Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842. Очерк из истории русской повести и драмы
Шрифт:
Вообще, в этих шутках Гоголя читатель мог наткнуться совсем неожиданно на проблески общественной сатиры. Такой сатирический элемент был в особенности силен в повести «Шинель», которую Гоголь в это же время задумал, но обработал значительно позднее.
Гораздо больший общественный смысл имело и удивительно яркое сравнение Москвы и Петербурга, набросанное Гоголем в 1835 году и затем, в 1837 году, напечатанное в «Современнике» под заглавием «Петербургские записки 1836 года». Эта статья, «написанная в светлые минуты веселости великим меланхоликом», – как о ней говорил Пушкин – своего рода перл остроумия. Государственная, общественная и литературная физиономия двух столиц обрисована с неподражаемой яркостью красок и меткостью выражения. Москва – эта старая домоседка, которая печет блины, глядит издали и слушает рассказ, не подымаясь с кресел, о том, что делается на свете; Петербург – разбитной малый, который никогда не сидит дома, всегда одет и, охорашиваясь перед Европой, раскланивается с заморским людом… Петербург – аккуратный человек, совершенный немец, который на все глядит с расчетом и прежде нежели задумать дать вечеринку, посмотрит в карман; Москва – русский дворянин, который если уж веселится, то веселится до упаду и не заботится о том, что уже хватает больше того, сколько находится в кармане… Москва, где журналы говорят о Канте, Шеллинге и проч. Петербург – где в журналах говорят только о публике и благонамеренности; Москва – где журналы идут наряду с веком, но опаздывают книжками, и Петербург, где журналы не идут наравне с веком, но выходят аккуратно, в положенное
В целой веренице таких остроумных сопоставлений поясняет Гоголь свою основную мысль о противоречии коренной русской Москвы и Петербурга, похожего на «европейско-американскую колонию». Эту мысль нужно отметить как первое проявление тех патриотических взглядов, которые позднее сблизят Гоголя со славянофилами.
Так наблюдателен и реален в своем творчестве стал за эти годы наш автор, все более и более изощряя свой взгляд художника над всякими мелочами нашей повседневной жизни [160] .
160
К 1830–1835 годам относятся и несколько отрывков из начатых повестей (Сочинения Н. В. Гоголя. 10-е изд. Т. V, с. 94–98), по содержанию своему также вполне реальных.
Большинство этих очерков и рассказов, равно как и серьезных статей по истории, литературе и искусству, Гоголь, как мы уже сказали, собрал и выпустил в свет в двух сборниках, напечатанных почти одновременно.
В начале 1835 года вышли в свет «Арабески» [161] и вслед за ними обе части «Миргорода» [162] .
Автор придавал, кажется, особенное значение «Арабескам», где были собраны его статьи по эстетике и истории. Хоть он и писал в одном частном письме, что этот сборник «сумбур, смесь всего, каша» [163] , но эти слова были просто авторским кокетством. По крайней мере, в предисловии к «Арабескам» Гоголь не только не скромничал, но говорил с читателем в достаточно горделивом тоне, который неприятно поразил тогдашнюю критику. «Признаюсь, – писал молодой автор, – некоторых пьес я бы, может быть, не допустил вовсе в это собрание, если бы издавал его годом прежде, когда я был более строг к своим старым трудам. Но вместо того, чтобы строго судить свое прошедшее, гораздо лучше быть неумолимым к своим занятиям настоящим. Истреблять прежде написанное нами, кажется, так же несправедливо, как позабывать минувшие дни своей юности. Притом, если сочинение заключает в себе две-три еще несказанные истины, то уже автор не вправе скрывать его от читателя, и за две-три верные мысли можно простить несовершенство целого». Такой тон в предисловии исключал, по-видимому, всякую авторскую скромность, и Гоголь, действительно, ревниво относился к успеху своей книги. Он очень жаловался, что его «Арабески» и «Миргород» не идут совершенно: «Черт их знает, что это значит, – восклицал он. – Книгопродавцы такой народ, которых без всякой совести можно повесить на первом дереве» [164] . В своих заботах об «Арабесках» Гоголь готов был даже пойти на газетную рекламу. «Сделай милость, – писал он Погодину, – напечатай в „Московских ведомостях“ объявление об „Арабесках“ в таких словах: что теперь, дескать, только и говорят везде, что об „Арабесках“, что сия книга возбудила всеобщее любопытство, что расход на нее страшный (NB. До сих пор ни гроша барыша не получено) и тому подобное» [165] .
161
В «Арабески» вошли все исторические, эстетические и критические статьи и повести «Портрет», «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего».
162
В «Миргороде» были напечатаны «Старосветские помещики», «Вий», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» и «Тарас Бульба».
163
Письма Н. В. Гоголя. Т. I, с. 331.
164
Письма Н. В. Гоголя. Т. I, с. 354.
165
Письма Н. В. Гоголя. Т. I, с. 341.
Если «Арабески» не шли, то в этом был, конечно, виноват их учено-эстетический багаж, для большой публики малоинтересный. Эти исторические и ученые статьи Гоголя очень не понравились и критике, которая в общем отнеслась и к «Арабескам», и в особенности к «Миргороду» благосклонно.
Сенковский в «Библиотеке для чтения» разругал Гоголя за его предисловие, говоря, что только Гёте да Гоголь могут с публикой объясняться таким образом, что Гоголь, не полагаясь на разборчивость наследников и обожателей, начинает свое литературное поприще тем, что сам издает свои посмертные сочинения. Критик очень неодобрительно отнесся и к ученым статьям нашего автора. «„Арабески“, – говорил он, – это полная мистификация наук, художеств, смысла и русского языка. В ученых статьях не оберешься уродливых суждений, тяжких грехов против вкуса и логики. В них поражает читателя внутренняя пустота мысли и дисгармония языка». Сенковский смеялся также над «средними веками» и «готикой» Гоголя, над этими «любимыми куклами его воображения». Вкус и логика изнасилованы во всех этих серьезных статьях Гоголя, говорил он. Вообще было бы гораздо лучше, когда бы статьи этого рода высказывались не из души, а из предварительной науки. О повестях, напечатанных в «Арабесках», критик отозвался очень глухо, но похвалил слегка «Записки сумасшедшего» и «Невский проспект» [166] . К повестям в «Миргороде» Сенковский отнесся мягче, выписал даже целую страницу из «Тараса Бульбы», однако заметил, что повесть о «ссоре Ивана Ивановича» очень грязна и что в «Вие» нет ни конца, ни начала, ни идеи, ничего, кроме страшных, невероятных сцен [167] . Во всей рецензии, как видим, сквозило явное недоброжелательство.
166
Библиотека для чтения. 1835. Т. IX. «Литературная летопись», с. 3–14.
167
Библиотека для чтения. 1835. Т. IX. «Литературная летопись», с. 31–34.
Булгарин говорил об «Арабесках» приблизительно то же самое: порицал автора за аристократический и диктаторский тон в его предисловии, видел во всех его серьезных статьях промахи против логики и истины, языка и вкуса. Повести похвалил, но по поводу «Невского проспекта» упрекнул Гоголя в неразборчивом вкусе и заметил, что карикатуры ему лучше удаются. Вообще, по его мнению, «Арабески» названы удачно: это «образы без лиц» [168] . В той же «Северной пчеле», где была помещена эта рецензия, был разобран и «Миргород» относительно благосклонно. Любопытны заключительные слова
критика. В повести о «Ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем», говорил он, «описана прозаичная жизнь двух соседей бедного уездного городка со всеми ее незанимательными подробностями, описана с удивительной верностью и живостью красок. Но какая цель этих сцен? – Сцен, не возбуждающих в душе читателя ничего, кроме жалости и отвращения? В них нет ни забавного, ни трогательного, ни смешного. Зачем же показывать нам эти рубища, эти грязные лохмотья, как бы ни были они искусно представлены? Зачем рисовать неприятную картину заднего двора жизни и человечества без всякой видимой цели?» [169]168
Северная пчела. 1835, № 73.
169
Северная пчела. 1835, № 116. Статья подписана «П. М-ский».
Кроме этих рецензий, недоброжелательных и насмешливых, остальные были все в пользу Гоголя. Критик «Московского наблюдателя» Шевырев поздравил русскую литературу с появлением нового, совершенно оригинального таланта, в котором простодушная веселость нашла себе художественное выражение. Пользуясь случаем, Шевырев написал целый философский трактат о теории смеха, отводя Гоголю почетное место среди первых юмористов мира как представителю славянского простодушного юмора. Критик хвалил «Тараса Бульбу», но не вполне был доволен слогом Гоголя. Свою рецензию он заканчивал также очень характерным пожеланием. «Желательно, – говорил он, – чтобы Гоголь обратил свой наблюдательный взор на общество, нас окружающее. Он водил нас в Миргород, в мастерскую сапожника, в сумасшедший дом. Но столица уже довольно смеялась над провинцией и деревенщиной. Пусть Гоголь откроет бессмыслицу в нашей собственной жизни и в кругу, так называемом образованном, в нашей гостиной, среди модных фраков и галстуков, под модными головными уборами» [170] .
170
Московский наблюдатель. 1835, I, статья Шевырева о «Миргороде», с. 396–411.
Силу Гоголя как юмориста оттенил и критик «Литературных прибавлений к „Русскому инвалиду“», который, говоря о «Ревизоре», попутно коснулся и повестей нашего автора. «Гоголь обыкновенно описывает мелочные обстоятельства и ничтожные случаи, – писал рецензент, – но рассказывает о них с важностью, как о необыкновенных происшествиях мира. Объясняясь предположениями ложными, однако же свойственными тому человеку, который предполагает, мысля грубыми предрассудками, отпуская даже глупости в лице какого-нибудь глупца – Гоголь сохраняет при этом столько умствующую, дальновидную, убедительную физиономию, что вам сначала покажется, не считает ли сам он такими важными эти безделицы. Он никогда не подаст вам подозрения, что шутит. Простодушие его так велико, что еще сомнительно, знает ли сам он, что он так остер и забавен» [171] .
171
Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1836, № 59–60. П. Серебреный. «Русский театр», с. 479.
На очаровательную бесценную наивность повестей Гоголя указывал и критик «Телескопа», который шутливо замечал при этом: «Зазнались же вы, почтенный пасечник, от того, что в „Библиотеке для чтения“ называют вас русским „Поль де Коком“»! [172] Реализм в повестях Гоголя встретил полное сочувствие и еще в одном анонимном критике «Литературных прибавлений». «В повестях Гоголя сюжет прост, занимателен, величественен, как природа, рассматриваемая не очами слепца, – говорил рецензент. – Выполнен сюжет увлекательно. С радостью скажем, что автор „Миргорода“ уже оставляет свою прежнюю напыщенность: простота есть одно из трех Граций – изящного! Теперь каждое слово Гоголя есть необходимая часть целого, ни одно слово не уронено на ветер» [173] .
172
Телескоп. XXI. «Молва», с. 351.
173
Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». 1835, № 33. Статья А. в. м. л. «Мои коммеражи о сочинении Н. Гоголя „Миргород“», с. 262–263.
Но самой полной оценкой литературного значения новых повестей Гоголя был известный исторический обзор русской повести, данный Белинским в его статье «О русской повести и повестях Гоголя („Арабески“ и „Миргород“)» [174] .
Насмешливо относясь ко всем «ученым» статьям Гоголя, Белинский восторженно говорил о его литературном таланте. Для него Гоголь – прежде всего истинный поэт, тот самый, творчество которого «бесцельно с целью, бессознательно с сознанием, свободно с зависимостью».
174
Телескоп. 1835. XXVI, № 8.
Гоголь – мастер делать все из ничего. Его создания ознаменованы печатью истинного таланта и созданы по непреложным законам творчества. Эта простота вымысла, эта нагота действия, эта скудость драматизма, самая эта мелочность и обыкновенность описываемых автором происшествий – суть верные, необманчивые признания творчества: это поэзия реальная, поэзия жизни действительной, жизни, коротко знакомой нам… Каждая его повесть – смешная комедия, которая начинается глупостями и оканчивается слезами и которая, наконец, называется жизнью. И таковы все его повести: сначала смешно, потом грустно! И такова жизнь наша: сначала смешно, потом грустно! Сколько тут поэзии, сколько философии, сколько истины! Повести Гоголя народны в высочайшей степени: Гоголь нимало не думает о народности, и она сама напрашивается к нему, тогда как многие из всех сил гоняются за нею и ловят – одну тривиальность… Комизм или юмор Гоголя имеет свой особенный характер: это юмор чисто русский, юмор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком, и этот юмор тем скорее достигает своей цели… и в этом настоящая нравственность такого рода сочинений. Здесь автор не позволяет себе никаких сентенций, никаких нравоучений; он только рисует вещи так, как они есть, и ему дела нет до того, каковы они, и он рисует их без всякой цели, из одного удовольствия рисовать. О! Пред такою нравственностью можно падать на колена!
«Арабески» и «Миргород», продолжал Белинский, носят на себе все признаки зреющего таланта. В них меньше упоения, лирического разгула, чем в «Вечерах», но больше глубины и верности в изображении жизни. Сверх того, Гоголь здесь расширил свою сцену действия и, не оставляя своей любимой, своей прекрасной, своей ненаглядной Малороссии, пошел искать поэзии в нравах среднего сословия в России. И, Боже мой! Какую глубокую и могучую поэзию нашел он тут! Гоголь еще только начал свое поприще, но какие надежды подает его дебют! Эти надежды велики, ибо Гоголь владеет талантом необыкновенным, сильным и высоким. По крайней мере, в настоящее время он является главой литературы, главой поэтов, он становится на место, оставленное Пушкиным. Пусть Гоголь описывает то, что велит ему описывать его вдохновение, и пусть страшится описывать то, что велят ему описывать или его воля, или гг. критики [175] . Свобода художника состоит в гармонии его собственной воли с какою-то внешней, не зависящей от него волей, или, лучше сказать, его воля есть вдохновение!..
175
Намек на вышеприведенное пожелание Шевырева.