Николайо Андретти

— Что? Но ты же… Что? — На лице Дэвида отражается растерянность.

Я бросаю на него жалостливый взгляд.

— Холостые патроны даже отдаленно не похожи на настоящие. В следующий раз, когда надумаешь нанести удар, не делай этого. Ты не в своей тарелке.

— Это были холостые? — спрашивает Минка, подходя ко мне с теми немногими вещами, которые у нее есть. На мой кивок она отвечает: — Я так и подумала, что это что-то вроде этого.

Перевод: она доверяет мне настолько, чтобы не пойти против своего слова после того, как я пообещал не убивать Джекса, когда она просила меня об этом неделю назад.

Черт.

Кто-то в этом мире снова мне доверяет.

Кажется, мое сердце на мгновение замирает, но я не хочу признавать этого, потому что признать это — значит признать гораздо больше, чем я готов. Но если быть честным, то я не думаю, что когда-нибудь буду готов к ней.

На меня заведено дело; она пытается вернуть сестру; я не очень хороший человек, а моя репутация и того хуже. Опасность, которая преследует меня, вечно будет мешать нам, так какого черта я делаю?

Я не озвучиваю эти сомнения. Вместо этого я отправляю сообщение одному из своих охранников, чтобы он разобрался с Джексом и Дэвидом, забираю вещи Минки из ее рук и веду ее к машине. Мы едем в тишине, адреналин, несомненно, давно покинул ее. Я вижу это по тяжелой поволоке на ее глазах, когда она пытается прийти в себя, пока я веду машину к новому убежищу. Убежище, которое я создал некоторое время назад и о котором знаю только я.

А теперь и Минка.

Это склад неподалеку от того места на Гудзоне, куда я привел ее раньше. Снаружи склад проржавел и полон почерневших окон, но внутри он похож на дом. По сути, он построен по образцу западного крыла поместья дяди Луки.

Я не мог удержаться. Началось все с того, что я уложил на пол тот же мрамор Каррера, что и у дяди Луки, а потом я уже красил стены в тот же цвет, добавлял комнаты в соответствии с планировкой и даже рылся в Интернете в поисках похожей мебели.

Последние семь лет я вкладывал всю душу в ремонт этого дома в одиночку. Это был способ скоротать время, когда в моей жизни не было никого, кроме Ашера и Винсента, и сейчас, когда Минка удивленно оглядывает это место, я благодарен ей за это.

— Что это за место?

Мой безопасный рай.

— Мое убежище.

— Я думала, мы только что были в твоем убежище.

— Это было убежище Винсента. А это мое.

И это всегда должно было быть последним средством, но я полагаю, что моя жизнь достигла этого момента. На самом деле, я удивлен, что это не произошло раньше.

Минка забирает свои вещи из моих рук и ставит их на пол у входа. Она поворачивается ко мне лицом.

— Что ты теперь будешь делать?

— Я найду того, кто послал Дэвида за нами, и позабочусь о нем.

— Это был не твой брат?

— Нет. Только один человек знал о том убежище.

— Кто?

Я издаю неровный вздох.

— Винсент Романо.

35

Прощение не случайный акт,

это постоянное отношение.

Мартин Лютер Кинг

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

Улица зловеще тиха, когда я паркую машину перед домом Винсента. Потянувшись за спиной, я беру свою сумку и роюсь в ней в поисках искомой пластиковой канистры. Когда я нахожу ее, то засовываю между рукавом и внутренней стороной предплечья, скрывая лишний объем другим пальто, и благодарю, что оно соответствует погоде.

Это один из тех странных летних дней, когда жарко, но все равно кажется, что будет гроза. Я подозреваю, что это произойдет сегодня или завтра, и эта мысль меня возбуждает. Я всегда был драматичным трахарем, и лучшей погоды, чем та, что соответствует буре, бушующей внутри меня, не придумать.

Я стучу в дверь, и через мгновение она открывается.

— Серджио, — приветствую я, хлопая охранника по спине и подправляя черты лица, чтобы все выглядело нормально.

— Все в порядке, брат? — спрашивает он, жестом показывая, чтобы я раздвинул руки и ноги.

Я протягиваю ему оружие, прежде чем разложить руки и ноги, и благодарен, что заплатил немного больше за пластиковый баллончик с усыпляющим газом. Когда он проводит металлоискателем по моему телу, я говорю:

— Не совсем, мужик. Убежище только что взломали.

— Попросишь Винса о другом? — спрашивает он.

— Да. Он здесь?

Серж кивает и ведет меня в кабинет Винсента, где оставляет меня со словами:

— Он спустится через минуту.

Я киваю головой и, как только он уходит, беру канистру и откупориваю ее, помещая в вентиляционное отверстие наверху. Я впрыскиваю себе контрагент, пока усыпляющий газ пробирается по дому, и слышу, как тело Сержа падает с его поста за дверью.

Я жду еще минуту, прежде чем уйти. Я беру несколько застежек-молний из заднего кармана Серджио, где, как я знаю, каждый охранник Романо держит несколько штук, и связываю его и ближайших охранников на случай, если они придут в себя до того, как я закончу со всеми остальными.

То же самое я делаю с людьми вокруг дома, пока не добираюсь до Винсента. Я взваливаю его на плечо, как пожарный, и тащу в столовую, где собрал остальных его людей и выстроил двенадцать из них в ряд у стены.

Охранники Винсента просыпаются раньше него, и я чувствую предательский взгляд Сержа на своем лице. Я отгораживаюсь от него, позволяя своему гневу разгореться. Я едва знаю этого парня. Я разговаривал с ним только тогда, когда мне нужно было увидеть Винсента, и не более того.

Но все равно… предательство беспокоит меня, и я не могу не напомнить себе, что, по крайней мере, Минка мне доверяет, а ее мнение меня волнует гораздо больше, чем мнение Сержа.

И все же я говорю:

— Он выдал местоположение убежища.

Серж, не отводя взгляда, говорит:

— Ты же знаешь, что он этого не делал.

Но я не знаю.

Я этого не знаю.

Неужели я должен отказаться от своей интуиции и доверять всем? Все улики указывают на Винсента. Он единственный человек, который знает и местоположение моего дома, и конспиративную квартиру. Я считал совпадением то, что меня нашли и Джекс, и Нац, но после сегодняшнего нападения я уже не так великодушен.

И будь я проклят, если это случится снова.

Я жду десять минут, пока Винсент не просыпается с сильным, хриплым кашлем, от которого у меня поджимаются губы. Когда он открывает глаза, то медленно моргает ими, на его лице отражается растерянность, и я впервые задумываюсь, не был ли он всегда таким — медлительным, слабым, — а я, слишком отвлеченный ощущением отцовской фигуры, не замечал этого.

— Хорошо, — говорю я, выпрямляясь и еще раз проверяя взглядом веревки, привязывающие руки и ноги Винсента к стулу в столовой. — Ты проснулся.