Нищета. Часть первая

Как раз в таком настроении Артона застал Валентину, посетив ее однажды в отсутствие Гюстава. Маркиз уехал в Рош-Брюн. Он перестраивал замок втайне от жены, желая сделать ей сюрприз ко второй годовщине их свадьбы. Чтобы скрыть от дочери восстановительные работы, граф Поль, по совету зятя, сказал ей, будто уезжает на полгода путешествовать. Его «возвращение» должно было состояться на следующий день; он пригласил Валентину с мужем и своих друзей отобедать с ним в старом замке.

В руках у секретаря была книга.

— Я принес вам новые стихи, маркиза, — сказал он.

— Спасибо, что позаботились обо мне! — воскликнула смущенная Валентина.

Артона пристально посмотрел на нее, и этот внимательный взгляд красноречиво говорил, что каждый миг его жизни полон думами о ней. Она опустила глаза. Некоторое время оба молчали. Это было в апреле. Весна щедрой рукой повсюду рассыпала цветы. Кусты и деревья стояли в белоснежном наряде, и легкий ветерок уносил в зеленые луга их нежное благоухание. Погода выдалась теплая. И трепетание птичьих крыльев в воздухе, и даже шелест листьев — все, казалось, воспевало любовь.

Инстинктивным целомудренным движением Валентина вновь накинула соскользнувшую с плеч косынку. В замешательстве она стала перелистывать принесенный секретарем томик. Артона пожирал молодую женщину глазами; его лицо было белее жасмина, кусты которого покачивал за окном ветерок.

— Что с вами? — спросила Валентина.

— Со мной? Ничего.

— Вам чего-нибудь недостает здесь?

— Благодаря доброте вашего мужа у меня есть все.

И Артона с искренним волнением рассказал, скольким он обязан маркизу. Родом из бедных крестьян, он по прихоти матери Гюстава стал соучеником ее сына. Тот с ним подружился и всегда обращался как с равным; поэтому он и любил г-на де Бергонна, видя в нем брата и благодетеля. С его стороны было бы черной неблагодарностью выражать недовольство своей жизнью: ведь Гюстав поручил ему управлять его фабриками и руководить благороднейшим делом из всех какие может задумать богатый человек. Наконец маркиз не только удостоил его дружбы, но и доверил на время своего отсутствия охрану самого драгоценного из своих сокровищ…

Голос секретаря при последних словах дрогнул; казалось, он вот-вот упадет в обморок.

— Послушайте, сказала глубоко тронутая Валентина, — вы несчастны, Артона? Вы страдаете? Вам здесь плохо? Может быть, вам лучше…

Она не докончила.

— Уехать, да?

Валентина не ответила. Секретарь продолжал:

— Я часто думал об этом. Но как быть? Он так доверяет мне во всем… Я чувствую, что мне следовало бы уехать, и все же остаюсь… Моя душа словно дикая кобылица: моя воля, мое сознание не всегда могут ее обуздать… Я хочу, я должен уехать и не в состоянии этого сделать…

Впервые он решился говорить так открыто. Оба были очень взволнованы. Наконец Валентина промолвила:

— Артона, я всегда считала вас человеком, способным владеть своими страстями; хочу верить, что вы и в самом деле таковы.

— Вы слишком высокого мнения обо мне, сударыня, приписывая мне стоицизм, которого у меня нет. Я страдаю, мне хочется проклинать и богохульствовать.

— Какое вы имеете право сетовать так горько на судьбу, вы, такой талантливый…

— Что вы об этом знаете? Разве можете вы измерить скорбь моей души? Впрочем, действительно, на что мне сетовать? Простолюдин, я вместо того чтобы остаться невеждой, как предназначено всем людям моего сословия, получил образование благодаря тому, что меня учили вместе с другим ребенком; по воле случая он стал моим хозяином…

— Но он хотел быть только вашим другом, как вы сами сейчас сказали! — прервала маркиза.

— Мне это слишком хорошо известно! — нетерпеливо произнес Артона.

— Вы обязаны ему тем, что поднялись на голову выше других людей вашего класса.

— Лишь я один знаю, как дорого мне обошлось это мнимое превосходство, как оно омрачило мое детство…

— Да?

— Живя в деревне, я одевался просто, зато был свободен; ел черный хлеб, зато мое сердце не было голодно; ведь оно нуждается в ласке, как тело — в хлебе. Но в семье Гюстава…

После паузы Артона добавил:

— Если мое прошлое было тягостным, неужели вы думаете, что настоящее — лучше? Звезда моего детства закатилась: моя бедная мать умерла из-за того, что я ее покинул. И звезде моей молодости не сиять на небесах… я вынужден расстаться с нею…

Валентина, испуганная словами секретаря, попыталась успокоить его и удержать от слишком откровенных признаний. Чтобы перевести разговор на другую тему, она сказала:

— Зато ваши филантропические мечты осуществились. Разве мысль, что вы являетесь душой столь гуманного дела, не радует благородное сердце?

— Да, конечно… Но этого мало.

— Как, разве мало для высоких умов оделять людей, доселе обреченных на невежество, насущным хлебом знания? Разве мало выпрямлять спины, подобострастно согнутые в ожидании милостыни? Разве мало быть одним из тех, кто несет в народ свет истины и разума?

— Вы правы. За отсутствием счастья приходится довольствоваться сознанием, что делаешь добро.

— Но разве счастье не в этом?

— Вы думаете?

Покраснев, она не ответила. Артона продолжал:

— Нет, я чувствую, что этого недостаточно. Какая-то непокорная сила бунтует во мне.

— Заставьте ее смириться.

— Заставить смириться океан пылких страстей влекущих меня к недостижимой цели, хотя я не смею сделать и шага к ней?

Артона замолчал. На лбу его выступил пот.

На этот раз Валентина не нашлась что ответить, вновь взяла вышивание и стала машинально наметывать стежки. В ее груди бушевал целый вулкан чувств приводящих ум в смятение.

После долгой паузы, похожей на молчаливый разговор сердец (к нему нередко приводит взаимная откровенность), секретарь продолжал:

— Вы говорите, что я стою головой выше других. Ошибаетесь, сударыня! Лишь благодаря любви человек становится совершенным. А я, увы, ощущаю какую-то пустоту, и из-за этого большая часть моих способностей не находит применения.

— Объяснитесь!

— Как и вы, я считал, что, творя добро, можно заполнить ту пустоту в сердце, которая возникает от неразделенного чувства, и всей душой отдался делу Гюстава.

— Так вы и должны были поступить.

— Согласен. Но вскоре я понял всю тщету этих выспренних философствований.

— Что вы хотите сказать?

— Мне думается: чтобы жить в полном смысле этого слова, человеку нужна любовь, как окружающему его миру нужны солнечный свет и тепло…

Артона умолк, затем медленно проговорил:

— Для некоторых людей жизнь — самообман, и это дает им право уйти из нее.

Сделав столь драматический вывод, он повернулся и зашагал прочь, не попрощавшись и даже не взглянув на Валентину, как человек, которого близость смерти освобождает от светских условностей. Вконец растерявшись, маркиза побежала за ним.