Нина Сагайдак

«Володя, дорогой, — писала девушка, — прости, что не пришла к тебе в условленное время. Почему — объясню потом. А сейчас, если можешь, выходи. Жду тебя около почты, там, где мы всегда встречаемся. И очень жду… Нина».

Они никогда не встречались около почты и сегодня не договаривались о встрече. Янченко сразу понял, почему вызывает его Нина.

— Хорошо, — кивнул он Толе, — скажи, что я буду.

Подходя к почте, Володя еще издали увидел, что Нина взволнована.

— Ты слышал, — бросилась она к нему, — Ольга Осиповна…

— Слышал.

— Что же теперь будет?

— Не знаю. Пока еще ничего нельзя сказать.

— Ее заподозрили…

— Возможно, так. Беда еще в том… — Володя на мгновение замолчал, словно подыскивая слова, — в том… что побег удался только наполовину.

— Не понимаю, как это — наполовину?

— Девушки выбрались из госпиталя и бежали. А командир не успел. Застрял где-то. А где, никто не знает.

— И что же вы собираетесь делать?

— Ждать по крайней мере до завтра.

— А что даст ожидание? Если немцы заподозрили тетю Олю в организации побега, завтра же могут ее расстрелять.

— Ну нет. Я думаю, что они захотят прежде всего узнать, куда девался командир.

— Не верю я в это! — чуть не плача воскликнула Нина. — Разве с теми коммунистами, которых арестовали зимой, возились? Вывели в лес и расстреляли. Володя, нужно немедленно уведомить партизан. Пусть придумают, как освободить тетю Олю. Она не жалела себя, столько сделала для освобождения их товарищей.

— Партизаны сейчас далеко отсюда…

— А тот, что был в госпитале, разве не из партизанского отряда?

— Из отряда. Но не близкого. Прибыл сюда с каким-то заданием и попал в засаду.

Нина помолчала.

— Бедная тетя Оля, что с нею будет?

— Дела ее, конечно, неважные, — хмуро ответил Володя, — И все-таки, мне все-таки кажется, что есть надежда, что немцы не знают, кто помог партизанам бежать.

— Почему ты так думаешь?

— Да хотя бы потому, что арестованы не только те, что работали в госпитале. Схватили Володю Кухаренко, некоторых других членов партии, оставшихся в городе.

Нина остановилась и, сжав губы, взглянула на Володю.

— Но ведь это… Это повторяется то же, что было зимой! Чего же мы ждем? Надо не ждать, а действовать.

— Я тоже так думаю, но мы с тобой не одни, Нина. Есть товарищи старше нас. Они лучше знают, как быть, и скажут, что нам делать. А может быть, и без нас сделают то, что нужно.

III

Приближалось что-то страшное, неотвратимое. Не успела Нина оправиться от потрясения после ареста Ольги Осиповны, Маруси Рассоловой, работавшей вместе с ней в госпитале, и других коммунистов, оставшихся в оккупированном Щорсе и состоявших на учете в городской управе, как по городу разнеслись слухи об аресте родителей Ольги Осиповны.

Девушка не сомневалась больше, что Ольгу Осиповну допрашивают, а родители понадобились для того, чтобы запугать ее, повлиять на нее угрозой расстрела родственников, если она не сознается. Да, тяжкие испытания выпали на долю ее милой тети Оли, доброго друга и помощника семьи, товарища по борьбе. Только вспомнит о ней Нина — начинают душить слезы…

И надо горе свое прятать поглубже, чтобы никто не видел ее печальной. Пойдут расспросы и догадки, начнут шептаться…

Да и работать надо. В клубе каждый день репетиция. Ах, как ненавистны стали сейчас и репетиции, и танцы, и песни! Но что поделаешь? Да и дело того требует, и семья кое-как существует на этот паек. И помощи ждать неоткуда. Но главное — не в этом. Главное — это возможность видеть Володю каждый день в клубе, не вызывая ничьих подозрений. Володя — единственный человек, с которым можно разделить свое горе, свои мысли…

Мучительно медленно тянутся часы репетиций. Когда наконец удалось остаться вдвоем, Нина торопливо спросила:

— Что нового?

— Ничего утешительного.

— Плохие вести о тете Оле?

— Нет, не о ней. Дело в том, что немцы обнаружили наш радиопередатчик.

— Радиопередатчик? — испугалась Нина, — Каким образом? Неужели его выдали арестованные?

— Нет. Немцы засекли его, когда передавались партизанам сведения об аресте Ольги Осиповны и других коммунистов. И накрыли…

— Тех, что передавали?

— Да. Их было двое. Но они не дались живыми. Погибли, кинув гранату. Арестовали только Макара Яблунского с женой.

— А при чем тут Макар?

— Радиопередатчик был спрятан на кладбище, а Яблунский там сторожем работал.

— Ах вот оно что!..

Теперь Нина поняла, почему Ольга Осиповна устроила Марию у них на квартире. Ведь сразу за усадьбой Лидии Леопольдовны начиналось кладбище. И там хранилась рация, через которую подпольщики сообщали партизанам о движении поездов по линии Городня — Щорс — Низковка — Бахмач.

— А я ничего не знала об этом… Но как же старик Яблунский? Он знал о радиопередатчике? И про Марию? И о том, кто устроил ее к нам на квартиру? Тетю Олю я знаю. Она и под угрозой смерти ничего не выдаст. А Яблунский? Как поведет он себя на допросах, если обо всем этом знает?..

— Сама понимаешь, что сейчас никто на это не может ответить.

— Что же делать, Володя?

— А что нам остается сейчас делать? Будем ждать.

— Опять ждать? Нет, Володя, надо отсюда уходить. — Нина вдруг вся загорелась. — Проси старших товарищей, чтобы нам разрешили уйти в лес, позвать на помощь партизан. Омерзительны мне сытые морды фашистских гадов на концертах, мечтаю избавиться от тягостной работы в клубе, от вынужденного бездействия. Наберем какого-нибудь старья и двинем в партизанский район — в деревню, будто идем менять вещи на продукты.

Она так ухватилась за эту мысль, такой надеждой засветились ее глаза, что Янченко не смог возразить.

— Хорошо, — сказал он после минутного молчания, — я поговорю. Но как мы объясним свой отъезд начальству в клубе?

— Так и скажем: едем в деревню менять вещи на продукты.

— Тебе, Нина, поверят, у тебя семья. А я одинокий, мне могут не поверить.

— Чернов поверит, — твердо сказала Нина и, немного поколебавшись, добавила: — Ну, а если не поверит, скажешь, что идешь со мной, потому что боишься, как бы меня в дороге не обидели.