Никогда_не...
Шрифт:
— Нет, Эмелька. Не смогла бы.
— Вот и я не смогла… Тебе водички дать еще? Держи, а то что-то тебя опять трясёт и такая бледная… Теть Поль, тут у тебя с рукой…. Короче фигня какая-то, я не знаю… Я Дениса позову, пусть скажет, что делать… Я уже все рассказала почти, вот… давай стакан тебе подержу и позовём их… Пусть ещё таблетку принесут, а то тебе так больно, наверное, ты еле терпишь и держишься.
Говорить ей о том, что меня еще не отпустил аффект и действие болеутоляющего здесь ни при чем, я не хочу. Пусть думает, что я в большем порядке и почти пришла в себя.
— И я, значит, собралась по-тихому из дома уйти, ну, сбегать к Денису на часок хотя бы. А потом сразу домой. А мама меня
— О как… — несмотря на то, что ее рассказ становится все более напряжённым, чувствую, как меня начинает клонить в сон. — Как так вышло?
— Я проболталась, — виновато шепчет Эмелька. — Хотела уговорить ее, что ничего страшного, чтоб она не накручивала себя. Говорю, я тоже, когда узнала, была в шоке. А потом с дядей поговорила — он ни за что от своего не отступится, не ругайтесь с ним, говорю. Сами ж знаете, какой он упрямый. Как бы чего не вышло, чтоб всем плохо потом не было. А она послушала меня, мама… И как началось… Капец полный был, в общем… Тогда она меня из дома и начала выгонять. Ах, говорит, ты знала и не сказала. Ты с ними заодно, против семьи? И сейчас натихаря собираешься бежать, ябедничать на нас? Так собирайся и улепётывала, раз такая умная, говорит. Чтоб я тебя не видела, не дочка ты мне больше.
— Эмелька, это она несерьёзно… Она уже сто раз пожалела о своих словах, — опять же, узнавая Наташку в каждом слове, которое может быть сказано в запале, я снова понимаю, каких дров она способна наломать, когда ее несёт.
— Да я знаю, теть Поль, — голос Эмель дрожит, воспоминания о сказанном матерью ломают ее напускную взрослость и спокойствие. — Но мне-то… Мне от этого не легче. На меня всю жизнь половина родни как на чумную смотрит… Да ты и сама знаешь. На хутор ездить нельзя — прадеду Гордею я не такая, из турков, а он турков не любит… Родня отца со мной тоже не общается, потому что живу неправильно, непокрытая хожу, Аллаху ихнему не молюсь и все такое. А тут еще и мама — не дочка ты мне… Даже она от меня отказалась. Пусть несерьёзно. Пусть в запале. А я… я не могу этого ей забыть, теть Поль. Ну, я и ушла, к Дэну. Дверью хлопнула и ушла, только телефон взяла с собой. И не вернусь к ним. Не хочу. Надоело потому что. А Дэн меня сразу принял и никуда не выгонял. Хоть один человек есть, кому я… я такая.
Я очень хочу ей сказать, что она «такая» не только для Дэна, что в ее жизни будет еще много людей, кто будет ею восхищаться без всяких задних мыслей. Что родители иногда говорят то, что ранит и бьет сильнее, чем слова всех посторонних вместе взятых — а потом съедают себя заживо, не имея возможности вернуть время вспять.
Вот и Наташка — теперь ясно, что караулила у кофейни она совсем не меня, а Эмельку, и что так набросилась потому, что не смогла сдержаться — я вернулась в ее жизнь после восемнадцати лет молчания, совратила ее брата и украла у нее дочь. За такое она, учитывая ее состояние, могла и убить. И мне действительно повезло. Повезло, что меня нашёл и вытащил Дэн, что все обошлось травмами и синяками, может парочкой вывихов, но побои заживут и затянутся. Как затянется обида Эмельки на мать, как заживет возмущение и злость ее семьи на меня и Артура.
Но всё это несказанным остается только в моих мыслях, ставшими похожими на мягкий кисель, и обрывки рассуждений перекатываются по ним легко, как пух, пока мои веки тяжелеют все больше и больше.
И, слегка прислонившись к чему-то
мягкому — то ли это спинка стоящего рядом кресла, то ли плечо Эмель, я ненадолго забываюсь.Мое сознание требует полнейшего спокойствия, чтобы немного восстановиться.
Просыпаюсь я очень быстро. Так быстро, что снова не могу понять, что это было — сон или неглубокий обморок. Кажется, прошла буквально минута, я даже не успела забыться. Мне не нужно вспоминать, где я и что случилось, почему все тело будто налилось свинцом.
Я сижу в плетёном кресле, в том самом, которое выбрала у самого уединённого столика во время первого свидания в этой кофейне с Артуром. Кажется, это было так давно, совсем в другой жизни. И Артур тоже здесь, как тогда. В первые секунды я совсем не удивляюсь, воспринимая его появление как отголосок беззаботных дней, когда мы только познакомились, и главной проблемой между нами было то, что он читает меня как открытую книгу, а я — совсем не могу его разгадать.
А может, это всё-таки сон? Еле-еле ворочаюсь и не могу сдержать стон боли, которая становится сильнее, простреливает плечо, как будто наказывая за попытку двигаться.
— Стой… Не шевелись. Постарайся не шевелиться, — произносит Артур едва слышно — и я пробую потрясти головой, чтобы понять, это у меня уши заложило, или он на самом деле так тихо говорит.
Тут же понимаю, что это абсолютно идиотская идея — от попытки тряхнуть головой ощущение, что мне в мозг воткнули две раскалённые спицы и медленно их там проворачивают, становится таким сильным, что я даже не слишком громко вскрикиваю, когда Артур делает неожиданно быстрое движение, на которое болью отзывается уже рука, а конкретно — ладонь и большой палец.
— Ай!
Как же у меня болит все тело. Сейчас бы я с удовольствием стала бесплотным ангелом и парила бы над миром, невидимая и святая. Хотя, какая уж тут святость, вовремя вспоминая, за что меня отдубасили, думаю я.
— Все-все. Потерпи немного, — его голос по-прежнему тихий и, кажется, немного дрожит, поэтому он не решается говорить громче. — Все… заживет, Полин. Обещаю. Все заживет. Дэн! — резко зовет Артур. — Бинты и скотч давай, сколько ещё ждать?!
— Скотч — это виски, да? Я не против, если что, — у меня даже получается шутить. Только губы надо не открывать и смеяться как бы… внутри себя. Даже польза есть от такой ситуации — как никак, а новые навыки.
— Нет, не виски, — Артур хочет улыбнулся в ответ, но вместо этого из груди у него вырывается долгий и прерывистый вздох, а я только сейчас замечаю, какие раскрасневшиеся и воспалённые у него белки глаз. — Мы его с тобой… потом. После больницы выпьем. Как выздоровеешь. Отпразднуем.
Почему-то ему тяжело говорить со мной, и мне это очень не нравится. Он что, сердится иди злится?
— Я тебе пальцы вправил, — принимая от возникшего тут как тут Дениса то, что просил, обьясняет Артур, пригибая голову и начиная какие-то манипуляции, которых я не могу видеть. В отличие от него, если я пригну голову, мой мозг расплавится от боли и вытечет наружу через глаза. Вернее, через один глаз. Второй у меня окончательно заплыл.
— Вроде перелома нет… Не знаю… хотя с мизинцем я не уверен, — он продолжает что-то делать с моей рукой — то ли приматывать пальцы к пальцам, то ли к бинту.
— Ты что делаешь?
— Надо зафиксировать… Тогда быстрее активность восстановится.
— Какая активность?
— Двигательная.
Он знает, что делает, он же теннисист — думаю я, чтобы отвлечься. А вот если бы занимался боксом, смог бы заодно определить, есть ли у меня сотрясение.
Не выдержав глупой иронии этой мысли и в целом ситуации, я снова начинаю давиться внутренним смехом, чем привлекаю внимание Артура.