвольно скользнул локон моих чёрных волос.

— Всё будет хорошо, если тебя не будет в моей жизни, Равенна.

Ведь ты вызываешь зависимость. Безумие. Непозволительную слабость.

Не удивлена, что он так сказал, но после столь ярой близости... И на что я рассчитывала? Один раз переспим, и всё между нами будет нормально? Так, как у всех? Наша связь первоначально ненормальная. Неправильная. Колечащая. Убивающая. И не любовь вовсе, как мне хотелось в это верить, как я отчаянно этого добивалась от человека, на чьей обнажённой груди лежала головой и отрешённо смотрела на огненный кончик сигареты в чужих губах.

А ведь те всего несколько минут назад покрывали всё моё тело бесстыдными поцелуями и жадно ловили каждый мой вдох...

Инграм не хотел быть со мной из-за слабости, а я кормила себя иллюзиями и самообманом, ведь сама уже давно погрязла пороках. Я страдала и любила, бросалась из крайности в крайность и не могла выбраться из запутанного лабиринта своего безумного сознания. И падала, изнурительно долго падала...

Пока внезапно не проснулась.

Место рядом со мной оказалось пустым — и не ожидала, что Инграм останется. Всё произошедшее смешалось в голове в дикий шум — всего этого я от него не ожидала. Мысли и чувства напоминали спутанный клубок — он не сделал мне ничего плохого, однако ощущение потерянности впиталось в остывшую кожу вместе с воздухом.