Никто об этом не узнает

* * *

В школе Максим с братом не общался. Даже со стоянки шли порознь, будто чужие. Хотя все, конечно же, прекрасно знали обоих, но такие вот в их крохотном государстве существовали неписанные правила.

Во-первых, два года разницы в школьных стенах — это весомо. С малолетками, само собой, общаться не возбранялось, но не на равных, а так, принеси-подай.

Ну а во-вторых, что гораздо важнее, статус у них был слишком разный.

Артём считался паинькой и замшелым ботаном, которого не гнобили только благодаря Максиму, но и дружбу водить с ним особо не рвались.

Ну а Максим, тот блистал вовсю. И не только в родном классе, поэтому и окружение подобралось под стать, такое же, звёздное. И нудный младший брат, само собой, в него никак не вписывался.

— У тебя сколько сегодня уроков? — спросил Артём ему в спину, семеня следом.

Максим не ответил, они уже прошли через ворота — пересекли границу, после которой каждый сам по себе.

На вымощенной серой плиткой просторной площадке перед школой отдельными кучками толпился народ. Это тоже часть стихийного ритуала — сбиваться в компании, поджидая своих, а уж потом всем вместе, дружной капеллой, входить в храм науки.

Все здесь как один — в белых рубашках и синих жилетах с эмблемой школы на груди (дурацкой, если честно — голубь, взмывший над раскрытой книгой). Местная униформа. Теперь так оно и есть: у каждой школы свой наряд, свой фирменный цвет даже. Здесь вот — синий.

У ворот галдели самые мелкие — семиклассники, ибо в гимназию принимали только после шестого класса и то лишь избранных. Остальные: чем старше — тем ближе к школе.

Вот эта утренняя расстановка — ещё одна укоренившаяся местная особенность. Перед крыльцом толклись десятиклассники. Ну а площадка перед дверями — традиционное место сбора одиннадцатого класса.

Одиннадцатый нынче пребывал в единственном экземпляре. На остальных параллелях было по два класса, но и там от седьмых к десятым численность заметно редела. Всё потому что здесь за тройки отчисляли только так. А если учесть, что изначально и в седьмых училось не густо, то к выпускному классу дотягивала лишь скромная горстка самых стойких бойцов. За вопиющее поведение тоже исключали, но, очевидно, не всех. Максиму вот регулярно давали «последний шанс», но тут спасибо отцу-губернатору.

Часть прошлогодних десятиклассников отсеялась на экзаменах, и оставшихся нынче объединили в один класс. Только вот дружного коллектива не сложилось. Если раньше им ещё удавалось довольно мирно сосуществовать, то после слияния обстановка резко накалилась. До открытой войны, конечно же, дело не доходило, но класс раскололся на две группы.

Неуловимо, исподволь они соперничали во всём. Кто куда ездил и где провёл выходные, у кого какие гаджеты и сколько подписчиков в инстаграме, как много лайков, просмотров, комментариев… В этой незримой гонке имела вес каждая мелочь. Даже оценки, поскольку Аллочка, их классная, имела неосторожность ляпнуть, что «ашки» сильнее «бэшек». И уж, конечно, кичились и родительскими достижениями. Правда, тут лавровый венок надёжно удерживал Максим — ну кто ж губернатора переплюнет? А то, что он ему не родной отец, никто не знал, даже из своих.

Это нездоровое соперничество замечали и учителя. Аллочка уповала, что скоро они притрутся и со временем всё само собой устаканится, но противостояние лишь набирало обороты. Что ни день — то новые стычки. Без кровопролитий, разумеется, — обычные ехидные пикировки, но нервы это взвинчивало всем, и клановость от того лишь крепла.

Вот и сейчас, сразу с утра, они разбились на две группки. Одни облюбовали перила справа, другие — слева.

«Правые», завидев Максима, приветственно загудели. Ренат Мансуров спрыгнул с перил, приобнял, коротко хлопнув его по плечу. С остальными парнями просто обменялись рукопожатиями.

— Макс, ну что? — Кристина Фадеева подхватила его под руку. — Приехала эта деревенщина?

Максим смерил одноклассницу тоскливым взглядом.

— Умеешь же ты, Крис, поднять настроение.

— Прости, солнце, — Кристина сложила губки уточкой. — Но бэшки уже на г**но извелись, обсуждая эту новость. Особенно Шилов. Вчера вот тебя не было, он такой гон нёс…

И правда, только они расселись по местам, как Стас Шилов, звезда бэшек, сияя, окликнул Максима:

— Ну что, как там твоя сестричка-колхозница?

— Что, Шило, тоже хочешь познакомиться? — криво улыбнулся Максим. — Могу устроить.

— Спасибо, обойдусь. Меня такая экзотика не прёт. Я вот представляю себе картину…

Однако какую картину представлял Стас, узнать не довелось — в класс, цокая шпильками, влетела Аллочка и велела всем замолкнуть.

Обычно Максим вступал с ней в пререкания — своего рода утренняя разминка. Но сейчас был рад, что классная появилась так вовремя и пресекла неприятную тему.

* * *

Аллу Геннадьевну ученики прозвали Аллочкой не из нежности, а издевательски.

Маленькая, кругленькая, как сдобная булочка, поначалу она вела уроки с горячим энтузиазмом и неизменно вызывала насмешки. Ну и пусть, думала она. Передовых людей во все века не сразу понимали, зато потом…

Её так и распирало от смелых идей, но директор подрезал крылья, ткнув носом в утверждённую программу. Она, конечно, приуныла, однако во сто крат хуже закоснелого начальства оказались ученики.

Классным руководителем Аллу Геннадьевну поставили к прошлогодним десятиклассникам, к «ашкам». И вот они, её подопечные, не то что подрезали, а с мясом вырвали эти самые крылья.

Они не хотели ничего. Не интересовались ничем. На уроки литературы приходили просто отсидеться, занимались своими делами, переговаривались вслух, хохотали, могли запросто встать и выйти из класса. О чём бы она ни рассказывала — её попросту не слушали.

Поначалу Аллочка ещё пыталась увлечь их, но тщетно. Эти «золотые детки» ставили свою классную буквально в ноль: не слушали, не замечали, игнорировали все её попытки достучаться до них.

Все они были «хороши», даже девочки. Сплошные фанаберии и апломб. Но самый несносный — Явницкий. Губернаторский сынок, вот уж настоящий чёрт. Распущенный, циничный, жестокий. От него, считала Аллочка, всё зло. Он задавал тон, и остальные подхватывали этот его настрой. Вёл он себя всегда развязно, а когда она, отчаявшись, стала срываться и повышать голос, Явницкий и вовсе преступил все границы дозволенного. Говорил ей при всех совершенно немыслимые вещи. Пошлые, дикие, которые нормальный человек никогда не скажет женщине, учителю… А его сочинения! Это же откровения извращенца.

Сколько слёз из-за него она выплакала за минувший год! Сколько ночей без сна провела! Сколько раз жаловалась директору, просила вызвать отца, повлиять, посодействовать. Всё без толку. И отец у него вечно занят, не до сына ему. А у директора позиция одна: ищите подход. А какой тут подход, если Явницкий злонамеренно изводил её? Причём учился, подонок, хорошо, даже отлично, не прицепишься, и любые выходки ему прощались.

Алла Геннадьевна раньше даже не подозревала, что способна кого-либо так ненавидеть. И в этом году всеми силами открещивалась от классного руководства в объединённом одиннадцатом, но кто бы её спрашивал? Навязали, как самой молодой, неопытной и потому бесправной.