Никто

Анненскому становится душно, он расстегивает воротник.

Боже мой, Иннокентий Федорович, вам плохо? Вы побледнели.

Подходит к окну, открывает створки. Слышится уличный шум, звук конки.

Анненский.
– - Ничего, Ниночка, это пройдет -- сердце иногда шалит, знаете ли. Весна! Какая весна поздняя! Тепло пришло только в конце мая, даже дачники в этом году начали уезжать из города в середине месяца, а раньше, глядишь, уже в конце апреля телеги с сундуками и чемоданами дребезжали по мостовой.

Нина.
– - Вы будете в этом году снимать? Помните, как мы гостили у вас на даче? Как это было прекрасно!

Анненский.
– - Нет, Ниночка, в этом году придется много работать. Пожалуй, буду выезжать в Куоккалу к племяннице. Признаюсь вам честно, я, наконец, принял решение уйти из министерства.

Нина.
– - Оставить службу? На как, почему? А Дина Валентиновна?

Анненский.
– - Нет, Дине не нравиться эта затея. Но я, мне надо заняться... Вы еще не знаете -- скоро будет издаваться новый журнал "Аполлон". Его редактор, некто Маковский пригласил меня сотрудничать. И вот я теперь займусь тем, что для меня действительно важно -- я буду писать стихи и печатать их. Да-да! Только стихи и больше ничего! Не будет длинных и утомительных поездок по округу, не будет скучных экзаменов. Всё! Впереди только свобода!

Нина (смотрит с сомнением).
– - Иннокентий Федорович, стихи ваши прекрасны, но дом, семья -- их надо содержать. Даст ли литературное поприще надлежащие средства, ведь вы привыкли к жизни с приёмами, с прислугой? А что если новая жизнь будет другой и окажется гораздо хуже?

Анненский.
– - Не знаю, все равно, что в омут с головой! Но вы правы -- полная отставка меня страшит, а потому, буду просить оставить членом учёного совета. Там причитается вознаграждение. Впрочем, это всё равно! Главное, что я, Ниночка, решился и назад пути не будет. Открываются новые страницы старого тома, еще неизвестные, еще не написанные. И в этом для меня прелесть жизни!

Нина (подходит ближе, заглядывает в глаза).
– - Вы должны знать одно, мой милый Кеня, я вас горячо люблю, о чём бы вы ни думали, чего бы ни опасались! Вы меня поняли, мой старый ещё непрочитанный том? Приходите к нам сегодня на чай, непременно приходите. Мы поговорим о вашем журнале.

Подает Анненскому руку. Тот её целует и Бегичева покидает кабинет. Анненский з а думчиво смотрит в окно.

Анненский.
– - Нина, Ниночка! Кажется, я любил эту женщину, когда-то давно, в прежние времена. Я был от неё без ума, от её пения, голоса.... Как же это было давно, всего лишь три-четыре года назад. Но безвозвратно давно! А теперь любви не осталось -- только запах тубероз, её любимых цветов. Остался всего лишь сон, золотой обман мая. (Задумчиво). Ах да, я увидел её впервые в мае, это было в мае, так же, как и сейчас.

Читает вполголоса, будто вспоминает.

Так нежно небо зацвело,

А майский день уж тихо тает,

И только тусклое стекло

Пожаром запада блистает.

К нему прильнув из полутьмы,

В минутном млеет позлащеньи

Тот мир, которым были мы...

Иль будем, в вечном превращеньи?..

Открывается дверь, входит секретарь Берестов.

Берестов.– - Ваше превосходительство, пришли двое господ, просятся к вам.

Анненский (отходит от окна).
– - Они представились?

Берестов.
– - Один назвался Маковским, а второй Беляевым.

Анненский.
– - Маковский? Сергей Константинович? Проси, проси!

Берестов.
– - А обедать не соизволите?

Анненский.
– - Оставь, пожалуйста! После!

Берестов уходит.

Сцена II

Тот же кабинет Анненского, входят Маковский и Беляев.

Анненский.
– - Очень рад господа, что заглянули ко мне! Признаться, я хотел сам отправиться на Мойку в редакцию после обеда.

Маковский.– - Иннокентий Федорович, вы не знакомы? Позвольте представить: это, можно сказать, собрат по перу, сотрудник суворинского "Нового Времени" Беляев Юрий Дмитриевич. Вы, должно быть, читали его фельетоны и шаржи в газете. Он печатался под псевдонимом "виконт Д`Аполинарис". Несколько лет назад вышла его книжечка "Мельпомена". А это Анненский Иннокентий Фёдорович.

Анненский.
– - Проходите, садитесь, господа! Раз вы пришли ко мне сами, то я, пожалуй, воздержусь от посещения редакции -- у меня сегодня вечером выступление в Обществе словесности. В любом случае, прекрасно, что вы у меня! А ваши статьи о театре Юрий Дмитриевич, я читал, читал. Они показались мне интересными.

Маковский (поясняет Беляеву).
– - Иннокентий Федорович страстный поклонник древнегреческого театра: Еврипид, Софокл. Что же касается современности, то он отдает предпочтение исключительно французам -- Бодлеру и Рэмбо.

Анненский (смеясь).
– - Еще и Верлену, Леконту де Лилю и Маллармэ.

Беляев.
– - Все символисты, как я погляжу.

Маковский.
– - Иннокентий Федорович один из отцов-основателей нашего будущего журнала "Аполлон". Дела редакционные движутся медленно, со скрипом. Материалов много, но мне бы не хотелось, чтобы новый журнал "Аполлон" сделался местом свалки художественных и критических текстов, отвергнутых другими изданиями. "Аполлон" должен стать символом вкуса, трибуной талантливых писателей и поэтов, если хотите сливок творческой элиты. У нас будут известные люди: художники, беллетристы, критики. Впрочем, что я вам рассказываю, вы и так это знаете.

Беляев.
– - Помилуйте! Откуда? По городу только слухи.

Анненский.
– - Мы уговорились с Сергеем Константиновичем, что я подготовлю несколько критических статей с разбором нашей нынешней поэзии.

Беляев.
– - Сильно будете песочить?

Анненский.
– - Да ради бога! Я ж не какой-нибудь Буренин или Амфитеаторов -- ваши коллеги по газете. Клянусь, что буду милосерден!

Беляев.
– - Да, Буренин у нас мастак -- как начнет писать губерния! У него и псевдонимов целая куча: и Монументов, и Цередринов, и граф Алексис Жасминов. Я по сравнению с ним жалкий подмастерье! А если загуляет, так никакая сила не остановит. Ну, только сам Суворин! Вы знаете эпиграмму Минаева на него?