Нигде посередине
Шрифт:
Так вот, послушай, дочь моя, сейчас я скажу тебе тот самый слоган, которого ты всё это время ждала.
Никогда, никогда не позволяй себя не уважать.
Я поясню ещё раз, чтобы ты поняла. Неуважение – это посягательство на личное достоинство человека. Твоё личное достоинство.
Ты девочка мягкая, податливая, склонная всё понимать, принимать, прощать и брать вину на себя. Это черта твоей мамы, ты в этом плане в маму пошла. Многие мальчики будут воспринимать эту мягкость как слабость. Найдутся и те, кто будет этим нагло пользоваться. Ты можешь отступать как угодно далеко вглубь своей территории, но ты должна, обязана провести очень чёткую линию на песке, за которую никто, никогда, ни на одну минуту, не может переступить. Эта черта – неприкосновенность твоего личного достоинства. Существует множество способов эту черту перейти: ложь, недоверие, личное оскорбление, не дай Бог, рукоприкладство. Мужики – народ изобретательный, и арсенал методов у них велик. С чем-то ты
И ещё я тебе про мальчиков скажу, и как отличить нормального от обычного. Уж что-что, а про мальчиков-то я понимаю, сам такой. Послушай.
Эстония
После набора всем новым биоклассом мы поехали в Эстонию, кто был, тот знает. Для меня Эстония была практически второй родиной, мы там с мамой проводили каждое лето, начиная с моих семи лет, и я с радостью узнавал знакомые названия, станции и пейзажи.
Расположились мы лагерем на каком-то колхозном хуторе, и на следующий день Галина Анатольевна стала раздавать первые хозяйственные поручения по обустройству быта. Мне выпала особенная честь: мне поручили пойти в лес и нарубить там дров для костра. Это было первое настоящее мужское задание, и мне очень хотелось исполнить его с блеском и произвести на Галину Анатольевну хорошее первое впечатление. Ценность первого впечатления я понимал уже тогда.
Борю, моего нового одноклассника, обуревали, по-видимому, те же мысли. С ним мы столкнулись лбами над топором, кем-то уже принесённым на вырубку до нас. Топор был единственный в поле зрения.
Я схватился за него первым.
– Галина Анатольевна мне поручила нарубить дров, – сказал я тоном Тома Сойера, которому доверили красить забор.
– Нет, – сказал Боря с неожиданной решительностью и тоже взялся за тот же топор. – Это мне Галина Анатольевна поручила нарубить дров.
Аргументы на этом исчерпывались. Мы ещё несколько раз по кругу предъявили свои претензии на топор с постепенно нарастающим раздражением, но убедить друг друга не смогли. Момент был критический, репутация висела на волоске. Мысль о том, что дрова можно рубить по очереди, нам в голову не пришла; в любом случае это означало произвести только половину хорошего впечатления, а это было недопустимо. Слово за слово, и мы подрались.
Это была единственная серьёзная драка за весь наш биокласс и, сдаётся мне, вообще за всю историю биокласса. Схватившись за топор в четыре руки, мы пытались выкрутить его из рук противника, но это не удавалось. Стукнуть кулаком тоже не получалось – руки были заняты топором. Тогда мы принялись пинаться, стараясь попасть по коленке или куда повыше. Пинаться в резиновых сапогах было неудобно. Нас бросились было разнимать, но топор описывал широкие непредсказуемые дуги над нашими головами и от нас отступились. Кто-то побежал звать Галину Анатольевну.
Галина Анатольевна примчалась с потрясающей для её телосложения скоростью. Вообще, как я потом заметил, когда речь шла о жизни и здоровье учеников, она могла, кажется, перемещаться в пространстве телепортацией. Галина Анатольевна сказала только одно слово, но тоном, не оставлявшим сомнений в том, что вот теперь-то вы, голубчики, попались.
– Так. – Сказала Галина Анатольевна.
Мы замерли.
– Положите топор.
Мы положили топор.
– Ни один из вас. Больше. Никогда. К топору. Не. Прикоснётся. Остальное я вам скажу после ужина.
Впечатление, как вы понимаете, удалось на славу. К счастью, после ужина Галина Анатольевна подобрела, и из Эстонии нас обратно в Москву не послали. Не знаю, какую епитимью наложили на Борю, а меня зато назначили в завхозы. То есть мне полагалось эти самые топоры и пилы с утра раздавать, вечером собирать, следить за их наличием и исправностью, но самому мне ими пользоваться было воспрещено. Поскольку в моём ведении находились все эти железки, меня так и прозвали – Феликс Железный, и звали так какое-то время, пока не всплыло моё увлечение альпинизмом, и меня тогда переименовали. Но об этом отдельная история.
Под опалой я ходил, однако, недолго, и через какое-то время мне разрешили вернуться к истинно мужским занятиям. В пару с Борей, правда, уже не ставили, но зато с Саней Жуковым мы всласть и порубили и попилили. Нам выдали делянку в лесу и поручили валить деревья, обчищать их от веток, пилить и штабелевать. Кажется, это был какой-то хозподряд с колхозом, но, на самом деле, мне сейчас кажется,
Галина Анатольевна специально придумывала для нас эти занятия, чтобы мальчикам было куда пар выпустить. Не всё ж ботанику изучать. Вообще, для меня до сих пор остаётся загадкой как она нам доверяла валить большие деревья, и очень много чего ещё доверяла, что могло бы кончиться очень плохо. Наверное, она хорошо понимала, что если всю эту энергию не направить в мирное русло, то будет только хуже, а так и мальчишки умотанные, и от колхоза спасибо. И ещё она, наверное, понимала, что по-другому ответственности за свои поступки не научишь, и держать за руку всё время невозможно, и она эту руку отпускала, и давала нам возможность сделать свои первые в жизни взрослые и опасные глупости.А топоров с тех пор всегда хватало на всех. Я думаю, Галина Анатольевна об этом позаботилась.
Первое лирическое отступление
А ещё, сидя сейчас и перебирая какие-то отрывочные эпизоды, застрявшие в памяти, я опять, в который раз уже, поражаюсь тому какой же я дико, фантастически, просто невероятно везучий человек. Таких везунчиков как я надо просто поискать. Я целых три раза за свою жизнь вытянул счастливый лотерейный билет: биокласс, Настя и грин-карта. Эти три события в сумме сформировали мою жизнь, определили и направили её, и невозможно даже представить, что бы было, если бы одного из них не случилось. О последних двух я расскажу как-нибудь потом, а вот о биоклассе я много сейчас думаю, и, вспоминая вступительные собеседования, сам ужасаюсь тому, на каком же тонюсеньком волоске всё тогда висело. Сколько было кандидатов, и какие мизерные были шансы! Скажи не то слово, запнись, сморгни – и всё, и не было бы никакого биокласса, и вся жизнь бы покатилась по совершенно другой траектории, в тартарары и тьму кромешную. Не знаю, какие ангелы тогда витали над моей головой, и направляли, и подсказывали нужные слова. А тогда, главное, даже близко в мысли не приходило, совершенно не было ощущения какой-то особенной ответственности, судьбоносности этого момента. Казалось – подумаешь, какая-то биошкола, возьмут – хорошо, а не возьмут – не больно-то и хотелось. И понятия не имел о том, что вся моя судьба решается в этот момент.
А отсюда вытекает ещё одна мысль, точнее, даже не мысль, а ощущение. По какому же лезвию мы, сами того не понимая, ходим каждый день, и насколько же тонка эта плёночка видимого, кажущегося таким стабильным и навсегда, счастья. Один неверный шаг, одно слово, иголочкой прикоснись – и всё, и нет его. А мы всё живём день за днём и даже не подозреваем о том, какая бездна-то на самом деле под ногами.
Не знаю, с чего это я вдруг всё это сказал. Так, должно быть, музыкой навеяло.
P.S. А ещё я однажды, ещё ребёнком, выиграл в спортлото целый рубль и всего на две цифры промахнулся мимо «Волги», и помню, как мы с мамой ходили в сберкассу этот рубль получать. Это, наверное, было первым признаком приближающейся череды везений.
Альпинизм
Эх, это вот сейчас я домосед и лежебока, а ведь было времечко, ох было, когда и я, и я был… ну, не морским волком, конечно, море сроду не любил, а этим, как его… горным барсом! И лазал по горам, и даже покорил одну вершину, сейчас уже не помню, как она называлась, и стоял на вершине, счастлив и нем, в каске и с ледорубом, как настоящий герой, и был причём едва ли не самым юным её покорителем. И даже получил за это значок «Альпинист СССР», который, наверное, где-то на Набережной до сих пор хранится рядом с таким же маминым. И ходил в связках, и сполна попробовал всей этой романтики в плане «кошки-крючья-ледники», и до сих пор горы люблю пуще любого другого пейзажа. Так вот, не нарисовать ли наконец себя с геройской стороны? А то что-то я всё о философии да о прозе жизни. Так ведь можно и неправильное представление о себе составить.
Так вот, Железным Феликсом я пробыл недолго и довольно скоро переименовался в Альпиниста, чему была своя причина. Причина эта наследственная, мне она передалась от мамы, а мама заболела горами, заразившись от Адика Белопухова, о котором я уже писал. Адик же был настоящей легендой, заслуженным мастером спорта, покорителем пика Победы и вообще полубогом. Когда его заносили к нам в квартиру (когда я его увидел в первый раз, ходить он уже не мог и его поднимали по лестнице на руках) и он устраивался на своём стуле, подвигая ноги-плети руками, я открывал рот и больше не мог закрыть до его ухода. Ничего особенного он не изрекал, и даже, кажется, особо не предавался воспоминаниям о своих восхождениях. Разговоры велись в основном взрослые; меня он, кажется, даже и не замечал. Но я-то читал замечательный альманах «Покорённые вершины» за 1960, кажется, год, и я чуть не наизусть выучил рассказ о покорении Адиком пика Победы, и я-то знал, что передо мной сидит живая легенда и супергерой. Когда в восьмом классе я начал серьёзно готовиться к покорению своих собственных вершин, Адик стоял перед моими глазами, как незримый судья, и я равнял свои достижения на его возможную оценку. Я делал какие-то упражнения на кухне, пока мама готовила завтрак, и мама меня спрашивала – а зачем я по столько раз приседаю, пошёл бы поотжимался.