Никогда_не...
Шрифт:
Так, понятно. Значит, Вэл дошёл до той стадии опьянения, когда сливает в сеть множество случайных фото, после чего на утро мученически удаляет их, страдая, что он страшный.
— Жених у тебя прикольный, теть Поль, — вскользь замечает Эмель. — Но, честно, я немного не так его представляла.
— Да? И как же? — больше для порядка спрашиваю я, пятясь от нее задом.
— Ну, не знаю. Ты ж в него так влюбилась, что прям не в себе была, когда вы поссорились — помнишь, когда меня домой от Дэна последний раз провожала? Я реально думала, что с тобой инфаркт случится, теть Поль. Еще маму трясла, чтобы она позвонила, узнала как ты, вдруг что-то с сердцем, или давлением там. Ну просто ужас же был. А сейчас вот вы помирились — и как-то все не так. Сморишь со стороны и думаешь — это что, из-за него так могло накрыть?
Перед тем, как показаться всей честной компании, прошу Эмель принести мне какой-то халатик или платье и забегаю в ванную, расположенную впритык к этой комнате. Умываться и чистить зубы мне приходится по старинке, аварийным способом — выдавливать на большой палец пасту и скрести им по зубам, как будто щеткой.
Я так тщательно привожу себя в порядок, потому что ещё меньше, чем являться полуголой пред достопочтенным семейством, мне хочется выйти к ним с помятым лицом и запахом мощного перегара. В последний раз на кухне за завтраком мы встречались, когда я была милой девочкой-подростком. Ладно, может, и не очень милой, но от меня не разило алкоголем и провалами в памяти я не страдала.
Что, Полина, пытаешься показаться лучше, чем есть на самом деле? Можешь не стараться. Все равно до самой прекрасной в мире девушки, которую они видят спутницей своего сына, тебе как до Луны. Зло чищу зубы, глядя в зеркало на свои покрасневшие глаза и на отражение висящих на сушилке за моей спиной носков Вэла, моего свежевыстиранного белья и, что самое страшное, шнурков, которые я вытащила из кедов и тоже решила привести в порядок.
Не знаю, кто вчера обстирывал Вэла, но то, что я устроила здесь прачечную — очень скверный знак. Чем меньше я пьяна, тем больше мне плевать на всякую бытовую дребедень — я не боюсь затопить соседей, оставить включённым газ или потерять ключи. Я прекрасно понимаю, что контролирую реальность и не парюсь по поводу разных тонкостей. Это в полутрезвом состоянии я могу разбросать вещи по дому, после чего увалиться спать, не сняв даже кроссовки. Если же вся обувь стоит ровнёхонько в прихожей, одежда сложена аккуратной горкой, ещё и чистые шнурки развешаны на сушилке — пиши пропало. Значит, я до такой степени не понимала, что делаю, что приняла все самые аварийные меры, чтобы зацепиться за здравый смысл.
Одно хорошо — в таком состоянии говорить я уже не могу, и только это внушает мне надежду на то, что меня не угораздило разрыдаться на плече у Наташки и не сознаться ей во всех смертных грехах.
Нет уж, в некоторых случаях действительно лучше молчать и стирать шнурки.
Быстро ополаскиваюсь летней водой, надеваю чистое белье, а поверх него — принесённый Эмелькой короткий беззаботный халатик в вишенку, стараясь натянуть его пониже, но безуспешно. Снова смотрю на себя в зеркало — Полина, да ты действительно стараешься выглядеть как можно приличнее! Из зеркала на меня смотрит максимально свежий огурчик, которого я могла сделать из себя после вчерашних подвигов. С такой маскировкой под цивильную гражданку я даже могу делать вид, что была не пьяна, а просто устала — и снова вспоминаю нашу любимую с Наташкой отговорку.
Глубоко вздыхаю, откидывая с лица посвежевшие волосы и тихонько открывая защелку, выхожу в коридор. Когда-то квартира Никишиных казалась мне огромной, настоящим дворцом, в котором можно запутаться — некоторые переходы из коридора в коридор и вправду выглядят диковинно в этой планировке. Теперь же она, как и все прочее в нашем городке не так поражает своими габаритами, но в плане путаницы остается прежней. А ещё Тамара Гордеевна по старинке предпочитает завешивать некоторые переходы
тяжелыми портьерами — и я совсем теряюсь, слыша только звуки, доносящиеся до меня все разом, будто из одного места, к которому я никак не могу добраться.— Эй, ну где ты, теть Поль? Пойдём уже! — выныривает из-за угла Эмелька, хватает меня за руку и тянет с собой в общий коридор, наполненный скачущими по стенам солнечными зайчиками. — А вот и теть Поля! — громко объявляет она, вталкивая меня в кухню, сквозь открытые окна которой льётся такой яркий свет, что в первые секунды мне приходится щуриться, чтобы рассмотреть, что происходит.
Голоса, слышимые до этого ровным общим гулом, теперь сваливаются на меня все сразу, как водопад из эмоций и слов:
— Ну, наконец-то! Нашлась-нашлась пропажа! — это Наташкин, не такой громкий, как обычно, но по-прежнему ироничный и сочный.
— Так, это нечестно! Ты кому это душу продала? Скажи мне, где принимают, я свою тоже толкну за возможность быть таким свежаком с перепоя! Я, значит, сижу тут как простой смертный, с говенным лицом… извините, Тамара Гордеевна… А она! Нельзя такие секреты скрывать, ещё и от своего будущего мужа!
Понятно — Вэл, ещё и стебется, как всегда. Его голос перекрывает грудной смех Тамары Гордеевны, великодушно пропустившей мимо ушей его сквернословие, и ее успокаивающее, тёплое, почти материнское:
— Да полно, полно тебе, Валя. Не смущай девочку. Ты лучше садись, Полиночка. Отдохнула — и хорошо! Мне Валя все рассказал, какая у вас жизнь в ваших городах бешеная, один недосып и переработки. Садись, вот сюда, ко мне поближе. У нас тут и обед уже скоро будет.
— Конечно, будет! Я сам его создал! Очень креативно! — моим глазам, привыкшим к яркому свету, предстаёт Вэл — лицо бледновато-зеленоватого оттенка после вчерашнего, на лице и руках — белые мучные следы, ещё и одет… я еле сдерживаю смех… одет в цветастую летнюю рубашку Бориса Олеговича.
Все ещё слегка щурясь, окидываю взглядом нашу честную компанию и чувствую, что несмотря на то, что мне приходилось бывать в самых разных тусовках, иногда откровенно фриковатых, эта наше сборище — самое странное.
Во главе стола, на своём традиционном месте сидит Тамара Гордеевна — вот кто действительно продал душу в обмен на способность выглядеть прекрасно. Волосы, как обычно, уложены в тяжёлый узел на затылке, лицо свежее, с удивительно чисто кожей для ее возраста. И, несмотря на наметившийся второй подбородок, которого раньше не было и слегка погрузневший профиль, на щеках проступает румянец, никаких пятен или нездорового цвета лица. Сколько себя помню, Тамара Гордеевна всегда поднималась раньше всех в семье, но я никогда не видела ее в наспех запахнутом халате, неопрятной, либо растрепанной. Всегда домашнее платье, которое она шила сама, вместе с нарядами для девочек, зачесанные назад волосы, яркие крупные серёжки, которым она не изменяет и сейчас, ухоженные руки с неброским маникюром — когда она только успевала его делать с таким количеством работы по дому? И даже с младшим сыном, который принёс всем немало хлопот, она выглядела просто чуть более уставшей, но никогда — неаккуратной или взлохмаченной.
Понимая, что мои мысли снова бегут куда-то не туда, не могу избавиться от досады из-за того, что сама не могу похвастаться железной дисциплиной и часто выгляжу по утрам (а иногда и по вечерам) как чудище лесное. Артур, привыкший видеть перед собой не мать, а идеал во плоти, не мог не заметить такой вопиющей разницы. Парни часто сравнивают своих женщин со своими матерями, пусть и не всегда говорят об этом. И здесь сравнение снова не в мою пользу, понимаю я, замечая про себя, что проигрываю очень сильно по всем фронтам. Красивые, уверенные, хозяйственные, сильные и дружные — такие женщины в его семье, в которую я безнадёжно не выписываюсь.
И зачем ты сейчас думаешь об этом, Полина? Не усугубляй ситуацию, быстро ешь и беги отсюда, прихватив Вэла, как и собиралась.
Вот только глядя на дизайнера, я отчетливо понимаю, что это может быть проблематично. Вэл, сидящий напротив меня и глядящий на Тамару Гордеевну, как на богиню, стряхивает лишнюю муку с пальцев и показывает хозяйке дома симпатичный вареник, который вылепил только что, при мне.
— А вот, смотрите, правильно я концы скрепил? Не развалится? — спрашивает он с по-детски искренней радостью в голосе.